Петроградская повесть - Жданов Николай Гаврилович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/16
- Следующая
Мне было даже неловко, потому что я вовсе не штурмовал дворец; я таился вместе с кашеваром за походной кухней, а Любезный и совсем там не появлялся.
— А чего же они молчали? — сказал часовой.
Мы поднялись по наружной лестнице.
В вестибюле было по-прежнему людно, под высоким потолком горели тусклые лампочки, пахло табачным дымом и мокрыми солдатскими шинелями.
Не успели мы отряхнуться, как в дверях появилась целая ватага матросов и с ними Панфилов. Он показался мне на голову больше всех остальных, ворот его бушлата был расстёгнут, полосатая тельняшка обтягивала грудь.
— Вы уже тут, ребята? Добро! — сказал он с прежним весёлым радушием. — Отведи их в караулку, Семечкин, пусть пообсохнут, — обратился он к матросу, который провёл нас в Смольный.
— Давайте, ребятишки, вот сюда, по трапчику, — сказал Семечкин, показывая на маленькую лесенку в углу.
Мы спустились на несколько ступенек вниз и оказались в комнате с нарами.
— Побудьте тут, — сказал Семечкин. — Я схожу на камбуз насчёт ужина.
Мы сели на лавку. В деревянных козлах около двери стояли винтовки. Несколько красногвардейцев, расположившись на нарах, делили сахар. Один из бойцов сидел, повернувшись лицом к стене, нахлобучив на глаза шапку. Другой по очереди прикрывал ладонью кусочки колотого сахара, разложенные около него, и спрашивал:
— Кому?
— Коромыслову! — выкрикивал боец из-под нахлобученной шапки.
— Петриченко!
— Чернобыльному!
— Демешу!
— Кременцову!
— Кременцову уже четыре порции накопилось, а его всё нет, — сказал боец, сидевший лицом к стене.
Матрос возвратился, неся в одной руке солдатский котелок с супом, а в другой полбуханки хлеба.
Через несколько минут, когда мы уже сидели за столом и ели тёплый суп с картошкой и вяленой воблой, пришли Панфилов и вместе с ним Малинин.
Матрос сказал Малинину, что за его жизнь юнкера потребовали освободить пятьдесят своих, арестованных красногвардейцами.
— Пришлось согласиться, — сказал он, — иначе бы они тебя укокошили.
Малинин усмехнулся и сказал, что он ничего этого даже не знал и что он хорошо выспался, пока сидел под арестом.
Он сообщил, что Серафимова уже отправили в госпиталь, а Митрий скоро вернётся и отвезёт меня к бабушке.
Блаженное желание лечь и заснуть охватило меня при мысли о том матраце, который хозяйка стелила нам с Настенькой за плитой. Но тут я увидел грустные глаза Любезного. Как же он? Неужели ему опять придётся ночевать на вокзале?
— А ты где живёшь? — спросил в это время Панфилов и положил Любезному руку на голову.
Любезный нахмурился и долго ничего не говорил, упорно глядя в миску. И тут я заметил, что слёзы скатываются ему в ложку и он глотает их вместе с супом. Некоторое время все молчали и глядели, как он ест.
— Вот это правильно, — одобрительно прогудел Панфилов, когда Любезный съел всё, что было в миске. — Зовут-то тебя как?
— Лёнькой меня зовут, — сказал Любезный. — Лёнька Ерофеев. — Он наклонился под стол и незаметно вытер щёку рукой.
— Оставайся с нами, Лёня. Мы из тебя разведчика сделаем, — сказал Семечкин. — А что, в самом деле? — добавил он и вопросительно посмотрел на Малинина.
— Не торопись, — сказал Малинин. Он подумал немного и заключил, вставая: — Вот кашевар наш вернётся из госпиталя — станешь ему помогать.
Я испытал пронзительное чувство зависти при этих словах.
Но Любезный покраснел и молчал целую минуту.
— Лучше разведчиком, — проговорил он хрипло.
— Ого, да он парень серьёзный, — сказал Панфилов. — А ты, Лёня, соглашайся. Главное — службу начать, а там видно будет.
Малинин вышел.
Мне показалось, что я слышу бабушкин голос. Дверь на лестницу была открыта, и голос доносился в караулку с верхней площадки. Нет, я не ослышался, конечно, это она…
Я выбрался из-за стола и, проскользнув в дверь, выскочил на площадку. Сначала среди столпившихся здесь людей я увидел Малинина.
— Какой внучек? Некогда мне сейчас, — нетерпеливо говорил он кому-то.
И тут я заметил бабушку. Она держала Малинина за рукав.
— Да что это, мил человек, всем тут у вас некогда?! — сердито говорила она. — Все бегут, все носятся, ровно оглашённые. Толку ни от кого не добиться!
— Да что вам надо? — спросил Малинин сдерживаясь.
— А то, что, сдаётся мне, не под твоим ли началом внук мой состоит — Кременцов Митрий? Всё нет его и нет. А у меня мальчонка пропал, второй день тому. Ждала, ждала, места себе не нахожу…
— Кременцов? — переспросил Малинин. — Да вы кто же будете?
— Как — кто? Кременцова же и буду, известное дело, Василиса Егоровна. Я ему по отцу бабкой родной прихожусь. С ног сбилась одна. Мальчонка махонький совсем, неразумный.
— Бабушка! — крикнул я и поскорее потянул её за солоп.
Я так было обрадовался, когда её увидел, а теперь готов был провалиться от стыда: «махонький, неразумный», и это она говорит при Малинине!
Но бабушка и не заметила обиды в моём голосе.
— Царица небесная, дошли до тебя мой молитвы! — проговорила она и принялась ощупывать и поворачивать меня во все стороны, как маленького.
— Как ты сюда попала, бабушка? — спросил я.
— Ты-то как сюда попал? — заворчала вдруг бабушка. — А меня добрые люди надоумили. Адрес дали. Митрий-то где? Не с тобой разве?
— Красногвардейца Кременцова сейчас здесь нет, — сказал Малинин. — Но он здоров и скоро вернётся.
— Ну хорошо, коли так. — Бабушка облегчённо вздохнула. — А я думала, не попался ли куда, в беду какую. Одна надежда — господь не допустит.
— Не только господь, но и мы не допустим, — сказал Малинин.
Осмотрев и ощупав меня с головы до ног и убедившись, что я цел, бабушка сказала:
— Идём поскорее. Тётя Юля ждёт, а тебя нету.
Из караулки появились матросы и Любезный. Мне нужно было проститься с ними; я ведь не знал даже, когда теперь увижу их снова, но бабушка уже схватила меня за руку и потянула за собой по коридору. Я шёл, оглядываясь, и махал им свободной рукой до тех пор, пока они не скрылись из виду.
Бабушка провела меня в самый конец длинного смольнинского коридора.
Потом мы поднялись по лестнице и долго шли ещё по другому коридору, спустились опять и, наконец, вышли на небольшой тихий дворик с фонтаном посередине.
Воды в фонтане не было, и на каменном дне его грудой лежали осенние листья.
За фонтаном громадой возвышался в темноте собор с большими чугунными воротами. А прямо против нас, в подъезде двухэтажного дома, ярко горел фонарь.
Мы взошли на крыльцо. Тут тоже по обе стороны от площадки был коридор, и видны были двери с белыми эмалированными номерками.
У одной из дверей бабушка остановилась, поправила на мне башлык, и мы вошли в маленькую прихожую. На деревянной вешалке висело рыженькое пальто с меховой опушкой. На полу лежал наш саквояж. Из комнаты доносился мягкий женский голос.
Мы вошли. На широкой постели с книжкой в руке, откинувшись на высокую подушку, лежала девушка, которую ранил юнкер.
Рядом с ней, уютно примостившись, сидела Настенька и слушала сказку.
Теперь, когда они были вместе, я сразу понял, что это и есть тётя Юля, и догадался, почему её глаза напоминали мне Настенькины. У них были совершенно одинаковые глаза — только у тёти Юли они были сейчас грустные. А у Настеньки сияли счастьем.
— Вот он, Гришутка, — сказала бабушка, подталкивая меня вперёд. — Ну что ты стоишь? Подойди, дай тётеньке руку.
— Господи, весь в Лёлю! — услышал я, подвинувшись к кровати. И в то же время почувствовал, что меня схватили и обняли и тормошат мне волосы и прохладная, пахнущая чём-то приятным щека прижимается к моему лицу.
Бабушка уже стягивала с меня башлык, расстёгивала куртку.
— Волосы-то скатались, ровно у овцы, — сказала она и, вытащив из-под платка свой гребень, принялась тут же меня расчёсывать.
— Эх ты, всё теряешься и теряешься… А мы тётю Юлю нашли! — хвастливо сказала Настенька, прыгая на кровати.
- Предыдущая
- 15/16
- Следующая
