Семиклассницы - Прилежаева Мария Павловна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/24
• Следующая

— Федька тебя одним пальцем сшибет, — пробормотала Тася, чувствуя, что на нее надвигается опасность.

— Пусть сшибет, все равно бы надавала.

— Я тоже выбросила бы эту записку, — сказала Дарья Леонидовна. — Нужно уметь обидеться. Очень плохо, когда человек не умеет обидеться и не хочет заступиться за класс. Разве вы не понимаете, что такое честь класса?

— Да, — поторопилась ответить раньше всех Валя Кесарева. — Понимаем.

Дарья Леонидовна довольно кивнула головой:

— Вот и хорошо. Я рада. Люда Григорьева, разорвите записку, как будто ее не было.

Все смотрели, как Люда разрывает на мелкие кусочки записку, а Дарья Леонидовна сказала:

— Конечно, всем хочется быть героями. Но если не можешь по-настоящему дружить и не можешь хорошо учиться, что же тогда можешь?

Женя Спивак кивнула головой.

— Вот и мне то же папа писал. Дарья Леонидовна, Вам от папы привет.

Дарья Леонидовна покраснела, смущенная неожиданным сообщением.

— Спасибо. Теперь займемся синтаксисом. Придумайте фразу с придаточным предложением.

Женя записала в тетрадке: «Я стала любить школу, потому что раньше интересное было только в книгах, а теперь и в классе тоже стало интересно». Но все же, придумав фразу с придаточным предложением, Женя вытащила из парты «Крошку Доррит» и, прикрывая книгу локтем, украдкой прочитала несколько страниц, пока подошла очередь проверить её пример.

Кроме того, она успела послать Наташе записку: «Я ходила с бабушкой в военкомат и узнавала про Фениного брата. Но сегодня мы ничего не узнали».

«Ну вот! — с грустью подумала Наташа. — Я написала про Феню сочинение, а письмо ей забыла послать».

И она решила сегодня же написать Фене письмо и кстати рассказать всё о школе и о том, что у нее есть новая подруга, но совсем не «важная», и о том, что можно дружить втроем и даже целым классом.

Тася попала в затруднительное положение. Напрасно она раскладывала на парте свои хорошенькие тетрадки, никого это не занимало. В школе стало неуютно. Тася вспоминала время, когда все удивлялись ее уменью не мигать. Ей хотелось и теперь чем-нибудь удивить девочек, чтобы все сразу заинтересовались, но она не знала, как это сделать. Тася считала себя невинно пострадавшей, и так как пострадала она из-за Федьки Русанова, то решила, что он обязан проявить к ней участие. Она нарочно шла медленно из школы, чтобы мальчишки успели догнать ее, но этого ни разу не случилось. Тася приходила домой и смотрелась в зеркало. «У меня симпатичные глаза, — думала Тася, — если глаза красивые, значит и сама я красивая». Она начинала мечтать. Может быть, Федька и про нее сочинит стихи, если он стал поэтом. Только чтоб стихи были хорошие. Тогда ей будет безразлично, разговаривают с ней девочки или нет… Она привыкла постоянно смотреть в зеркало, и наконец мама, Надежда Федоровна, заметила эту пагубную страсть и сказала:

— Удивительно, ты, Тася, растешь, растешь, и все не умнеешь. Чем у тебя голова занята?

Тася обиделась: все к ней несправедливы, даже родная мать.

— Я знаю, что Димка очень умный, — коротко ответила она. — А когда нужно идти в очередь, всегда иду я.

— Очередь — другое дело, — возразила Надежда Федоровна, — но если ты будешь перед зеркалом строить гримасы, а в результате принесешь в четверти двойку, тогда увидишь, что из этого получится.

Тася не отважилась спросить, что же из этого получится. Она по опыту знала: если Надежда Федоровна в сердитом расположении духа, надо терпеливо переждать.

— От отца нет писем, — продолжала Надежда Федоровна, — Дима на полметра вырос из пальто, и неизвестно, откуда взять ему новое, а эта пятнадцатилетняя ленивица, как ни в чем не бывало, любуется своей красотой. Покажи тетрадки.

Неожиданность требований матери всегда заставала ее врасплох.

— Во-первых, не пятнадцать, а четырнадцать с половиной, — меланхолично возразила Тася.

Она надеялась, что сверкающая чистота ее тетрадок смягчит гнев матери. Но Надежда Федоровна недаром любила пословицу о старом воробье, которого на мякине не проведешь. Она выбрала в тетрадке теорему покрасивее и велела доказать. Тогда Тася начала рыдать, потому что эту самую теорему она целиком переписала у Димки. Тут как раз и пришел Дима со своим другом Федей Русановым.

Встреча, к которой Тася так тщательно готовилась, была испорчена. Но она сразу перестала рыдать и пригладила волосы.

— На таких плакс противно смотреть, — сказал Дима. — Не знаю, как мы с ними вместе учились.

Надежда Федоровна не заступилась за Тасю.

— Я думаю, — заявила она, — у них в седьмом «А» есть и неглупые девочки.

Тут Федя Русанов, который совсем недавно высмеял седьмой «А» и даже сделался для этого случая стихотворцем, неожиданно заявил:

— Например, Женя Спивак. Я с ней живу через площадку. За ней и не угонишься, сколько она книг прочитала, Популярную астрономию, занимательную физику, о путешествиях… Все не перечислишь.

Тася обомлела. Федя Русанов, сочинитель, из-за которого она так тяжело потерпела и пожертвовала классом, с постыдным бездушием отвернулся от нее. Недоставало только, чтобы ему понравилась большеротая Женька Спивак!

— Одно ясно, — заявила Надежда Федоровна: — тот, кто с утра до вечера смотрится в зеркало, остается в конце концов с переэкзаменовкой.

— Точно, — с невозмутимым спокойствием подтвердил Федя. Тася почувствовала укол в сердце. Федино вероломство сразило ее.

Не было смысла выяснять отношения. Тася решила забыть свою неудачную любовь, хотя Федя в лыжном свитере был поразительно похож на чемпиона спорта.

Тася взялась за дело и учила теперь уроки до самого сна, но все равно не успевала выучить. Ей было нестерпимо скучно. Она с тоской ожидала, когда, наконец, подругам надоест ее презирать за то, что она им изменила, когда, наконец, кто-нибудь скажет: давай, дружить и вместе заниматься.

Но никто этого не предлагал. Все, кажется, привыкли обходиться без неё.

Оставалось одно: пропадать в одиночестве, но тут произошло событие, которое переменило Тасину жизнь.

Вечером все сидели вокруг стола. Дима читал, Надежда Фёдоровна вязала кофточку, Тася учила историю и по пятнадцати раз повторяла каждую дату, зевая и думая о постороннем.

Из черного круга репродуктора раздался знакомый густой бас: «Слушайте важное сообщение…»

Тася обрадовалась законному поводу устроить передышку и немедленно отодвинула учебник.

«Приказ Верховного Главнокомандующего… — торжественно возвестило радио. — В боях за овладение городом отличились войска подполковника Добросклонова…»

Дима вскочил, опрокинул стул и закричал:

— Мама!

Надежда Федоровна поднялась с места. Она побледнела, потом покраснела, потом, в волнении, снова опустилась на стул.

Тася не сразу поняла:

— Что такое? Это папа?

Дима прыгнул на диван и сделал стойку вниз головой.

— Папе салют! Ура, папа! Трум-ту-тум!

В семье Добросклоновых ликование не смолкало до поздней ночи. Без перерыва трещал телефон, и Надежда Федоровна повторяла в трубку одно и то же:

— Ах, спасибо! Конечно, не ожидала. Ах!

Дима, блаженно смеясь, передразнивал Надежду Федоровну:

— «Ах, ах, ах!» Вот тебе и «ах!» Ура! Папе!

Надежда Федоровна покрыла стол новой желтой скатертью, хотя было поздно и никто не мог придти. Скатерть топорщилась на углах, и в комнате сразу стало необыкновенно красиво.

— Будем праздновать, — сказала Надежда Федоровна и поставила на стол бутылку портвейна.

— И мы тоже? — спросила Тася, указывая глазами на портвейн.

— Конечно, конечно, — ответила Надежда Фёдоровна, волнуясь. — Ах, дети! А мы-то вчера обыкновенно жили, как всегда, и легли спать обыкновенно. А они… Дима, ведь ночью, взяли город? Ночью?

— Мама! — в восхищении закричал Дима. — Ты как маленькая! Ты даже смешная.

• Предыдущая
• 12/24
• Следующая