Самое темное узилище (ЛП) - Шоуолтер Джена - Страница 2

• Предыдущая
• 2/12
• Следующая

Поверженных олимпийцев заперли там же, где ранее содержались Титаны. Атлас вызвался присматривать за тюрьмой и, к превеликому своему удовольствию, был назначен на эту роль. День его отмщения наконец-то настал. Ника будет носить его метку вечно.

– Ты должна быть благодарна за то, что вообще жива, – напомнил он ей.

– Пошел на***.

Он медлительно, порочно улыбнулся.

– А ведь ты уже побывала там, помнишь?

Ее сопротивление возросло. Возросло столь неистово, что вскоре она задыхалась и обливалась потом, так же как и его люди.

– Переверните ее, – приказал он. Никакой жалости. У Атласа не было терпения ждать, пока она устанет. – Я просто буду делать татуировку, пока моё имя не станет достаточно чётким.

Издав разочарованный, гневный визг, Ника, в конце концов, замерла. Она знала, что он сказал правду. Он всегда говорил правду. Не разменивался на угрозы. Только обещания.

– Вот и умница…

Атлас подошел и сорвал одежду с ее спины. Загорелая, гладкая кожа. Безупречная. Когда-то он ласкал эту спину. Целовал и вылизывал ее. И правда, с ней ему было гораздо лучше, чем со всеми остальными, но он не позволит своей похоти управлять собой и не отпустит Нику в глупой надежде опять водрузить ее на свое ложе любви, пока не заклеймит. Он сделает это.

– Я сделала с тобой не это, – прохрипела Ника. – Я не клеймила твоей спины.

– Предпочитаешь, чтоб я поставил метку на твоей прелестной груди?

Тут она прикусила язык.

Хорошо. Он не хотел марать ее грудь. Она была произведением искусства, несомненно, лучшим творение в мире.

– Не стоит благодарности, – пробормотал он. Протянул руку и ему подали необходимые принадлежности. – По крайней мере, тебе не придется смотреть на мое имя каждый день своей слишком длинной жизни.

Как приходилось ему.

– Не делай этого, – внезапно выкрикнула она. – Пожалуйста. Не надо.

Она повернула голову – в карих глазах стояли слезы.

Она не была красавицей. Ее с натяжкой можно было назвать симпатичной. Нос немного длинноват, скулы немного слишком остры. Обыкновенные каштановые волосы, обрезанные до слишком широких плеч, и тело воина. Но нечто в ней всегда влекло его.

Он закатил глаза.

– Утри крокодильи слезки, Ника. – А уж он-то знал, что она притворялась. Она не была склонна к проявлению чувств. – Меня они не впечатляют, а тебе определенно не к лицу.

Ее глаза мгновенно сощурились, слезы исчезли, как по волшебству.

– Ладно. Но ты об этом пожалеешь. Клянусь.

– Жду не дождусь.

Правда. Схватки с ней всегда возбуждали его.

Не колеблясь ни секунды, он прижал чернильное стило как раз под ее лопаткой. Твёрдой рукой он вывел очертания первой буквы. А. Она не дернулась ни разу. Ничем не показала, что испытала хоть малейшую боль. Однако он знал, как это больно. О да, он-то знал. Чтоб навсегда заклеймить бессмертного, амброзию нужно смешать с краской, а такая амброзия жжет как кислота.

Она оставалась неподвижной, пока он чертил контуры. Молчала, не шевелясь, пока он заполнял их. Закончив, он сел на корточки и окинул взглядом свою работу: АТЛАС.

Он ожидал, что почувствует удовлетворение, ведь он столь долго ждал этого момента. Этого не случилось. Он ожидал, что облегчение переполнит его – воздаяние было воплощено. И этого тоже не произошло. Вот чего он не ожидал, так это яростного взрыва чувства собственника, но именно это он испытывал.

Теперь Ника принадлежала ему. Навеки. И весь мир будет об этом знать.

Ника вышагивала вдоль стен своей камеры. Камеры, которую она делила с еще несколькими узниками. Будучи близко знакомы с её нравом, они старались не вставать ей поперек дороги. И все же сокамерники действовали ей на нервы. Она чувствовала, как их взгляды буквально сверлят ее спину через грубую ткань, словно могут прочесть написанное там имя.

Осмелься они хоть заикнуться об этом…

Камер на всех Олимпийцев не хватило, потому их поместили по нескольку в каждой. Мужчины, женщины – без разбору. Может быть, Титанам было плевать на смешение полов, а может, они сделали это, чтобы усилить страдания каждого пленника. Скорее всего, последнее. В одни камеры попали не супруги и не друзья. Нет, вместе поместили соперников.

Для Ники таким соперником был Эреб, низший бог тьмы. Некогда Эреб относился к ней как к королеве. Некогда он на самом деле нравился ей. Она даже подумывала о браке с ним. Но затем она влюбилась в Атласа – этого бабника и лживого ублюдка Атласа – потому и отвергла ухаживания Эреба. Затем она узнала, что Атлас никогда по-настоящему не хотел ее, что он просто использовал ее. Любовь мгновенно переросла в ярость.

Хотя в конечном итоге ярость остыла. Она забыла его. Почти совсем. Сейчас же, когда имя его украшало ее спину, она ненавидела его всеми фибрами своей души.

Возможно – возможно – она перегнула палку, поступив точно так же с ним. Заклеймив его навеки. Что ж импульсивность всегда была ее бедой. В течение долгих лет она даже сожалела о своем решении. Не то чтобы она когда-либо призналась бы ему в этом. Однако сожаление – это не то, что она чувствовала сейчас.

Она не солгала – она убила бы его за это.

Во-первых, ей придется придумать, как снять со своей шеи этот дурацкий ошейник. Пока она носит его, она бессильна. Во-вторых, ей придется придумать, как сбежать из этой тюрьмы.

Первое, в теории, должно было быть просто. Но она уже пробовала переломить и разбить его, даже пыталась расплавить. Но все, чего она достигла, это порезы на коже, синяки на нежной плоти и опаленные волосы. Второе, в теории и на практике, казалось невозможным.

Ее взгляд скользил по окружающей обстановке. После своего побега Титаны заново укрепили здесь все. Как, она не знала. Темница должна была быть связана с Тартаром, богом тюремного заключения Олимпийцев, который некогда сторожил Титанов. Когда он начал слабеть без явной причины, темница также ослабла. Все в ней пришло в дисгармонию. Но сейчас Тартар пропал. Титаны не захватили его, и никто не знал, где он. Пока его нет, темница не могла быть такой крепкой, какой она была раньше.

Стены и пол были сделаны из божественного камня, который только специальные божественные инструменты – инструменты, которых у Ники не было – могли разрубить, и все же, даже без присутствия Тартара, нигде не было видно ни трещинки.

Толстые серебряные решетки, что позволяли мельком увидать сторожевой пост внизу, были выкованы Гефестом, и только одному Гефесту было под силу выплавить такой металл. К сожалению, он обретался где-то в другом месте. Как и о Тартаре, о нём никто ничего не знал. И все же, раз Тартара не было здесь, она должна была быть в состоянии преодолеть этот металл. Она не могла; уже пыталась не раз.

– Можешь ты угомониться, мать твою? – прорычал Эреб с одной из лежанок. От темной шевелюры и до темной кожи, от красивых черт лица до сильного тела, он был воплощением несчастливого мужчины, и все это несчастье вменялось ей в вину. – Мы пытаемся спланировать побег отсюда.

Они всегда планируют побег.

– Кроме того, – продолжил он, – твое уродливое лицо вызывает у меня головную боль.

– Пойди и отсоси себе, – ответила она.

Хотя это именно она обидела его много веков назад – непреднамеренно – он отплатил ей тысячи раз. Умышленно. Не в плане чувств, но физически. Ничто он не любил так сильно, как «случайно» сделать ей подножку, столкнуться и сбить ее с ног. А также сожрать ту крошечную, предназначенную для нее порцию еды, прежде чем она успевала пробиться к ней, заставляя ее испытывать голод. Если бы на Нике не было ошейника, Эреб никогда не смог бы так делать. Она была бы слишком сильна. Еще одна причина презирать плен.

– Таким образом я достигну гораздо лучших результатов, чем ты, когда делала подобное, – парировал он.

Стайка богов и богинь вокруг него фыркнула.

– Как знаешь, – бросила она, словно насмешка не затронула ее. Разве что щеки залил румянец. Она была олицетворением силы – или же должна была им быть – и она всегда была мужественнее, чем женственнее. Именно потому внимание со стороны Атласа удивило и порадовало ее. И она поддалась его чарам, потому что каким-то образом он заставил ее чувствовать себя нежной, прекрасной женщиной.

• Предыдущая
• 2/12
• Следующая