Погнали - Хелл Ричард - Страница 34

• Предыдущая
• 34/43
• Следующая

Смотрю на небо. Никогда в жизни не видел таких облаков. Похоже на мягкий серый вельвет, на толстый волнистый рубчик поверх смазанных меловых пятен на синем фоне. Интересно, большие они или нет? Высоко или низко? Никак не понять. Застывшие силуэты деревьев вдали — как абстрактная композиция. Кукурузные стебли и листья в прожилках и крапинках — надо мной. Я уже не разбираю, какого они размера. Так хорошо, так спокойно.

У меня странное ощущение, что я уже был здесь раньше, что когда-то давно, еще в детстве, я пережил точно такой же миг наедине с собой, где-то в Кентукки — в каком-то неразличимом месте, в забытом времени, — и я уже тогда знал, что когда-нибудь это мгновение повторится, и вот оно повторилось. Мысленно я говорю «привет» себе маленькому — себе из детства, — и мне хорошо.

Мы собираемся переночевать в Канзас-Сити и показать машину механикам. Город мне нравится, но я никак не могу избавиться от ощущения, что меня здесь нет. Вернее, я есть, только где-то поодаль. Словно я сделан из какого-то непонятного материала, который отталкивает реальность и не дает мне проникнуть внутрь — туда, где люди, туда, где все, собственно, и происходит. Некая сила поверхностного натяжения не пускает меня в глубину. Я так думаю, дело в том, что я — человек из большого города. Я просто не понимаю людей, которые ни на чем не обламывались. Тут я зеваю. Два раза.

Прости меня —

Кажется, я сейчас перну.

Я тебя предупредил,

Так что гони деньгу.

Вот спасибо.

Неудержимо тянет блевать. Это такая химическая реакция, когда злость смешивается со «спасибо» и «прости меня». Одно это дерево идиотское чего стоит. Бесит оно меня, бесит… Такое все провинциальное, скучное. И народ тоже скучный. Одно только «приличное» общество: алкаши, наркоманы, уличные проститутки и прочие криминальные элементы. Хоть какие-то интересные личности, цельные и одухотворенные. И что, так все время и будет — я так и буду мотаться из города в город, зависать в злачных местах, душевно общаться с мелким ворьем и удовлетворять шлюховатых прелестниц, которых корежит в ломках? Спасибо большое. С тем же успехом я могу сесть в машину, разогнаться и въехать в ближайшее дерево. Так что я лучше тихонечко вмажусь и останусь в мотеле — строить великие планы и забывать, строить планы и забывать, а потом вспоминать и умолять о снисхождении. Отвергать, избавляться, отбрасывать за ненадобностью, решаться на что-то и забывать. Не думай. Не думай. Не надо.

Я скучаю по своему зеленому дивану. Не хочу, чтобы Крисса видела меня в таком состоянии. Хочу быть один. Я — существо, жизнеспособное лишь в одиночестве. Потому что лишь в одиночестве можно покончить с собой… то есть, полностью погрузиться в себя… чего нельзя сделать на людях.

Канзас-Сити — большой пограничный город, на границе Севера и Юга, Востока и Запада, Канзаса и Миссури, черного и белого. Здесь родился Чарли Паркер. Сонный город, разморенный солнцем. Квартал, где располагается наш мотель, весь оклеен плакатами и афишами исполнителей блюза и рок-н-блюза. Афиши выдержаны в ретро-стиле, и я сорвал парочку в качестве сувенира. В этом городе наша машина привлекает всеобщее внимание — каждый прохожий считает своим святым долгом высказать одобрительное замечание в ее адрес. Стильный, отвязанный город, броский, джазовый, чувственный — по крайней мере, по первому впечатлению.

Я вылезаю из номера только в ближайший бар, один раз — днем, второй — вечером, и в последний раз — ближе к ночи, а так постоянно сижу в мотеле, читаю, слушаю музыку и пытаюсь писать. Первым делом, когда мы сюда приехали, я прикупил себе портативный кассетник с наушниками и подборку кассет. Это так хорошо, когда есть, что послушать. Мне даже не верится, что я почти две недели прожил вообще без музыки. Но зато теперь я развернулся: Билли Холидей, Майлс Дэвис, старые рокабилли, Джими Хендрикс, Арета и Дилан. Я даже нашел кое-какие альбомы «Stooges» и «Howling Wolf». Сижу на постели, обложившись книжками, на коленях — тетрадка, на тумбочке у кровати — бутылка виски, на комоде напротив кровати — играет магнитофон. Музыка наполняет пространство чувствами, она помогает мне вновь обрести себя, помогает мне вспомнить, что подтолкнуло меня к тому, чтобы петь, и играть, и писать.

Власть музыки — то, что она тебе дает, что она с тобой делает, куда уносит, — это что-то невероятное и непостижимое, как колдовство или как субатомная физика, если учесть ее непритязательную простоту. Это как солнце, а потом — луна. Почему так происходит? Наверное, дело в том, что она сама приходит к тебе, в нее не надо внимать, как в слова. Она омывает тебя, как свет, только более ощутимая, многогранная, и ты весь захвачен мелодией, она покоряет тебя мгновенно — но не силой, а сопереживанием. Она все меняет. И песни: сочетания нот, и манера исполнения, и даже качество инструмента… и звук — эмоции в чистом виде. И при этом все стройно и четко, почти как в математике, и, помимо душевного отклика, она рождает некое абстрактное удовольствие от выверенной композиции. Музыка сама по себе исполнена значения и смысла, а в сочетании с текстом несет еще и дополнительную смысловую нагрузку, некое скрытое сообщение, а ритм воздействует на тебя на физическом уровне, и подчиняет себе. Она живая, музыка, она бьется и дышит, грозится, дразнит и умоляет, она пронзает тебя насквозь, омывает тебя волной звука, накрывает тебя с головой. И голос певца или певицы… это может быть голос друга или врага, сексуального идола или оракула, насмешливый, искренний, проникновенный, злой, напряженный — любой. Но если он настоящий, он проникает до самых глубин твоего существа, куда ты допускаешь только самых любимых и близких.

И все это может тебе подарить один человек с гитарой. Причем, все удовольствие — все и сразу, и выбор огромный — всего-то за несколько долларов. Покупаешь дешевенький магнитофон, набираешь кассет, наживаешь на кнопку PLAY — и вот оно. Вот оно. Я погружаюсь в музыку, отдаваясь ей полностью, целиком. Пью виски, перебираю книги. Периодически что-то записываю в тетрадку. Здесь, в мотеле в Канзас-Сити. Запаса осталось еще на четыре дозы.

Я как будто снова вернулся к себе в пещеру, где можно укрыться от всех и вся. Все-таки хорошо, когда ты посторонний. Когда ты — в стороне. А музыка — сыворотка, противоядие, волшебное зелье, эликсир, трансформирующий реальность. Он возвращает меня обратно — в мой мир, в мир, где я настоящий. Я слушаю музыку, я впиваю ее в себя, и вот я уже в состоянии одеться и выйти на улицу, в анонимные сумерки, где красиво и тихо. Вековые дубы на пыльных газонах в окружении величественных домов, старых, с облупленными фасадами, но все равно — безмятежных и невозмутимых; маленькие полутемные бары, авторемонтные мастерские, дешевые мотели, жилища шлюх и сутенеров — в мутных вечерних сумерках, под бледнеющим небом заката, розовым с золотистым отливом небом. Вежливые, обходительные пешеходы. И за всем этим внешним спокойствием — хищная жажда крови. Впрочем, я знаю, что мне не грозит никакая опасность. Всякая красота по природе своей кровожадна. Все вокруг — самое обыкновенное.

Кто возьмется судить, кто из нас более достоин внимания, а кто не достоин его вообще? Я бы не взялся. Да и никто не возьмется.

Это тот редкий случай, когда мы едем по автостраде, и на подъезде к Сент-Луису мотор умирает. За рулем Крисса. Она давит на газ, но все бесполезно. Приходится съезжать на обочину.

И вот, буквально за считанные секунды, машина — уже не машина, а просто груда металла. Весь ее блеск потускнел мгновенно. Настроение сразу падает. Смерть всегда удивляет, смущает, сбивает с толку. Словно нам показали, какие мы идиоты: мы ведь почти считали ее своей, по крайней мере, вели себя так, словно эта машина — наша, и вот нам дали понять, как все обстоит на самом деле.

• Предыдущая
• 34/43
• Следующая