Вообрази себе картину - Хеллер Джозеф - Страница 26

• Предыдущая
• 26/67
• Следующая

— Это еще что? — резко спросил Рембрандт.

— Он мне подмигнул, — в смятении выпалил Титус.

— Ничего он тебе не подмигивал.

— Клянусь Богом.

Рембрандт хмыкнул.

— Вот так, что ли? — и он безо всякого предупреждения плюхнул шматок краски прямо в глаз Аристотелю, отчего у философа слиплось веко. Так же проворно Рембрандт снял большим пальцем краску, и глаз открылся.

Титус хихикнул.

Аристотеля охватила жалость к нему.

Аристотель вспомнил собственного сына, Никомаха, и беззвучно оплакал это кроткое, безобидное дитя одиннадцати лет, отец которого назанимал не так давно больше девяти тысяч гульденов, для возврата которых, как знали и философ, и живописец, у него никогда не найдется денег.

Ян Сикс стоя допил чай и поставил чашку на стол, собираясь откланяться.

— Ты тоже рисуешь? — спросил он у Титуса.

— Отец рисует.

— А вот мы ему покажем, — сказал Рембрандт.

Титус открыл тетрадь. Рембрандт водил его рукой.

— Вот так, видишь? Теперь здесь все на месте. Добавь немного света.

— А как? — спросил Титус.

— Добавив теней.

— Смешно.

Хендрикье тоже разулыбалась. Аристотеля охватила жалость к обоим.

— Завтра будем работать? — спросил от дверей Ян Сикс. — Время у меня есть.

— Принесите, пожалуйста, ваш красный плащ. Пора заняться цветом.

— Никак я к нему не привыкну, — сказал Ян Сикс с неловкой улыбкой и даже слегка порозовел от смущения. — Нет, он мне по-прежнему нравится. Но уж больно ярок. Боюсь, мне так и не хватит решимости надеть его.

— И наденете, и носить будете целую вечность, — хмуро откликнулся Рембрандт.

— Это если вы когда-нибудь кончите, — со вздохом сказал Ян Сикс.

— Да я же едва-едва начал. И перчатки не забудьте.

— Какого цвета?

— Не важно. Какого хотите. Цвет я сам придумаю. С вещами из моей коллекции получилось бы лучше, жаль, что вам непременно хочется остаться в вашей собственной одежде. А то бы я сделал вас похожим на него.

— Вот уж чего мне хочется меньше всего на свете, — весело отозвался Ян Сикс, — так это походить на него.

Аристотель готов был его убить.

В конце концов с Аристотелем было покончено, хоть и ушел на это еще целый год. Пришлось дожидаться Вестминстерского договора, подписанного весной 1654 года, зато потом ему здорово везло, и в Средиземноморье он попал еще до того, как кончилось лето. Голландцы купили мир ценой больших контрибуций, а португальцы тем временем выбивали их из Бразилии.

Аристотель радовался, покидая эту зловещую, сумрачную страну на севере Европы. Вестминстерский договор претворил в жизнь мечты философа об освобождении. Он чувствовал себя свободным, пока его перед морским путешествием укутывали с головы до ног и запихивали в деревянный ящик. Исполненный пронзительных предвкушений, он храбро взирал в будущее, в новый мир, который его ожидал.

Из Амстердама он выехал 13 июля 1654 года посыльным судном, имея при себе отгрузочный документ, вверяющий его попечению капитана грузового судна «Варфоломей», стоявшего на якоре у острова Тексел; судно это подняло паруса 19 июля того же года и ушло в Неаполь, первый порт его захода. В августе «Варфоломей» наконец добрался до порта Мессины, что на северо-востоке Сицилии.

Услышав об этом, Аристотель возрадовался, хоть и неприметно для окружающих. Про Мессину он читал у Фукидида, повествовавшего о походе афинян во главе с Алкивиадом на Сиракузы.

Упаковочную клеть, содержавшую «Аристотеля, размышляющего над бюстом Гомера», сгрузили на берег, затем явился получатель и по ухабистой дороге свез философа в замок дона Антонио Руффо, где его появления ожидали с сердитым и трепетным нетерпением.

Аристотель почти не дышал, пока его клеть вскрывали молотками, пока разворачивали и поднимали повыше его портрет. Лучшего приема и ожидать было нечего. Стоило людям увидеть его, как послышались крики изумления и восторга. Аристотель, питавший, как известно, склонность к показухе, безмерно обрадовался столь теплому приему, взволнованным и радостным воплям, коими сопровождалось его появленье на свет. Вот люди, умеющие выражать свои чувства! Не приходится сомневаться в том, что им с первого взгляда пришлась по душе его внешность. Картину подняли повыше и чуть не бегом потащили по галерее, чтобы вынести ее на балкон и полюбоваться ею при солнечном свете. Посыпались пространные итальянские похвалы его одеянию и украшениям — сначала золотой цепи, потом застежке на плече, медальону, серьге и красноватому перстню на мизинце, великолепно прописанным тонкой кистью глазам и игре света на шляпе и в темной бороде. Аристотель, распираемый гордостью и нескромным самолюбованием, бесстыдно нежился в изливаемых на него потоках непомерной лести. Наконец-то он оказался среди друзей, способных оценить его по достоинству.

— Интересно, кто он такой? — услышал Аристотель слова, произнесенные одним из присутствующих господ.

— Альберт Великий? — надумал другой.

— Похож на френолога.

Аристотель онемел.

Век Перикла начался в пятнадцатый год одной войны и закончился в начале другой, продлившейся двадцать семь лет.

Руководимая Периклом партия либеральных демократов пришла к власти в 461 году до Р. Х. Список павших в 459 году до Р. Х. содержит имена афинян, которые пали в войнах, ведшихся в таких местах, как Кипр, Египет, Гела, Эгина и Мегарид. Официально этот год считался мирным. Войны, в которых они пали, не были войнами.

Они были полицейскими акциями.

В этом самом 459 году, когда Сократ был еще десятилетним мальчишкой, Перикл отправил к Нилу большую армаду, чтобы помочь восставшим против персов египтянам.

Предприятие, поначалу такое простое, растянулось на пять лет.

В 454-м, когда Сократу исполнилось пятнадцать, Афины послали в помощь армаде подкрепление из пятидесяти с лишком трирем. Триремы пришли в Египет, не ведая, что первая экспедиция уже уничтожена. Новопоявившийся флот храбро вошел на веслах в устье Нила — и сел на сушу, когда персы отвели воду из рукава, в котором оказались триремы.

Все эти корабли и люди, плывшие на них, были уничтожены или захвачены врагом.

По оценкам афинского историка Фукидида, полные потери в Египте составили двести пятьдесят кораблей и пятьдесят тысяч человек, из которых шесть тысяч принадлежали к числу афинских граждан. Прочие были наемниками из городов греческой империи, предпочитавшими ратный труд мирному. Ни одна из греческих армий еще не терпела столь крупного поражения. Эта катастрофа была самой дорогостоящей в истории Афин, пока сорок лет спустя они не направили для захвата Сиракуз еще большей армады, которую также потеряли.

Вы могли бы подумать, что после разгрома в Египте Афины стали слабее, беднее, умнее, скромнее, и вы бы ошиблись, ибо афиняне, как было сказано, «не знают другого удовольствия, кроме исполнения долга, и праздное бездействие столь же неприятно им, как самая утомительная работа».

Еще не успев развязаться с Египтом, Перикл затеял захватнические войны на материке. Побежденный в битве при Танагре Спартанским союзом, а затем, десять лет спустя, соседями-беотийцами, он наконец заключил перемирие со Спартой, против которого возражало немалое число афинян, а также мир с Персией, вызвавший недовольство многих в афинской империи.

Он понаделал себе врагов в высших слоях общества, оказывая благодеяния тем, кто принадлежал к низшим. В древних Афинах прошлого занимать общественные должности могли только богатые люди. Теперь же такое право предоставлялось любому гражданину, однако бедные, разумеется, не могли себе этого позволить и власть по-прежнему осталась у тех, кому она и принадлежала, то есть у людей богатых и знатных, что, собственно говоря, зачастую сводилось к одному и тому же. Зато теперь свободные граждане Афин были свободны в выборе олигархов, которые станут ими править.

• Предыдущая
• 26/67
• Следующая