Год Грифона - Кублицкая Инна - Страница 11

И тогда она вспомнила еще одно имя, а точнее прозвище.

— Можешь называть иеня Карми, дед, — проговорила она.

— Это катранское имя? — полюбопытствовал старик.

— Это прозвище, — отозвалась она.

Старик замурлыкал какую-то песенку, а Карми, слушая его, вдруг вспомнила, что уже почти полгода ей не приходило в голову что-то напевать. Наоборот, слишком часто она ловила себя на том, что у нее крепко стиснуты зубы. А Стенхе, помнится, говорил: «Если женщина не поет, значит она больна», и она подумала: «Наверное, болезнь не отпустила меня». Чтобы пересилить эту дурацкую хворь, Карми и стала старательно подпевать старику.

Певец, поощренный поддержкой, негромко завел другую песню, а потом и третью, но эту третью Карми никогда не доводилось слушать, и она примолкла, вслушиваясь.

— Это новая песня? — спросила она с сомнением.

— Это очень старая песня, — ответил певец. — Ее уж и редко кто помнит.

— Повтори начало, — сказала Карми.

И когда певец начал первую строфу, стала подпевать, вспоминая только что услышанные слова. На два голоса зазвучала среди полей древняя песнь о том, как луговая пичуга жаловалась богине Айохо Палло Сабви, что гнездо ее затаптывают табуны диких лошадей.

— А есть еще одна песня, тоже старая, — воскликнул Ашар, воодушевленный сложившимся дуэтом. — Она о Ваору Тунву и Сангави Толнэй Эсад.

— Не эта, что начинается — «Смелый воин…»?

— Да, ты знаешь? — И Ашар запел торжественно: «Смелый воин, грозный всадник Танву-Ларо э Ваори…» Карми подхватила, смолкая тогда, когда песня велась от имени легендарного героя и, в свою очередь, в одиночку ведя те строфы, где речь держала премудрая красавица Эсад.

— Святые небеса! — проговорил Ашар, когда песня кончилась. — Да откуда ты эту песню знаешь? Она ведь не из деревенских, девочка моя.

— Ну что тебе с того, откуда знаю, — с внезапно вспыхнувшим раздражением ответила Карми. — Знаю — и ладно. Что ты все допытываешься, дед?

— Ты не девка, а дикая лаангри, — с усмешкой отвечал певец. — Хорошо, не буду тебя спрашивать, Карми-лаангри…

И так они шли сначала по Ирау, а потом по северному Горту, распевая песни, получая за это еду и деньги от слушателей и разучивая новые мелодии. Конечно, Ашар знал песен куда больше, чем Карми, и самых разных: господских и простонародных, городских и деревенских; зато Карми помнила много стихов из старинных книг и пела их то на знакомые мотивы, то на новые, придуманные на холу. Порой Ашар поддразнивал ее наскоро сочиненной песенкой о лаангри по имени Карми, диком зверьке, который кусает всех, кто ни подвернется, потому что не любит чужих, и который дремлет в своей уютной норке, потому что сыт… Песенка была без конца, и в ней появлялись новые куплеты, и оказывалось, что лаангри по имени Карми — зверек ленивый, и неутомимый в ходьбе, и очень любящий сладкое, и умный, и сердитый — и все это в зависимости от обстоятельств.

…Недалеко от города Лорцо их остановил важный господин, возглавлявший отряд, сопровождающий крытую повозку, в которой, судя по всему, ехала знатная дама, жена этого господина. Ашар поклонился почтительно, но не забывая и своего уважаемого всеми положения; Карми поклонилась ниже.

— Знаешь ли ты балладу о даме из замка Кассор?

— Знаю, господин, — поклонился Ашар. — Прикажешь нам спеть ее?

— Да, — отозвался господин. — И если хорошо споете, награжу по-царски.

Хорошо петь, считается по-майярски, — это значит петь так, чтобы слезы катились из глаз слушателей; в Майяре всегда любили трогательные грустные баллады, и певцы непрерывно сочиняли новые — еще более слезоточивые.

Ашар, сняв лютню с плеча, глянул на Карми. Карми кивнула; эту балладу она помнила. И ее одинокий голос, печальный и звонкий, начал выпевать незатейливую мелодию. Ашар подпевал ей, помогая в конце строф, когда чувствовалось, что Карми не хватает голоса, или же пел те строфы, где требовался мужской голос — и тогда уже Карми подпевала ему, сплетая два голоса — густой гулкий Ашара и свой, чистый и ясный — в причудливый рисунок двухголосья на кэйвеский лад.

И не удивительно, что девичий прозрачный голос, взлетевший к высокому небу, исторг у слушателей потоки искренних слез, хотя, Карми показалось, что и без песни плакала дама, которая сидела в повозке.

Господин был доволен. Он дал золотой Ашару, а Карми дал серебряную монетку:

— Купи себе сережки, певунья…

И отряд уехал. Ашар долго смотрел ему вслед:

— Скоро еще одна баллада появится в Горту.

Карми, которая сидя на обочине шарила в своей котомке, подняла голову:

— Что ты там разузнал, дед?

— Не разузнал, — ответил Ашар. — Догадываюсь… Хорошо еще, если он с супругой разведется, а то ведь и повесить имеет право.

— Бедняжка, — отозвалась Карми. Не то чтобы ей стало жалко уличенную в измене даму, просто она посочувствовала молодой женщине, всю свою жизнь обреченную прожить в одних и тех же четырех стенах, без развлечений и приятного общества. И чтобы изгнать это снисходительное чувство, она бойко запела песню о трех женах, на спор обманувших своих мужей.

Ашар эту песню знал, но исполнял нечасто, только среди простонародья и только тогда, когда компания была уже изрядно подогрета выпивкой; петь же ее так, среди поля, да когда навстречу люди попадаются, Ашар считал предосудительным, и он зашикал на девушку.

Она засмеялась, наслаждаясь его благочестивым испугом.

— Это непристойно! — заявил Ашар. — Не позорь мои седины, Карми, а то подумают еще, что я с потаскушкой связался.

Карми смеялась. Продолжать, однако, эту песню она не стала: а завела другую, о чудесах, совершенных святым Калви из Лорцо, и Ашар подхватил ее, и так они дошли до самого города Лорцо. Чем ближе к городским стенам, тем больше становилось у них попутчиков: во-первых, любопытно людям услышать какую-нибудь новую песню, а во-вторых, всем известно, что пение распугивает злых духов, так что так безопаснее. Кто из путников был побогаче, давал монетки в пол-уттаэри, тем же, кто был бедней, приходилось предлагать что-нибудь из еды, но Ашар от съестных припасов отказывался: не стоило являться в дом лорцоского цехового старшины с полной сумкой — хозяева ведь наверняка обидятся.

В городские ворота Ашара впустили без уплаты пошлины; Ашар ткнул пальцем в девушку, заявил стражнику:

— Это моя внучка, — и пошел спокойно вперед, ничуть не беспокоясь тем, задержат ее или нет.

— Как звать тебя? — спросил стражник.

— Карми, — ответила девушка, и стражник махнул ей: проходи. Будь она покрасивее, стражник задержал бы девушку подольше, но ее неприветливое пасмурное лицо не показалось ему привлекательным.

Карми, придерживая хлотающую по бедру сумку, догнала Ашара, степенно здоровавшегося со знакомыми горожанами.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Куда ты идешь — не знаю, — отозвался Ашар, мстя за нелюбовь Карми отвечать на вопросы. — А я иду к оружейнику Горахо.

— Предлагаешь мне поискать кого другого в попутчики?резко спросила Карми.

— Иди со мной, коли хочешь, — мирно ответил Ашар. — Девочка, да ведь я с тобой больше денег заработаю.

— А я с этого что буду иметь? — хмуро спросила Карми.

— Что тебе дадут, все твое, — великодушно пообещал Ашар. — Тебе ведь надо себе платье красивое купить, да ожерелий, бус каких-нибудь, да серьги. И шаль хорошую — а еще лучше две, чтоб из одной тюрбан сделать и голову твою стриженную скрыть.

— Не твое дело, — процедила Карми. — Меня и эти тряпки устраивают.

— Нам сюда, — объявил Ашар. Он вошел в оружейную лавку и попал в крепкие объятья пожилого оружейника. Старики, оба еще бодрые, похлопывали друг друга по плечам, а Карми скромно ожидала у порога.

— А, — вспомнил наконец Ашар. — Эта девочка со мной. Пусть о ней позаботятся.

— Родственница? — спросил Горахо.

— Дальняя, — туманно отозвался Ашар. — Иди, иди, Карми.

Девушка ушла со служанкой.

— Внебрачная внучка? — с улыбкой спросил Горахо.