Драконы Погибшего Солнца - Уэйс Маргарет - Страница 14
- Предыдущая
- 14/143
- Следующая
И Утеха, выплатив высокие налоги, стала распределять деньги Карамона между своими согражданами.
Если бы удалось так же успешно пресечь его вольнодумные высказывания, отцы города были бы счастливы. Карамон продолжал во всеуслышание говорить о своей ненависти к драконам и заявлять: «Стоит нам объединиться, и мы запросто справимся с этой Берилл. А для начала можно попробовать выбить ей глаз Копьем». Когда Гавань, очевидно за неуплату налогов, была атакована Берилл (а это случилось всего несколько недель назад), представители городских властей пришли к Карамону и на коленях умоляли его прекратить свои подстрекательские выступления.
Подавленный их очевидным страхом и расстройством, Карамон согласился сбавить тон, и те ушли обрадованные. Старик сдержал слово и с того дня высказывал свои чувства по отношению к драконову племени значительно тише, чем прежде.
В это утро он как раз намеревался изложить свои неортодоксальные взгляды перед молодым Соламнийским Рыцарем.
— Ужасная буря, господин, — заметил тот, усаживаясь за столик Карамона.
Небольшая группа рыцарей завтракала в это время в соседней комнате, но Герард Ут-Мондар почти не удостоил их вниманием. Те, в свою очередь, ответили ему тем же.
— Это предвещает приход плохих времен, на мой взгляд, — проговорил Карамон, откидываясь на спинку высокой деревянной скамьи, сиденье которой давно стерлось под массивным стариком. — Но все-таки я нахожу это замечательным.
— Отец! — воскликнула Лаура. Она как раз поставила на столик тарелку с яичницей для отца и миску овсянки для рыцаря. — Ну как ты можешь такое говорить? Пострадало столько людей! Я слышала, что разрушены целые кварталы.
— Я не об этом! — запротестовал Карамон. — Конечно, мне жаль пострадавших. Но знаешь, ночью мне подумалось, что буря, наверное, хорошенько тряхнула берлогу Берилл, а может, даже подпалила этой старой стерве хвост. Вот что я имел в виду. — Тут он немного отвлекся и с тревогой глянул на завтрак молодого рыцаря. — Вы уверены, что не останетесь голодным, Герард? Можно попросить Лауру поджарить для вас картофеля или...
— Благодарствую, но именно к такому завтраку я привык, — ответил рыцарь. Обмен этими двумя репликами происходил у них каждое утро.
Старик вздохнул. Как ни нравился ему этот молодой человек, Карамон не мог понять людей, которые не получали удовольствия от еды. Человек, не способный оценить по достоинству знаменитую Отикову картошку, вряд ли вообще умел наслаждаться жизнью.
В жизни Карамона был печальный период, когда он сам утратил всякий аппетит, и произошло это всего несколько месяцев назад, сразу после смерти его обожаемой Тики. Карамон в течение многих дней не мог проглотить ни крошки, к ужасу всех жителей города, которые наперебой принялись изощряться в поварском искусстве, чтобы хоть чем-нибудь порадовать своего любимца.
Но он не мог есть, не мог ничего делать, не мог говорить. И либо часами бесцельно бродил по городу, либо сидел, уставившись отсутствующим взглядом в окно своей таверны, — той самой, где когда-то повстречался с рыжеволосой строптивицей, ставшей его товарищем в битвах и его любовью, его другом, его спасением. Он не проливал слез, и даже не навещал ее могилы под огромным валлином. Он перестал спать в их супружеской постели и не слышал слов утешения, с которыми обращались к нему Лорана и Гилтас из Квалинести и Золотая Луна из Цитадели Света.
Карамон сильно исхудал, одежда висела на нем как на вешалке, а лицо лишилось привычного румянца.
— Скоро он последует за женой, — таково было общее мнение горожан.
Возможно, что так бы и случилось, если бы однажды Карамону во время его бесцельных блужданий по улицам не встретился один из детей беженцев. Своим тщедушным телом ребенок загородил дорогу огромному старику и протянул ему горбушку хлеба.
— Съешь, пожалуйста, — строго проговорило дитя, — мама говорит, что если ты не будешь кушать, то скоро умрешь. А что тогда будет с нами?
Карамон в изумлении уставился на малыша. Затем медленно наклонился, поднял его на руки и разрыдался. Он съел горбушку до последней крошки, а вечером лег спать в ту постель, которую так долго делил с Тикой. На следующее утро он уже сажал цветы на ее могиле, а придя домой, управился с завтраком, который мог бы насытить трех человек. Он даже вновь научился смеяться, но теперь в его улыбке и смехе появилось что-то незнакомое, что-то, чего не было прежде. Не сожаление, а нечто вроде нетерпения.
Иногда, когда дверь таверны бывала открыта, он взглядывал на небо и тихонько, почти про себя, произносил: «Я скоро приду, дорогая. Не беспокойся обо мне. Теперь уже скоро».
Герард Ут-Мондар рассеянно поглощал завтрак. Еда явно не занимала его, он даже не сдобрил овсянки ни коричневым сахаром, ни корицей, ни даже солью. Еда питала его тело, и этого Герарду было достаточно. Доев овсянку, он поднес к губам кружку крепчайшего чая, слушая рассказы Карамона о буре.
Остальные рыцари, закончив завтракать, уплатили по счету и направились к выходу, пожелав Карамону доброго утра и словно не заметив своего товарища. Герард сидел, не обращая никакого внимания на окружающих.
Карамон прервал свой рассказ и совершенно неожиданно для собеседника заговорил о другом:
— Я высоко ценю ваше внимание, Герард, и благодарен за то, что вы находите удовольствие в беседах со старым ворчуном, но если вы хотите позавтракать с кем-нибудь из друзей...
— У меня нет друзей, — слова рыцаря не несли ни горечи, ни озлобления, а были всего лишь констатацией факта, — и этим людям я предпочитаю человека, обладающего умом и здравым смыслом. — И он поднял кружку с чаем, словно салютуя Карамону.
— Я сказал это только потому, — Карамон чуть помедлил, энергично прожевывая бифштекс, — что вы кажетесь довольно одиноким, — договорил он с набитым ртом, затем подцепил на вилку другой кусок. — Вам следовало бы обзавестись подружкой... или, на худой конец, женой.
Герард хмыкнул.
— Какая женщина согласится дважды взглянуть на такую физиономию? — Он выразительно посмотрел на свое отражение в блестящей кружке.
Рыцарь был очень некрасив, отрицать это было невозможно. Детская болезнь оставила россыпь оспинок на его лице. Нос был сломан во время драки с соседским мальчишкой, когда им обоим было по десять лет, и навсегда остался кривым. Волосы имели тусклый желтый цвет, напоминавший цвет лежалой соломы, и торчали в разные стороны, как сено из разворошенного стога. И единственным спасением от того, чтобы не казаться огородным пугалом (как его, случалось, называли в молодости), была очень короткая стрижка.
Украшением его внешности служили только глаза, ярко-голубые, странно пронзительные. Однако они редко излучали теплоту и, поскольку он имел дурную привычку подолгу смотреть на собеседника пристальным, немигающим взглядом, скорее отвращали от него людей, чем привлекали.
— Ба! — Одним взмахом вилки Карамон отмел все преимущества красоты и привлекательности. — Женщинам нет дела до наружности мужчины. Их влекут к нам отвага и благородство. А молодой рыцарь вашего возраста... Извините, сколько вам лет?
— Мне исполнилось двадцать восемь. — Покончив с овсянкой, Герард отодвинул миску в сторону. — Двадцать восемь скучных и совершенно бесполезных лет.
— Скучных? — Голос Карамона звучал скептически. — И вы являетесь рыцарем? Я изрядно потрудился в нескольких войнах и не могу согласиться с вами. Сражения имеют много дурных сторон, но скука не относится к их числу. Припоминаю, как однажды...
— Я никогда не бывал в сражениях, — горько сказал Герард, Он поднялся на ноги и бросил на стол монету. — Извините, господин, но мне пора. Я назначен в почетную стражу к Усыпальнице. Сегодня День Середины Лета и, следовательно, праздник, поэтому ожидается приток кендеров. Мне было приказано заступить на пост пораньше. Всего наилучшего, господин Карамон, благодарю вас за приятно проведенное время.
Он сухо поклонился, щелкнул каблуками и, круто повернувшись, направился к двери, шагая так, будто уже маршировал перед Усыпальницей. Карамон слышал, как рыцарь сбегал по ступенькам длинной лестницы, шедшей вдоль ствола самого высокого валлина в Утехе.
- Предыдущая
- 14/143
- Следующая
