Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 19
- Предыдущая
- 19/68
- Следующая
– Напряженный рабочий день... А сколько стоит подержанная иномарка, знаешь?
– Знать не хочу.
– И правильно, лучше не знать и не разочаровываться.
– Анатолий, ты не имеешь права осуждать ее! Никому не позволю делать это ради памяти Саши!
Она хлопнула дверью, поставив тем самым банальную, но выразительную сценическую точку. Зубатый выпил рюмку коньяка, посидел немного, глядя в одну точку, и ощутил легкий толчок сонливости, хотя шел лишь девятый час вечера. Кажется, и у него начинают срабатывать предохранители: повалиться бы сейчас на диван и уснуть недели на две...
Сотовый телефон остался в кармане пиджака, в шкафу, поэтому он не сразу понял, откуда доносится тихий, журчащий звук, и, пока доставал трубку, звонить перестали. Однако через несколько минут трубка заверещала снова, и Зубатый услышал незнакомый мужской голос:
– Анатолий Алексеевич, простите за поздний звонок, но нам необходимо встретиться.
– Кто говорит? – спросил он.
– Не хотел бы называть имени по телефону, – отозвался незнакомец. – Могу сказать одно: ваш номер мобильного получил от Снегурки около часа назад.
Это звучало как пароль.
– Почему сама не позвонила?
– Возможно, еще позвонит. Сейчас она на вечерней службе.
Встретиться договорились через сорок минут на дальней и малолюдной Сенной улице, и потому Зубатый сразу же вызвал машину. Уже на пороге из глубин дома возникла Катя и отыграла испуг, боль и безысходное одиночество.
– Ты куда? Не отпущу! Мне так страшно одной! Сейчас буду звонить Маше, а вдруг она не проснулась? Я умру!
– Скоро буду, – как всегда обронил он.
– У тебя нет сердца. У тебя!.. нет!.. сердца!
Она была хорошей ученицей Ал. Михайлова, умела забивать гвозди в сознание зрителя: всю дорогу последние слова Кати звучали в ушах, и хотелось вернуться, утешить ее, взять на руки, пожалеть, как маленького, плачущего и уже – чужого ребенка.
На Сенной возле аптеки маячила одинокая фигура мужчины, который, увидев джип, оживился – знал машину губернатора. Прежде чем забраться в салон, незнакомец встал перед распахнутой дверцей и представился:
– Кремнин, Сергей Витальевич, врач-психиатр. Простите, что так поздно...
– Ничего, садитесь.
Внешне он напоминал поэта-декадента двадцатых годов: потрепанный, мятый плащ, длинный шарф, намотанный в несколько оборотов, шляпа с обвисшими полями, длинные волосы и тяжеловатые, малоподвижные глаза на бледном, без возраста, лице.
– Откуда вы знаете Морозову?
– Иногда встречаемся в храме...
– Понятно. Чем обязан?
– Со слов Зои Павловны, мне известно, что вас интересует один наш пациент, – заговорил он, будто милицейский протокол писал. – К сожалению, его подлинную фамилию установить не удалось, впрочем, как и другие данные. Мы проверяем всех безымянных больных, которые к нам попадают. Через МВД и службу розыска устанавливаем личность, чтобы отыскать родственников. Душевнобольные часто уходят из дома, особенно в сумеречном состоянии. Или теряют память, а их долго разыскивают... Понимаете, да? Но в данном случае ничего не вышло. Старца никто никогда не искал, и он, собственно, не терялся, а возник в нашем городе неизвестно откуда...
– Сам он как-то себя называл? – перебил Зубатый.
Кремнин засмущался, дернул плечами.
– Мы вынуждены относиться к заявлениям пациентов соответственно. Сейчас чаще всего к нам попадают Сталины, Горбачевы, Ельцины или их побочные дети. Наполенов совсем не стало...
– Сергей Витальевич, а кто был старец?
– Назвался вашим прадедом...
– Это я слышал, а фамилия?
– Зубатый, Василий Федорович... Но это нельзя принимать на веру!
– Почему? – спросил Зубатый, мысленно повторяя услышанное имя и как бы прислушиваясь к его звучанию.
– Ну, у нас есть своеобразный способ определения, методика, – замялся Кремнин. – Если человек называет имя и фамилию, но не в состоянии рассказать свою историю, объяснить происхождение, вспомнить родителей, год и место своего рождения... Чаще всего такое имя оказывается вымышленным. Они ведь живут в особом мире фантазий, грез, видений...
– И что, старец ничего этого рассказать не смог?
– Не смог или не захотел, – задумчиво проговорил врач.
– Но моего деда действительно звали Николай Васильевич Зубатый!
– Да, я знаю. И в сорок втором его убили под Ленинградом, когда вашему отцу было семь лет.
– А это откуда вам известно? – искренне изумился Зубатый.
– Извините, но я серьезно занимался этим вопросом, наводил справки, – смущенно объяснил врач. – И родом ваш дед из беспризорников, верно? Поэтому, когда записывали, мог напутать. Известно точно, что ваш дед Николай Васильевич не знал места рождения, и ему в соответствующей графе записали адрес детской колонии – Соринская Пустынь. Так часто делали. Но даже если он правильно назвал имя, беда в том, что о вашем прадеде в архивах никаких сведений не сохранилось. Видимо, церковные документы утрачены...
Разум прочно зацепился за название Соринская Пустынь, – значит, существует такое селение!
– Вы что, все это проверяли по личной инициативе? Из любопытства?
– Нет, сначала милиция засуетилась, посылали запросы. Но когда получили данные на четырех человек с именем Зубатый Василий Федорович, успокоились. Страна у нас большая, народу много. – Он как-то огорченно вздохнул. – Потом я сам пробовал искать, и правда, больше из любопытства. Не хотелось такого древнего старца оставить безродным. Но и корысть была: если бы мне удалось установить, что старец и в самом деле ваш прадед, у вас бы тогда сложилось совсем иное отношение к нашей больнице. Должен признаться, хотел попросить компьютер на отделение... Только у меня, к сожалению, ничего не вышло...
Он сделал долгую паузу и, не дождавшись вопросов, заговорил с ностальгией:
– Человеком он был удивительным, возможно, и в самом деле святым. Помню, все время птиц кормил, зимой и летом. Санитары его жалели, часто выпускали из палаты, так что он сам по себе гулял и по коридорам, и по двору. Соберет крошки и только выйдет на улицу, все птицы к нему! Сядут на руки, плечи, голову, облепят всего, трепещут крыльями и свистят, а он стоит и улыбается. Зимой у него птицы свистели – удивительно! И больные в окна таращатся... Или случается, в женском корпусе поднимется шум, драка – у нас такое бывает. Приведут старца, а он встанет на пороге, руки поднимет, и все замрут, потом расползутся по углам, и несколько часов ни звука. Без всяких препаратов...
Зубатый мысленно встряхнулся, откашлялся.
– Куда его перевели?
Кремнин снял шляпу, разгладил волосы, шумно и опять горько вздохнул.
– Поэтому я и попросил срочной встречи с вами, Анатолий Алексеевич... Даже если этот старец не ваш прадед, все равно хотелось, чтобы вы не оставили дело без внимания. Понимаете, когда я поговорил с Зоей Павловной, то сразу же пошел в наш архив и поднял историю болезни. Чтобы освежить в памяти детали. Нет, я и так отлично все помнил... А тут читаю – скончался и похоронен на больничном кладбище под номером! Вроде бы ничего удивительного, старый человек, но меня дата смутила – двадцать седьмое августа. В этот день старец еще был у меня на отделении, в Лыковке! И только на следующий день, по распоряжению Осипова, его перевели в центральный корпус на улице Ильичева. Но первого сентября я видел его там живым и здоровым! Правда, сидел он в одиночке и под замком. Примерно через неделю встречаю фельдшера из нашей бригады «скорой», она и говорит, что из командировки приехала, возили в Кащенко старого дедушку, которому больше ста десяти лет. Дескать, впервые видела такого долгожителя. А есть такая примета: если столетнего человека подержать за руку, то и сам столько проживешь. Она и смеется: всю дорогу до Москвы за его руку держалась... Разобрались, оказывается: нашего старца отвозила! То есть он будто бы умер и похоронен, а на самом деле переведен в Кащенко, прошу заметить, с выпиской из истории болезни, которая до позавчерашнего дня находилась в архиве больницы, сам в руках держал. А вчера бесследно исчезла! Что это? Почему, зачем?
- Предыдущая
- 19/68
- Следующая
