История одной девочки - Сизова Магдалина Ивановна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/28
• Следующая

Рано утром, простившись на целую неделю с Марсиком, Галя торопливо шла рядом с мамой по бесконечному трамвайному пути. Только сегодня заметила она с удивлением, что трамваи не ходили. Идти надо было пешком. Под ногами быстро таял скользкий, мокрый снег. В воздухе стояла сырая муть, и с Невы дул пронзительный ветер. Ноги скользили в разные стороны, дыхание захватывало от ветра… Но всё это можно было вытерпеть: труднее, гораздо труднее было не заплакать, прощаясь опять со своим домом и закрывая за собой тяжёлую дверь школьного подъезда!

Начиная с этого дня Галя уже не поджидала маму в углу коридора. Она храбро стояла вместе со всеми у палки, стараясь улыбнуться, когда мама входила в класс и среди многих глаз, обращённых ей навстречу, находила сразу Галины глаза. Но, когда начинался урок и когда мама вместо слов утешения и ласки говорила только одинаковые, ко всем обращённые слова: «Поставить ноги в третью позицию!.. Спину держите крепче! Колени не сгибать!» — Гале казалось, что мама забывает о ней, думая о двадцати двух чужих девочках, и что она совсем забудет о ней, когда придёт домой, где будет говорить ласковые слова Марсику, а не ей, — и от этих горьких мыслей слёзы уже неудержимо начинали капать на холодный пол.

Рыженькая девочка покосилась однажды на Галю во время урока.

— У-у-у! — сказала она презрительно: — Почти что восемь лет, а у палки ревёт!

— Я не реву, — ответила Галя, быстро вытирая мокрые щёки свободной рукой.

— Каждый день ревёт! — не унималась рыженькая девочка, приседая у палки. — А я вот ни разу не плакала — а у меня и мамы нет. А ты свою каждый день видишь!

— А я тоже целых три раза плакала, — вступилась за Галю её синеглазая соседка.

И Галя, смущённо отвернувшись от рыженькой девочки, взглянула с благодарностью на свою заступницу.

Так с этого дня она подружилась с Таней и стала побаиваться рыженькой Эльзы.

И только один раз за всю неделю, когда был особенно тоскливый, особенно хмурый день и когда раздался звонок, предвещавший расставание с мамой до следующего дня, — Галя повторила ей, прощаясь, ставшие привычными слова:

— Возьми меня отсюда!

— После Нового года, Галечка, — помнишь уговор? — после Нового года! — шепнула поспешно мама и, обняв её, скрылась в коридоре.

— Ну как вырос Марсик за одну неделю! Как быстро поправляется его лапа!

Галя берёт его на руки и несёт к печке, откуда уже пышет алым жаром и запахом горелой ржи, из которой тётя Лидия Петровна делает им сегодня праздничный кофе.

Незаметно промелькнул дома воскресный день. И вот уже опять бежит Галя с мамой в школу по занесённому снегом трамвайному пути.

Но сегодня в первый раз, приближаясь к школе, Галя не без удовольствия подумала о том, что Таня уже, наверное, пришла и что вечером Таня расскажет ей о дне, проведённом дома, и что школьный доктор, румяный старик, запретил Гале мыться в ледяном бассейне. А главное — до Нового года остаётся уже не так много времени, и скоро мама её отсюда возьмёт!

Это сознание возможности выбора и отступления неожиданно изменило для Гали всю школьную жизнь.

А ноги и руки, точно их подменили, легко попадали в такт, чётко повторяя казавшееся прежде таким трудным упражнение.

Это было во время урока ритмики, после большой перемены. Старичок балетмейстер, француз со старинными манерами, войдя неожиданно в класс, расшаркался перед педагогом и, поглядев на лёгкие детские фигурки, сказал:

— Все ошень чисто делают приседаний, ножки крепко держат. И Галя Уланоф — ошень худенький, но молодьес… я видел.

И старичок ушёл, очень довольный.

Эта первая похвала неожиданно доставила Гале радость. Ей показалось, что ноги её от этих слов стали как будто крепче, и она так старательно приседала у палки, что даже мама, кончая урок, сказала ей:

— Очень хорошо!

Следующий урок — арифметика — тянулся без конца. И вдруг без стука открылась дверь и просунулась в неё голова Эммы Егоровны. Потом Эмма Егоровна величественно вошла, величественно выпрямилась и громко сказала:

— Четыре маленьких девочка на репетиций!

В руках у Эммы Егоровны была бумажка. Она поднесла её к близоруким глазам и громко прочитала:

— Таня…

Большеглазая Таня быстро вскочила с места.

— Туся… Катя… — Она посмотрела на Галю. — И Уланов Галя, — закончила она почти грозно.

Они бежали вчетвером по большой лестнице, и Галя подумала не без гордости, что теперь и она, как папа с мамой, бывает «занята» на репетициях и сейчас даже узнает, что там делается.

В большом зале их ждал старичок француз, заходивший в класс нынче утром.

— Et bien, ошень карашо, — сказал он, — ви все теперь не будете девочки, ви… как этто?… ви божья корофка! Поняли?

Они ровно ничего не поняли.

— Слюшайть мюзик! — продолжал старичок. Музыкант, сидевший у рояля, проиграл им мелодию.

— Теперь вместе с мюзик немножко подвигаться и немножко поползать, как божья корофка. Когда заиграйт труба — уходить со сцены. Снащала ползёт, потом поднимайть. Ну, нащинайть: раз… два… раз… два…

Они поползли по сукну, покрывавшему пол.

— Слюшайть мюзик! — покрикивал старичок. — Ножками дригайть в такт: раз… два… раз… два… un… deux… Так! Ошень карашо!

Они ползали и дрыгали ножками до тех пор, пока старичок не сказал, церемонно поклонившись:

— Мерси! Этто канес. Следующий repetition — завтра. Шесть щасов. — Он остановился и посмотрел на своих «божьих коровок»: — Trеs bien! И маленький Галя Уланоф — trеs bien! Ошень карашо слюшайт такт. Спектакль будет воскресенье.

Не забыть никогда волнений этого дня! Он пролетел, как одна минута, и вот уже синие сумерки темнеют за окнами и четыре детских головы, прижавшись к оконному стеклу, с нетерпением смотрят на улицу.

— Девочки, schneller! — Резкий голос Эммы Егоровны заставляет их вздрогнуть от неожиданности. — Скоро-скоро! В переднюю, одеваться!

Они скатываются вниз по лестнице, где седой, с баками швейцар Тимофей Иваныч с какой-то особой торжественностью подаёт им сегодня шубки.

У школьного подъезда их ждут большие широкие розвальни, устланные сеном. Какой-то высокий человек, подняв Галю, опускает её на мягкое сено, где уже сидит немало всякого народу: девочек, мальчиков и женщин с картонками.

— Это кордебалет! — шепчет ей Туся Мюллер, которая всегда всё знала. — Сейчас у Чернышёва моста за нами побегут мальчишки и будут кричать: «Балетные крысы!» А ты — ноль внимания. Понятно?

Вот он, памятный тёмно-серый дом, в котором Галя была вместе с папой! Вот он, театр! Какой он огромный внутри! Какое множество тут лестниц и переходов, коридоров и коридорчиков, больших комнат и комнаток с фамилиями, написанными на дверях!

Пробегают по коридорам костюмерши с пышными разноцветными пачками (юбочками) в руках. Через раскрытую дверь парикмахерской несётся запах подпалённых волос и одеколона. Портнихи торопливо снуют по комнаткам, откуда слышатся взволнованные зовы:

— Нюрочка! Нюрочка, корсаж, ради бога, ушейте! Маша, милая, поскорее!

И Нюрочка и Маша вылетают из одной комнаты, влетают в другую, торопливо вкалывая себе иголки в платье.

Четыре девочки были введены в большую комнату. У стен перед зеркалами полуодетые девушки поспешно подрисовывают себе брови, подкрашивают губы, посыпая пудрой лица и голые плечи.

Четыре девочки растерянно жмутся друг к другу, всматриваясь в незнакомую обстановку.

— Яков Петрович, этих без грима? — останавливает чей-то голос пробегающего человека с бородой и в белом халате.

— А чего у них гримировать — ведь они без лиц будут! — бросает на ходу Яков Петрович, гримёр, и пробегает дальше, откуда уже слышится нетерпеливый голос:

• Предыдущая
• 12/28
• Следующая