Выбери любимый жанр

Храм Согласия - Михальский Вацлав Вацлавович - Страница 16


Изменить размер шрифта:

16

XIV

С 8 мая 1945 года весь мир ликовал, празднуя великую Победу, а в боях за Прагу все еще гибли победители и побежденные.19 Подразделение полковника Папикова прибыло к месту новой дислокации рано утром 11 мая. Командование фронта оберегало госпиталь от любых возможных неприятностей: слишком дорого он стоил, с его будущей работой были связаны надежды на спасение многих человеческих жизней.

Госпиталь предстояло разместить в одной из пражских муниципальных больниц для бедных. Ираклий Соломонович Горшков не только приехал раньше своих сослуживцев, но и успел начать косметический ремонт здания. Где-то он раздобыл гашеной извести, синьки, кистей, нанял маляров-чехов, которым платил квадратными банками американской свиной тушенки, и в помещении уже заканчивалась побелка. Еще вчера обшарпанные, пропитанные лекарствами и затхлой плесенью стены и потолки палат вкусно пахли известкой и сияли подсиненной белизной.

– Девочки! – радостно встретил медсестер и санитарок Ираклий Соломонович. – Пьять, шесть, десять девочки – вода есть, веники есть, мило есть, швабры есть, трапки есть – все у меня есть! После обеда заселяемся!

Александра с удовольствием откликнулась на призыв Ираклия Соломоновича: после бесконечно долгого сидения в машине (150 километров они проехали за шесть суток) хотелось двигаться, двигаться, двигаться! И мытье полов было для этого очень подходящим занятием. Александра с детства любила мыть полы, с тех пор как мама начала брать ее с собой на уборку в Елоховский собор. Они уходили из дома затемно, чтобы к заутрене закончить работу вместе с другими женщинами, которые тоже убирали в соборе бесплатно, для души. Тусклый свет желтоватых электрических лампочек, шлепанье мокрых тряпок по серому каменному полу, гулкое звяканье ведер в пустом храме, короткие, вполголоса разговоры между собой уборщиц, полутьма по углам, устоявшийся запах ладана и свечного нагара, густо натоптанная земля у каменной купели, где крестили раба Божьего Александра Пушкина, то, с каким рвением оттирала она пол вокруг купели, – все это Сашенька помнила всегда – и до войны, и на войне, и после войны. Мыть полы хорошо – сразу видишь свою работу, не то что гладить кофточки с оборочками, рюшечками, кружевами. Глажку Александра не любила и всегда гладила белье через силу, а полы мыла с удовольствием. Она точно знала: если плохое настроение – вымой полы, и хандру как рукой снимет. Александра давно заметила, что простым радостям душа радуется быстрее, чем многосложным.

Вот и сейчас она прошлась по палатам, где ее сослуживицы уже приступали к делу, и выбрала самый трудный участок – больничный коридор, покрытым слоем грязи и залитый известкой, которую чехи явно не жалели для русских братьев-освободителей. Да, тогда все вспоминали, что они братья-славяне, притом очень искренне и на полном серьезе. Маленькая колонна госпиталя втянулась в Прагу на рассвете, их не встречали ликующие толпы, как вчера наши танки, но дорога была засыпана цветами, по увядшим пионам, нарциссам, тюльпанам, по веткам сирени они и въезжали в освобожденный от немцев город. Такое не инсценируешь, такие встречи бывают только в порыве всенародного единодушия.

Коридор был широкий, между почти прогнившими половыми досками чернели щели в палец толщиной – больница для бедных, она и есть больница для бедных. Первым делом Александра заперла вход с улицы и оставила открытым вход со двора. Когда она вышла на крылечко с обкрошившимися бетонными ступенями, едва заметная глазу тень вдруг промелькнула из-за ее спины, и она почувствовала прикосновение чьей-то ладони – легкое, легкое, почти невесомое, но очень теплое – так обычно прикасалась к ней мама. Александра обернулась – никого за ней не было, ни единого человека. Но почему же так радостно дрогнула ее душа? Галлюцинации? Или нечто другое, неподвластное горизонтальной логике рацио?…

Ясный, солнечный день поднимался над Прагой. Предутренний туман быстро рассеивался, и с каждой минутой открывались все новые очертания прекрасного города, в котором ей предстояло прожить еще тринадцать месяцев, почти четыреста дней, увидеть Злату Прагу во многих подробностях и подружиться с чехами. В тот первый мирный год чешские хирурги постоянно приходили в их госпиталь с просьбами о консультациях, и им никогда не отказывали. Случалось Папикову с его помощницами Александрой и Наташей как оперировать чехов у себя в госпитале, так и выезжать на сложные операции в другие гражданские клиники города. В скром времени Прага стала для Александры Александровны городом ее самой сокровенной тайны, тайны, которую она могла доверить только маме, если бы мама была рядом…

Она положила у порога открытых настежь дверей мокрую мешковину, чтобы приходившие со двора натаскивали за собой поменьше грязи, и вышла с ведром к литой чугунной водопроводной колонке, стоявшей посреди больничного дворика. Люди во дворе работали споро, весело, буквально наперегонки друг с дружкой. Кто-то собирал в кучи мусор, другие налаживали мощную армейскую передвижную электростанцию на дизельном топливе – движок тарахтел, громко выхлопывал синие вонючие кольца дыма, а потом глох и его опять заводили, с прибаутками, беззлобно и яростно, заводили до тех пор, пока не наладили и он не запыхтел мерно, надежно. Слава Богу, электропроводка в больнице была в целости-сохранности, оставалось только заменить перегоревшие лампочки. Электрики шутили: “Да будет свет!” – сказал монтер и встал в очередь за керосином”. Один из санитаров чинил обветшалый, покосившийся штакетник, а второй следом красил бурые дощечки яркой ультрамариновой краской, какой-то неземной, прямо-таки сказочной. И от этой покраски весь двор словно оживал на глазах, возвращался к новой, молодой жизни. Несколько человек разгружали студебекеры. Сам Папиков следил, чтобы никто ничего не уронил, не забыл в кузове, он тоже пытался что-то поднимать, но солдатики весело оттесняли его, не давали ему в руки ничего тяжелого – все знали, что у Папикова руки больше чем золотые. Было много беспричинного смеха, гвалта, лица людей сияли от удовольствия мирной работы в первый по-настоящему мирный день.

Водопроводная колонка работала наилучшим образом – после каждого качка длинной железной ручкою вода выплескивалась из горловины колонки широкой, мощной, искрящейся на солнце струей. Воодушевленные общим трудом люди забыли обо всех своих горестях и полной грудью вдыхали радость бытия, как чистый весенний воздух. Больничный двор и сама больничка преображались на глазах, а тут еще прибавляли душевного подъема постоянно кланяющиеся, прижимающие руки к сердцу, светящиеся от благодарного благорасположения чешские маляры, закончившие побелку внутри и приступившие к фасаду здания. Господи, а какой ясный день сиял над миром! Каким нежно-розовым облачком смотрелось цветущее миндальное дерево у дальнего забора, уже выкрашенного бьющей в глаза ультрамариновой краской. Словом, было так хорошо, и от всего этого вместе взятого веяло такой вечной радостью и вечной весной, что даже самые заскорузлые души раскрылись в надежде на свою долю счастья и добра.

Ираклий Соломонович Горшков во главе всех четырех порожних студебекеров убыл со двора по одному ему известному маршруту. Как сказал Ираклий Соломонович, вытерев скомканным платочком бледный лоб марсианина: “В одно место”. Так он сказал Папикову, игриво моргнул сразу обоими голубыми глазками, еще раз вытер испарину со лба – и был таков. Все знали, что “места” Ираклий Соломонович знает, как никто другой, а значит, приедет с добычей: не зря ведь он велел покидать в кузов головной машины тридцать двухкилограммовых банок американской тушенки – самой твердой валюты тех дней.

Александра намыливала доски пола большим куском темного хозяйственного мыла, оттирала первую грязь веником, смывала, а потом скоблила широким армейским ножом, который остался у нее еще со времен службы в штурмовом батальоне морской пехоты; потом опять смывала, снова намыливала, драила веником, скоблила ножом и так двигалась потихоньку от закрытой ею парадной двери к черному ходу. Скоро к Александре присоединилась “старая” Наташа, теперь уже всем известная как фронтовая жена Папикова. В четыре руки дело пошло еще веселее. “Квартетом легче и петь, и жить”, – как говаривала когда-то тренер по акробатике Матильда Ивановна, старшая жена Вовы-Полторы жены. Квартетом наверняка хорошо, да и дуэтом тоже, оказывается, очень неплохо.

16
Перейти на страницу:
Мир литературы