Преступник - Родионов Станислав Васильевич - Страница 14
- Предыдущая
- 14/22
- Следующая
— А там стоит машина? — спросил он про аккуратный сарайчик, похожий на громадную коробку из-под торта.
— Какая машина?
— С телефоном…
— Я, молодой человек, личный автомобиль презираю как таковой.
— Почему же?
— А вы пройдитесь по нашей улице… Как машина, так бездельник.
— Тунеядцы?
— Не тунеядцы, а бездельники. На работу ходят да обхаживают автомобили. Заметьте, на нашей улице ни один серьезный ученый не имеет автомобиля. Я пока еду в электричке, прочитываю статью.
— Андрей Андреевич, вы слишком расширительно толкуете понятие «бездельник».
— Для меня бездельник не тот, кто не работает, а тот, кто живет спокойно.
Перед ними прозрачно засветилось стеклянное сооружение на кирпичном фундаменте. Они вошли. Влажный, почти банный воздух обдал их. Запах мокрой земли, травы, цветов, какой-то пряности. И влага, влага…
— Дождь идет?
— Я сконструировал установку искусственного тумана. Вот помидоры, огурцы, кабачки…
— А это что? — Леденцов показал на зеленую дубинку.
— Индийский огурец. А это чайот — мексиканский огурец. Вот сладкий перец…
Они бродили во влажном тумане. Свисающие стебли касались лица как мокрые червяки. Со стекла срывались тяжелые матовые капли, и уже несколько их проскочило Леденцову за шиворот. Он вспотел в своей непродуваемой куртке. И когда они склонились над каким-то лотком с землей, по которому, как ему показалось, были рассыпаны разномерные птичьи яйца, оказавшиеся шампиньонами, он спросил:
— Андрей Андреевич, а лимоны плюс ананасы?
— Для такой экзотики тепла не хватит.
— Скажем, орхидеи…
— В июле у меня цветут серебристые розы «Нью-Даун» с умопомрачительным запахом…
Они вышли на дневной воздух и двинулись к дому. Под пихточкой Леденцов кивнул на врытый в землю пинг-понговый стол:
— Играете с дочкой?
— Она вечно занята.
— Школьница?
— Почему школьница… Двадцать шесть лет, в науке пашет.
Дом, островерхий и какой-то приподнятый, удивил его вроде бы давно забытыми ставнями, резным крыльцом и неожиданным шпилем и зеленой краской, которая легла на все разными своими оттенками. Голые плети ползучих растений достигали чуть ли не крыши. Жужжало несколько флюгарок.
— А крышей, наверное, солнышко ловите? — не сдавался Леденцов.
— Каким образом?
— Ну, при помощи солнечных батарей…
Воскресенский глянул в лицо оперуполномоченного с внезапным интересом. Леденцов довольно улыбнулся: заинтересовал-таки он профессора.
— У меня на крыше шифер. Прошу!
Они вошли в дом и оказались в обширной комнате с четырьмя окнами, с камином, с широкой лестницей на верхний этаж. Все простенки были заставлены книгами и завешаны цветными фотографиями деревьев, цветов, корзин с яблоками, блюд с ягодами; вот и пруд-бассейн синеет с двумя утками. По стенке всю комнату опоясывала узкая тахта; впрочем, она могла иметь и другое, неизвестное лейтенанту назначение.
Леденцов осторожно ступил на палас и подошел к камину. Огонь не горел, но было видно, что камином пользуются; вот и два кресла-качалки, в которых, наверное, профессор спорит с оппонентами.
— Садитесь, молодой человек, — предложил Воскресенский, занявшись небольшим овальным столиком.
Лейтенант сел и огляделся. Его тревожило странное чувство. С одной стороны, информация Ромы Тюпина не подтверждалась: не было ни подземного бассейна, ни орхидей, ни автомобиля с телефоном; с другой стороны, Леденцов все больше убеждался в правдивости сказанного подростком. Все было не так — и все было так.
Овальный столик подъехал — оказался на колесиках.
— Выпьем чайку с вареньем из лепестков жасмина, а? — почти заговорщицки предложил профессор.
— Можно, — вяло согласился Леденцов.
— Чай не любите? Тогда кофе? — Воскресенский уловил разочарование гостя.
— Мало ли что я люблю, — тоже заговорщицки ответил Леденцов.
— К сожалению, спиртное не держу.
— Я имел в виду не спиртное.
— А что?
Воскресенский даже сел, заинтересованный скорее всего нахальством гостя.
— Скажем, копченые язычки индейки или мясо кхэ…
— Мясо… как?
— Кхэ.
— Что это такое?
— Шиш его знает.
Профессор опять посмотрел на гостя с пробужденным интересом и задумался, не спуская с него молодых ясных глаз. Леденцов держал этот взгляд с чистой совестью: хорошо, нет солнечных батарей на крыше, но жужжат четыре флюгарки, нет подземного бассейна, но есть бетонированный прудик в саду с двумя утками; не растут в теплице ананасы, но висит какой-то чайот… Нет мяса кхэ, но наверняка будет мясо кхю или рыба кхя.
— Молодой человек, а вы из какой школы?
— Я не из школы.
— Из отдела народного образования?
— Почему вы так решили?
— Потому что я специалист по воспитанию и ко мне частенько наведываются коллеги из школ, — с заметным раздражением ответил Воскресенский.
— Я из милиции.
— То-то вопросы дурацкие задаете.
— Андрей Андреевич, они только пока вам непонятны.
— Я и говорю — дурацкие. Так слушаю.
Он заметно поскучнел, переведя этого рыженького паренька из разряда гостей в разряд случайных посетителей, вроде водопроводчика или страхового агента. Чай был, видимо, отставлен.
Начиная опрос, Леденцов всегда сомневался: каким быть? Оперуполномоченным уголовного розыска, лейтенантом милиции — Или быть самим собой? Он не раз видел, как допрашивают служивые опытные следователи: сурово, логично, с какой-то незримой давящей силой. Так бы надо и ему, коли он лицо официальное. Но вот капитан Петельников ни в кого не перевоплощался, выспрашивая и просто, и весело, и сурово, и приятельски… Как Леденцов ни старался быть официальным, его опросы граждан скоренько оборачивались разговором, в котором он становился самим собой. Ну, может быть, чуточку похожим на капитана.
Леденцов не понимал, почему состояние человека быть самим собой почиталось за добродетель. А ведь это естественно и просто, как дышать. Вот наоборот — быть не самим собой — человеку удается редко. И эти жеманные помыслы — быть не самим собой — Леденцов ценил выше, потому что они говорили о чувстве собственных недостатков, о хотении избавиться от них, стать другим, похожим на своего кумира. Быть не самим собой, а быть как Петельников — плохо?
— Андрей Андреевич, есть у вас родственник Саша Вязьметинов?
— Нет.
— Может быть, сын друзей или приятелей?
— Нет.
— Просто знакомый подросток…
— Нет.
— Но он вас знает.
— Меня знают тысячи подростков.
— Саша Вязьметинов… — начал было Леденцов.
— Впервые слышу, — отрубил Воскресенский.
— А забыть не могли?
— Молодой человек! Мы так говорим: «Если можешь думать, думай; если не можешь думать, то пиши; а если не можешь ни думать, ни писать, то хоть иногда повязывай вместо галстука носок».
— Зачем носок?
— Надо хоть как-то оправдать звание ученого и рассеянного человека… Так вот я на память еще не жалуюсь и носок еще не повязываю. А давайте-ка мы растопим камин?..
Потом они ели парниковые огурцы, помидоры и этот самый чайот — все с солью, подсолнечным маслом и черным хлебом; пили чай с разными пахучими вареньями, в том числе и с жасминовым, которое походило, по леденцовскому мнению, на тонкощипаную бумагу, сваренную в сиропе и окропленную духами. Каминный огонь приятно грел плечо, березовые полешки горели сухо, чуть пахло дымком, запах которого был Леденцову приятнее, чем вареный жасмин. Профессор рассказывал бесконечные истории из своей ранней, еще учительской жизни…
У калитки, уже провожая, Воскресенский улыбнулся:
— Милицию гном интересует?
— Какой гном?
— Ну, гномик.
— Если он нарушает закон…
— Нет, не нарушает. Второе лето по даче бродит. Нахожу следы на грядках, в теплице, даже в доме…
— Вы его видели?
— Нет, гномики же крохотные.
— А следы какие?
— Сорок первого, сорок второго размера.
- Предыдущая
- 14/22
- Следующая
