Отходная молитва - Хиггинс Джек - Страница 27

• Предыдущая
• 27/41
• Следующая

— Я подумал, что это поможет нам сэкономить время, — сказал Миллер и прибавил через миг: — Я просил, чтобы при разговоре присутствовал отец Да Коста.

— Он ждет в соседней комнате, — ответил каноник, тщательно набивая трубку. — Но сначала я хотел бы узнать, в чем вы его обвиняете.

— Вы же читали мое письмо. Там все сказано.

— Но чего вы хотите от меня?

— Чтобы вы вразумили отца Да Косту. Он должен помочь нам в этом деле. Он должен опознать этого человека.

— Если ваши подозрения правильны, даже наш Святой Отец собственной персоной не смог бы помочь вам, господин инспектор, — спокойно объявил О'Хэллоран. — Тайна исповеди абсолютна.

— Даже в таком случае, как этот? — взорвался Миллер. — Но это же смешно, и вы сами это понимаете!

Инспектор Фитцджеральд попытался его успокоить, коснувшись его руки, однако каноник совершенно не обиделся.

— Это может быть смешно для протестанта или еврея или еще для кого-нибудь, кто не придерживается католической веры, кому сама идея исповеди кажется абсурдной, для кого это анахронизм, не имеющий места в современном мире. Вы согласны, инспектор?

— Учитывая сегодняшнюю ситуацию, должен признать, что согласен.

— Церковь всегда считала, что исповедь — благо для души. Грех — это тяжкая ноша, и благодаря исповеди люди имеют возможность облегчить ее и встать на путь истинный.

Миллер нетерпеливо дернул головой, но О'Хэллоран продолжал говорить спокойным голосом. Вид его был очень внушительный.

— Чтобы исповедь выполняла свою роль, она должна быть произнесена в чьем-либо присутствии, и тут на сцену выступает священник. Только как посредник между человеком и Богом, и нельзя утешить человека, если не обещать ему, что его признание будет сохранено в тайне и ни в коем случае не будет разглашено.

— Но мы-то говорим об убийце, монсеньор! Об убийце и об организации, дела которой ужаснули бы вас.

— Сомневаюсь, — сказал каноник с легким смешком и поднес к трубке еще одну спичку. — Странно, но большинство людей считают, что священники некоторым образом находятся вдали от событий мирских. Мне приходилось за одну неделю сталкиваться с таким количеством страшных дел, какое с обычным человеком не случается за всю его жизнь.

— Очень интересно, — проворчал Миллер, — но я не вижу связи.

— Хорошо, инспектор. Вот сами посудите. Во время войны я находился в немецком лагере для заключенных, и все наши планы побега проваливались, потому что кто-то ставил руководство в известность обо всех проектах...

Он поднялся и, тяжело опираясь о трость, пошел к окну.

— Я знал, кто это, я знал это в течение долгих месяцев. Этот человек признался мне во всем на исповеди.

— И вы ничего не сделали? — воскликнул Миллер, искренне шокированный.

— О, я очень старался вразумить его, но больше ничего сделать не мог. У меня не было возможности как-нибудь дать знать другим, даже намекнуть на то, что происходит. Вы что же думаете, такой груз на душе было легко носить? Я признаюсь вам, инспектор: и недели не проходит, как кто-нибудь мне признается в чем-нибудь незаконном.

Миллер встал.

— Значит, вы не можете нам помочь?

— Я не говорил этого. Я побеседую с ним. Я выслушаю его. Подождите, пожалуйста, если вас не затруднит, в другой комнате. Это займет несколько минут.

— Хорошо, но мне хотелось бы встретиться с ним в вашем присутствии, прежде чем мы уйдем.

— Как угодно.

Они вышли, и О'Хэллоран нажал кнопку переговорного устройства.

— Я готов принять отца Да Косту.

Это было грязное дело, и он чувствовал себя очень подавленно. Он посмотрел на сад под дождем и спросил себя, что он может сказать отцу Да Косте. Дверь позади него открылась. Он медленно обернулся.

— Ах, Майкл, черт побери, что мне с вами делать?

— Сожалею, монсеньор, но эта ситуация от меня не зависит.

— Такие ситуации никогда ни от кого не зависят, — пробормотал каноник, снова усаживаясь на место. — Это правда, что они подозревают? Это дело связано с исповедью?

— Да, — просто ответил отец Да Коста.

— Так я и думал. Конечно, инспектор прав. Это единственное разумное объяснение, — произнес О'Хэллоран с глубоким вздохом. — Думаю, что он пойдет до конца. Вы готовы к этому?

— Естественно, монсеньор.

— Ну так покончим с этим, — объявил каноник и снова нажал на кнопку. — Пригласите старшего инспектора и инспектора Фитцджеральда... В этой истории присутствует доля черного юмора, не так ли?

— Вы так думаете, монсеньор?

— Конечно, сами подумайте. Вас направили в храм Святого Имени в качестве дисциплинарного взыскания, так ведь? Чтобы вы приняли урок уничижения, и вот, пожалуйста, — вы снова по уши увязли в скандальной истории! Здесь я пользуюсь выражением епископа.

Дверь открылась, и появились Миллер и Фитцджеральд. Миллер кивнул отцу Да Косте.

— Здравствуйте, отец мой.

Каноник О'Хэллоран поднялся, сознавая, что этого требует ситуация.

— Я обсудил положение вещей с отцом Да Коста, господин старший инспектор. Если быть откровенным, то мне кажется, что здесь ничего не поделаешь.

— Понима... Господин кюре, я вас в последний раз спрашиваю: вы готовы помочь нам?

— Сожалею, инспектор, — ответил Да Коста.

— Я тоже, отец мой, — сказал Миллер ледяным официальным тоном. — Мы обсудили ситуацию с моим руководством, и вот что я решил. Рапорт обо всем этом и о вашей роли в данном деле завтра будет положен на стол генеральному прокурору, чтобы он принял меры, которые сочтет необходимыми.

— Как вы думаете, к чему это приведет? — спросил О'Хэллоран.

— Думаю, что есть все шансы получить ордер на арест отца Да Косты по обвинению в сообщничестве и укрывательстве преступника.

Лицо каноника омрачилось, однако он медленно покачал головой.

— Вы напрасно теряете время, инспектор. Этого никто не допустит. Никогда вам не выдадут такого ордера.

— Увидим, монсеньор.

Миллер повернулся и вышел в сопровождении Фитцджеральда.

О'Хэллоран вздохнул и снова опустился в кресло.

— Ну вот. Теперь нам остается только ждать.

— Сожалею, монсеньор.

— Знаю, Майкл, знаю. Могу ли я чем-нибудь помочь вам? Хоть чем-нибудь?

— Вы исповедуете меня, монсеньор?

— Конечно.

Отец Да Коста обошел письменный стол и преклонил колени.

Когда Фэллон вошел в церковь, Анна играла на органе. Это была всего лишь репетиция, упражнение. Она разучивала религиозные гимны, они были очень простые. Он сел в первый ряд, чтобы послушать, и через несколько секунд она внезапно прервала занятия.

Он поднялся по ступеням на хоры.

— Проклятье жизни любого органиста — это религиозные гимны, — сказал он.

Она порывисто обернулась на голос.

— Вы пришли рано. Дядя Майкл сказал, что ждет вас в час.

— Но у меня нет других дел.

— Хотите поиграть? — предложила она поднимаясь.

— Нет, не сейчас.

— Хорошо. Тогда прогуляйтесь со мной. Мне надо побыть на воздухе.

Пальто Анны было в ризнице. Он помог ей надеть его. Дождь шел как из ведра, когда они вышли, но она, казалось, даже не замечала этого.

— Куда вы хотели бы пойти? — спросил он.

— Здесь очень хорошо. Мне нравится гулять на кладбище. Здесь такой покой.

Она взяла его под руку, и они пошли по аллее между памятников в викторианском стиле и надгробных плит. Ветер гнал листья, насыпал их на могилы, и листья были похожи на маленькие живые существа, умеющие летать по воздуху.

Они остановились у старого мраморного мавзолея, Фэллон закуривал сигарету, и в этот момент у бокового портала показались Билли в компании с Уорли. Заметив Анну и Фэллона, они торопливо отступили в укрытие.

— Видишь, он еще здесь, — прошептал Уорли. — Слава богу.

— Возвращайся на Сен Пол-сквер и жди Джека, — приказал Билли. — Скажи ему, где я нахожусь. А я пока послежу за ними.

Уорли ушел, и Билли прошел на кладбище. Он следовал за Анной и Фэллоном, прячась за памятники.

• Предыдущая
• 27/41
• Следующая