Врата смерти - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 29

Едва боярин занял место, дворня зашевелилась, принялась наполнять пивом емкости. Хозяйка усадьбы взяла свой кубок, приподняла:

– Сынок вернулся... – и поставила обратно.

– Здрав будь, боярин, – тут же продолжил бородач.

– Здрав будь! Долгие лета! Слава! – тут же подхватили остальные, вскинули кружки и ковши, осушили, потянулись за угощением: солеными грибами, мочеными яблоками, запеченными половинками куриц, рубленой капустой и залитыми коричневым соусом, тощими бараньими ребрами.

Дав людям немного подкрепиться, Годислав махнул рукой:

– Мичура! – Холоп понимающе кивнул, вышел из-за стола, забрал с подоконника сверток и, обогнув весь стол, с поклоном поднес хозяйке. – Прими, матушка, скромное мое подношение, пусть они тебя греют, как мое сердце.

Женщина, кивнув, протянула руку, взялась за край ткани. Рядом тут же вскочила Лепава, быстро развернула подношение, радостно охнула:

– Глянь токмо, матушка, что за красота! – Боярыня подняла и показала всем золотые височные кольца, покрытые мелким рисунком, потом гривну с крупными шариками на концах.

Старуха только кивнула, прикрыла глаза. Застолье явно начинало ее тяготить.

– Долгих лет тебе, матушка!

– Здравия! Долгих лет! Здоровья тебе, матушка! – подхватила дворня.

– Благодарствую, – кивнула старая боярыня и попыталась подняться. С двух сторон ее тут же подхватили сын и дочка, через несколько мгновений подбежали еще несколько человек из дворни, помогли ей выйти из-за стола, проводили из трапезной.

В помещении повисла неловкая пауза, и боярин опять хлопнул в ладони:

– Мичура!

Холоп опять сбегал к подоконнику, принес второй сверток, с поклоном подал боярыне Лепаве. Та вскинула брови, глянула на брата, потом развернула ткань, слабо улыбнулась, подняла на всеобщее обозрение жемчужную сеточку, по краям утяжеленную изумрудами и рубинами – понизь для волос.

– Спасибо, братишка. Когда-то я мечтала именно о такой.

– Почему молчим? – поднял кубок Годислав.

– Здравия боярыне Лепаве! – опять первым встрепенулся бородач. – Долгие лета! Славься!

Его клич моментально подхватила прочая дворня, в очередной раз осушая посуду. Тут очень вовремя в трапезной появилась Елень. Пышная и румяная сама по себе и одетая в красный сарафан, стряпуха торжественно внесла огромное блюдо, на котором в обрамлении причудливо изрезанной моркови и кружочков лука возлежал целиком запеченный огромный карп. Дворня восхищенно заахала, девушка же водрузила угощение на стол аккурат перед Годиславом. Поклонилась в пояс:

– С возвращением, батюшка.

– Ай, спасибо, милая...

И едва стряпуха выпрямилась, он наклонился вперед через стол, взял ладонями за щеки, притянул к себе и поцеловал в губы. Дворня засмеялась, опять закричала здравицу хозяину. Годислав, выпив, принялся разделывать рыбу. Первый кусок положил себе, попробовал. Затем отделил еще по крупному ломтю и положил на хлеб перед Олегом и сестрой. Такие уж в нынешнее время правила вежливости: сперва докажи, что не отравлено, а уж потом угощай.

Рыба была ароматной, пахла сельдереем и чесночком и таяла во рту.

– Очень вкусно, – поблагодарил Середин подошедшую Елень.

– Кушайте на здоровье, – улыбнулась девушка и уселась на лавку слева от него. Это был сюрприз. Получается, свободное место рядом с гостем было оставлено не из вежливости, а потому что предназначалось конкретному человеку. Стряпуха имела в доме довольно высокий статус – раз сидела не вместе со всеми, где придется, а рядом с боярином.

Впрочем, подбивать к здешним красавицам клинья ведун и не собирался. Особенно сейчас, откушав изрядно хмельного меда сперва в бане, а теперь еще и на пиру. Он наполнил свой кубок, выпрямился:

– Храбрость друга моего, боярина Годислава, достойна изумления. Он смел, честен и великодушен к врагам. Долгие лета!

Дворня тост с радостью поддержала. Олег же, отдав дань вежливости, шепнул Годиславу:

– Я ненадолго...

Покинул трапезную, пробрался через дом в другое крыло, зашел в отведенную ему, жарко натопленную светелку и с наслаждением забрался в постель.

Когда он поднялся, то первым делом распахнул окно, чтобы хоть немного ослабить жару. Дом, несмотря на размеры, протопили сверх всякой меры. Печи грели так, словно хозяева всю ночь варили-парили яства к новому пиру. Во дворе же, однако, было тихо, точно в ночном лесу.

– Опять, что ли, на болото всей усадьбой отправились? – удивился ведун. – Придется снова стряпуху спрашивать.

К счастью, поиски Елени трудностей не представляли. Готовить можно только около печи, а труба в доме была единственной. Коли так – то искать следовало под трубой на первом этаже.

Середин наскоро оделся, не отягощая себя ни поясом, ни поддоспешником, спустился по лестнице, свернул под низкие толстые балки и... И сразу понял все. И то, почему огромный дом среди зимы страдал от жары, и то, куда пропали все обитатели усадьбы. Они сидели здесь, на высоких полатях, возле больших кадок и занимались однообразным, но не очень сложным делом: макали в заполняющие бочки жидкости длинные, размером в локоть, стержни. Кадки стояли на горизонтальных кирпичных трубах, отведенных от низкой, но пугающей размером печи.

– Доброго всем утра! – Олег расправил ворот: духота наверху по сравнению со здешней жарой показалась бы струей свежего воздуха. – А чего вы тут делаете?

– Так свечи, боярин Олег, – отозвалась от печи стряпуха и направилась к нему, утирая руки. – Батюшка наш, Годислав, вернулся, теперича товар в Русу отвезти может. Вот, торопимся запасы использовать. Дабы потом нужды не возникало. Он же с сестрой в Налючи помчался недоимки да барщину сбирать.

– Это свечи? – указал ведун на загородку, в которой выше, нежели в рост человека, были навалены стебли камыша.

– Ситные, – кивнула Елень. – Его, сухого, в бараний жир бросаешь, а как пропитается – сушишь. Сиречь остыть даешь. Горит хорошо, токмо не очень долго. Однако же получается сия свеча легко, посему просят за нее недорого. Смерды берут зело охотно. Все же проще ситник один запалить, нежели полста лучин извести за вечер.

– А дорогие тогда какие?

– Дорогие – восковые, там, – махнула рукой к печке стряпуха. – Воск плавится хуже, его греть сильнее нужно.

– Дорогие восковые, дешевые камышовые, – покивал ведун. – А самые хорошие какие?

– Лучшие, знамо дело, осветленные, – со знанием дела ответила девушка. – Коли жир бараний известью осветлить, да треть воску для крепости добавить – свеча прозрачная выходит, ровно вода родниковая. Пеньковый фитиль сделать – то красным горит. Льняной если, да коли в половник соли на кадку сыпануть – тогда огонь синий. Коли плесень медную добавить – так васильковый. Мы цвета разные у свечей буковкой помечаем. Охотнее же всего люди неосветленные берут, но с голубым пламенем. Они ж не свечой любуются, им свет надобен.

– Вот это да! – изумился ведун. Он и представить себе не мог, что свечи могут отличаться таким разнообразием. А ведь еще были и говяжьи, и свиные. – А я думал, все вокруг только масляными лампами пользуются. Нальют подсолнечного или льняного масла – и света на вечер хватает.

– Может, и хватает, – брезгливо поморщилась стряпуха, – да токмо разве это свет? Там ведь даже под самым фитилем ничего не видать. Одна ситниковая свеча больше света даст, нежели пять лампад деревенских!

Пока они разговаривали, занятая работой дворня продолжала мерно поднимать и опускать забавные инструменты, похожие на растопыренные пятерни из дерева. С каждого такого пальца свисал фитиль, который, попав в жидкость, покрывался тонкой пленкой. На воздухе пленка застывала – пятерня опускалась, снова поднималась – и на будущей свече нарастал еще миллиметр-другой воска... Или жира – на вид Олег определить не мог.

– Надо же! А я думал, их в формы отливают, – признался Олег.

– С формами хлопотно, – со знанием дела пояснила Елень. – В каждую фитиль надобно протянуть, залить аккуратно. Застывает свеча долго, а как вынимать, иные ломаются, в других фитиль кривой, заусеницы на каждой, неровности. Разве такую купят? Коли макать, то быстрее и красивее выходит.