К востоку от одиночества - Хиггинс Джек - Страница 8

• Предыдущая
• 8/41
• Следующая

– Прости, забыл, – повинился Джек. – Теперь мне... Вот теперь я счастлив. Я всегда готов победить или отступиться. – Он улыбнулся, слегка стуча зубами. – Но в основном – победить, запомни! Это одно из величайших наслаждений в жизни, сравнимое только с хорошей женщиной.

Что он имел в виду под «хорошей» – оставалось только догадываться. Сделав большой глоток, он состроил мину и принялся изучать этикетку на бутылке.

– "Глен Фергюс. Солодовое виски". Никогда не встречал такого, хотя у меня в этом деле большой опыт.

– Наша лучшая местная пивоварня.

– Они должны готовить это в очень старых цинковых ваннах. Последний раз я пробовал нечто подобное во времена сухого закона.

Было непохоже, чтобы он собирался позволить этой небольшой дозе свалить его с ног. В то время, как я осторожно вел вельбот мимо плавучих льдин, он перебрался на нос и устроился там, закутавшись в одеяло и прижимая бутылку к груди. Взгляд его блуждал между ледяными вершинами гор за кормой и айсбергом, мимо которого мы проходили. Цветом он напоминал зеленое бутылочное стекло. Не оборачиваясь, Дефорж заговорил:

– Илана – замечательная девушка, верно?

– У нее есть свои достоинства.

– И немало. Я могу рассказать о ней такое, что у тебя волосы встанут дыбом. В шестьдесят четвертом году она была готова лечь с любым режиссером, чтобы получить роль. – Я почувствовал в его голосе смутное чувство обиды, первый признак нарастающего гнева – столь же необъяснимого, сколь и неожиданного, но он продолжил как ни в чем не бывало: – Я первый, кто предоставил ей серьезный шанс, ты знаешь.

Я кивнул.

– Она рассказывала мне об этом, пока мы летели сюда. Какая-то картина про войну, которую вы снимали в Италии.

Он беззвучно рассмеялся, развалившись на фальшборте, словно все это задним числом казалось очень забавным.

– Самая большая ошибка в моей жизни. Постановка и режиссура Джека Дефоржа. Ну что ж, на ошибках учатся.

– Это было так плохо?

Он уже не смеялся.

– Тухлятина, с которой не сравнится и корзина прошлогодних яиц.

– А как Илана?

– О, она была замечательна! Не Бергман[6], конечно, – пожал он плечами, – но у нее есть свои достоинства. Я понял это сразу. – Отхлебнув еще из бутылки, он добавил: – Я все сделал для этой девочки. Одевал, холил, лелеял, даже придумал новое имя... В общем, буквально все.

– Вы хотите сказать, что Илана Итэн – ее ненастоящее имя?

– Черта с два! Ей так же пришлось ловчить, как и всем остальным. Я сам начинал как Гарри Уэллс из Тилман Фоллс, штат Висконсин. Когда я впервые встретил Илану, она была обыкновенной Майрой Гроссман.

– Так она не из Израиля?

– Это тоже часть имиджа. Тебе это знакомо. Израильтянка – лучше звучит. Для нее это важно и, во всяком случае, полезно. У нее куча комплексов. Ее старик владеет портняжной лавкой в Лондоне, в местечке под названием Майленд-роуд. Слышал о таком?

Я кивнул, стараясь подавить внезапный приступ смеха.

– Как все-таки забавен этот Старый свет, Джек! Вам это никогда не приходило в голову?

– Ровно по пять раз на дню в течение пятидесяти трех лет кряду! – хмыкнул он. – Впрочем, надо признать, что помню я из них только сорок пять. – Его настроение внезапно и резко изменилось. Он беспокойно пошевелился, плотнее закутываясь в одеяло. – Я вот о чем подумал. Привезла ли Илана что-нибудь для меня?

– Например?

– Ну, может, письмо какое? – В голосе вдруг проявилась тревога, которую он не смог скрыть.

Я тряхнул головой.

– Не знаю, конечно, но с чего бы она стала говорить мне об этом?

Он согласно кивнул и вновь поднес бутылку к губам. Несмотря на солнце, сияющее на безоблачном голубом небе, стало холодно. Над водой тянул небольшой ветерок. Я заметил, что рука с бутылкой слегка дрожит. Он весь как-то нахохлился, и впервые с тех пор, как я познакомился с ним, выглядел на свой возраст. Потом, совершенно неожиданно, опять рассмеялся.

– Ты понял, что на самом деле там произошло? Я имею в виду – с медведем. В чем дело было? Ведь это обычная киношная манера – нам не надо «хорошо», нам надо к ближайшему понедельнику!..

Он еще раз отпил из уже наполовину опустошенной бутылки и загоготал.

– Помню, как-то однажды Эрнест Хемингуэй сказал, что человек перед, концом должен встать на задние лапы и плюнуть прямо в глаза всей этой паршивой вселенной. – Он обернулся ко мне, полупьяный и довольно агрессивный. – А ты что обо всем этом думаешь, Джо, мальчик мой? Каково мнение Старого света по поводу этой тяжкой проблемы жизни и смерти? Или ты сейчас не готов высказаться?

– Я видел смерть, если мне удалось уловить вашу мысль. Это всегда больно и обычно страшно. Любая жизнь лучше.

– Для тебя это факт? – Он поник, опустив голову, и произнес негромко: – А что, если ничего не осталось?

И вдруг вскинулся, выпучив глаза, и жутким голосом, брызгая слюной, проорал:

– Что ты на это скажешь, а?!

Сказать я ничего не мог – ничего, что могло бы помочь унять страшное отчаяние в этих глазах. Некоторое время он стоял, пригнувшись, на дне лодки, и пристально смотрел на меня, потом выпрямился и с размаху швырнул бутылку в сторону зеленого айсберга. Она ударилась о склон, осколки вспыхнули на солнце, как искры, и осыпались вниз.

Мы приближались к «Стелле». Сёренсен с Иланой вышли из рубки и встали у поручней, поджидая нас. Дефорж приветственно поднял вверх руку. Она помахала в ответ.

– Илана, дитя мое, какая прелесть! – прокричал Дефорж, как только мы коснулись борта яхты и я бросил швартовочный канат Сёренсену. Дефорж взлетел по трапу, перемахнул через ограждение и к тому моменту, как я поднялся наверх, уже заключил девушку в объятия. По контрасту с его огромной тушей она показалась мне еще миниатюрнее.

И она вновь преобразилась. Глаза сияли, щеки горели румянцем. Каким-то невероятным образом она так ожила, что можно было подумать, будто до этого момента ее просто не существовало. Он поднял ее своими огромными ручищами так, же легко, как ребенка, и расцеловал.

– Ангел мой, ты так аппетитно выглядишь – прямо укусить хочется! – воскликнул он, опуская ее на палубу. – Пойдем вниз, выпьем, и ты мне расскажешь все новости из дома.

Обо мне моментально было забыто. Они исчезли в кают-компании.

– Стало быть, она остается? – произнес Сёренсен.

– Похоже на то, – откликнулся я.

– Когда вы хотите возвращаться?

– Особой спешки нет. Мне надо заправиться, потом я хочу принять душ и что-нибудь перекусить.

– Я запишу для вас вечернюю метеосводку, – кивнул он. – Станция в Сёндре передает ее по радио.

Сёренсен исчез в рулевой рубке, а я спустился снова в вельбот, завел мотор и направился к берегу. Воспоминание о выражении глаз Иланы, когда Дефорж целовал ее, навеяло на меня уныние. Может, потому, что я это уже видел недавно – как Гудрид Расмуссен смотрела на Арни, всем своим видом, не произнося ни слова, целиком и полностью отдавая себя в его распоряжение, – и мне не понравилась эта ассоциация.

Бог знает почему. В этот момент я мог наверняка сказать лишь одно: несмотря на ее агрессивность, вошедшую в привычку, на всю ее резкость, – она мне понравилась. С другой стороны, если я что-то и понял в прошедшей своей жизни, включая данный конкретный момент, так это то, что во всем происходящем нет ничего необычного.

Некоторое время я продолжал думать об этом, а потом вельбот ткнулся носом в гальку, я выпрыгнул на берег и принялся за работу.

Когда я вернулся на «Стеллу», ни Дефоржа, ни девушки не было видно. Поэтому я прошел прямо в каюту, которую обычно занимал в предыдущие посещения яхты. От работы на берегу, продуваемом холодным ветром с моря, я продрог до костей. Пришлось простоять минут десять или даже пятнадцать под горячим душем, прежде чем удалось согреться. Потом я снова оделся и вышел в салон.

• Предыдущая
• 8/41
• Следующая