Третья молодость - Хмелевская Иоанна - Страница 12
- Предыдущая
- 12/63
- Следующая
Марек неожиданно легко согласился с моим решением. Номер машины противника легко установил Роберт, всегда охотно откликавшийся на всякие проделки. Я подъехала, куда требовалось, и продырявила все четыре вражеские колёса. Захотел войны? Получай, сколько влезет.
Вернулись мы домой, и через час раздался телефонный звонок. Пострадавший задыхался от ярости, причём в голосе его звучало отчаяние: по-видимому, он собрался куда-то ехать. Война на колёсах закончилась — как ножом отрезало, и вся эта страшно важная Марекова деятельность показалась мне галиматьёй, какой свет не видал. Зато сопутствующий результат был ужасен.
Ещё до того, как мы уверились, что враг окончательно оставил в покое мои покрышки, Марек старался поймать его на месте преступления и затащить в суд, поскольку свято верил в правосудие. Это беспокоило меня с самого начала, и, как оказалось, не напрасно. Значительно позже я прочитала в энциклопедии: склонность к сутяжничеству — одно из проявлений паранойи. Этого мне ещё не хватало!..
Засады на противника закончились хуже некуда, а именно: моего супермена избили. Меня при сём не случилось — я сидела дома. Марека якобы захватили врасплох, а совершил избиение кузен какой-то девицы из соседнего дома, утверждавшей, будто бы Марек охотится за ней. До такого нагромождения бредней мне ни в жизнь бы не додуматься.
В два часа ночи, по дороге в белянскую больницу, убиваясь с горя, я перекрыла все рекорды. А Марек потом полёживал себе в больнице с комфортом и даже развлекался. Более здоровые пациенты устраивали по ночам в коридоре тараканьи бега, и ставка всегда была значительная. Как они этих тварей помечали, понятия не имею, но якобы у каждого имелся свой таракан, и ставили, как в тотализаторе.
Своего мнения насчёт вышеизложенных событий я предусмотрительно не высказывала, а для утешения предприняла поездку в страны народной демократии.
Деньги были: немцы попытались перевести «Крокодила из страны Шарлотты», перевод не удался, договор расторгли и заплатили неустойку. Я придумала путешествие кругом — через ГДР в Чехословакию и оттуда обратно в Польшу. Марек протестовал из-за отсутствия финансов.
Жил он на пенсию по инвалидности, что тоже выглядело как-то странно. Пенсия ему причиталась как любому обычному человеку, а вовсе не как бывшему сотруднику специальных служб, получившему ранение во время выполнения профессионального задания. И даже не как бывшему журналисту. Факультет журналистики он вроде бы закончил, работал в редакции, в той самой газете, для которой когда-то Алиция выполняла графические работы и где подвизался её зять. К тому же я сама слышала, как одна женщина, фоторепортёр, вспоминала времена их совместной службы в прессе, значит, какая-то доля истины таки была. Но в Союзе журналистов Марек не числился — поступили с ним несправедливо, а спецслужбы вообще списали. Короче, объегорили его по всем статьям.
Инвалидность же Марек оформил потому, что в молодости получил на автостраде под Браневом сильный удар по голове, вследствие чего повредил позвоночник. После того он ещё долго проработал, но здоровье начало давать радикальные сбои, пришлось уйти на пенсию. Соответственные документы и справки Марек потерял, доказать ничего не мог, спецслужбы от него отреклись, обожаемая партия надула, и он остался на бобах.
Вот и все, что мне удалось из него выудить.
Язык Марека отличался странностью, какой-то неуловимой изменчивостью. Мне ужасно хотелось прочесть хоть одну его статью. Я скрупулёзно просмотрела в Национальной библиотеке подшивки газеты за четыре года и не обнаружила ни единой фразы, подписанной его инициалами. Пойди поверь, что он вообще писал.
Стрелять он умел, что верно, то верно. Прав на вождение машины не имел — это казалось ему ненужным. Байдарка некогда была, но что с ней делать в Варшаве? От неё он тоже избавился. Огнестрельным оружием он пользоваться не намеревался, а потому сдал… Ах да, имел духовое ружьё. От жены избавился, от квартиры избавился, Господи Боже, от чего только этот человек не избавился?..
Ни словом не упомянула бы про его личные дела — у любого в жизни случается невезуха, — не выслушивай я изо дня в день нравоучений насчёт предусмотрительности, предвиденья, умения обезопасить себя, эффективного использования нашей системы и тому подобных глупостей. Моё легкомыслие он подавлял с силой гидравлического пресса, своих сыновей старался изолировать от моих, дабы мои не деморализовали его отпрысков. А если учесть, что один мой сын живёт сейчас на собственной вилле, а второй делает карьеру в Канаде, такой деморализации пожелать можно каждому…
Правда, некоторые основания для нотаций Марек имел, и я сама давала ему повод. Выбралась как-то на прогулку с ним и его сыновьями без масла для мотора и без денег. Для меня такие номера, как заём денег у чужой тётки в лавке, — пара пустяков. А тогда в ход пошли сбережения его детей со сберкнижек. Я им, конечно, все вернула, но идиотизма Марек не мог мне простить. Может, и вправду перенервничал, не то что я.
Все наблюдения и собственные сомнения я душила в себе с поразительной энергией — ведь он был мне позарез нужен. Его опасения насчёт заграничной поездки я понимала прекрасно. Ничто в мире не заставило бы его последовать примеру Войтека, чему трудно удивляться. Ладно, но не отказываться же мне от всего из-за его дурацкой ситуации! И потому я дипломатично убедила Марека взять взаймы четыре с половиной тысячи, ровно столько, сколько тогда обменивали. Мне менять не было нужды, я могла просто снять с чешского и немецкого счётов гонорары. Деньги не безумные, но хватило бы.
В конце концов он согласился, и мы поехали. Попали как раз в тот период, когда ГДР не разрешала вывозить свои товары. Я ехала не с целью покупки-продажи, меня это не касалось, зато сценки у границы наблюдать было забавно. На лесных полянках около стоянок выстроились ровненькие длинные ряды ношеной обуви — мужской, дамской и детской. Туристы самым очевидным образом рассчитывали — не станут же немцы снимать последнюю пару с ног. После выяснилось — снимали.
Меня интересовал закон, о котором я слышала и по которому, во-первых, весь гонорар я была обязана реализовать за границами страны, а во-вторых, на половину этой суммы имела право купить любые вещи и провезти без таможенной пошлины. Спрашивала я об этом всех встречных и поперечных, но никто не мог ответить на этот вопрос со знанием дела. Никакие пограничные проблемы до сих пор меня не волновали (возможно, потому, что ничего сверхъестественного я не возила), но тут проблема требовала выяснения.
Мы начали с Берлина. Город был абсолютно весь в строительных котлованах и состоял в основном из объездов. С раскопанными городами мне вообще неимоверно везло: Берлин, Вена, Прага. Даже в Оттаве я угодила на раскопки… В Берлине затруднения с ездой хоть компенсировались футбольным матчем.
Потратить гонорар оказалось трудно. Доступные товары импортировались исключительно из Польши, а все остальное немцы предусмотрительно припрятали так, чтобы туристы не заграбастали. Мы провели в городе двое суток, на второй день после полудня я перестала понимать, что происходит, — метрополия вымерла. Ни одной живой души на улицах. Я осталась единственным водителем и принялась использовать ситуацию. Катила, куда хотела, вопреки всем запретам, оглядывалась, где же полиция, — нету, как сквозь землю провалилась. Наконец остановилась в центре города у какого-то стеклянного павильона, решила узнать, почему полицейские сидели внутри, — их было видно через окна. Марек отправился задавать вопросы, а я, оглядевшись, убедилась: стою прямо под категорическим запретом парковки. Ни одна собака не обратила на меня внимании.
Все выяснилось: идёт футбольный матч ГДР — ФРГ, полицейские мониторы транслировали матч, сами стражи порядка прилипли к экранам, весь город засел перед телевизорами, и лишь время от времени с разных сторон доносились дружные вопли. Полностью использовав удобный случай, я изъездила Берлин вопреки всем правилам движения.
- Предыдущая
- 12/63
- Следующая
