Волшебные подплечники - Ипатова Наталия Борисовна - Страница 5

Так что на следующий день Соланж как ни в чем не бывало явилась в библиотеку, ограничилась невнятным «здрасссст» в сторону Хлое, кинула сумку в угол, взяла книгу – любую, не глядя! – и села читать.

Ах если бы читать! Буквы и слова оставались издевательски неизменными, маленькими черными букашками на белом листе, и не складывались совершенно ни во что, а когда наконец поплыли, оказалось, что это не от волшебства, а от вскипевших на глазах слез. Быстро стемнело. На ковре в круге света лежала открытая книга, а кругом… кругом было черно, сколько видел глаз. Черные стены уходили вверх. Соланж утерла рукавом глаза и нос и переменила позу, прижавшись спиной… к чему? К стенке черной трубы, плотной, упругой, немного вязкой.

Настоящей.

Встав на четвереньки над книгой, Соланж ощупала руками пространство вокруг. Круг был замкнут. Она оказалась в темнице из слов. Ей удалось определить некоторые из них на ощупь.

Отчаяние.

Одиночество.

Прерванная дружба.

Соланж почувствовала себя животным, пойманным в ловушку: еще страшнее было от того, что она потеряла счет времени. Ничего не менялось: темная труба вокруг и свет маленькой лампы, падавшей на страницу. Больше смотреть было некуда. В представлении Соланж любое приключение содержало в себе собственный счастливый конец, задача была лишь выбрать правильное направление и приложить героические усилия. Однако отчаяние почти лишило Соланж воли к сопротивлению, или, точнее говоря, она не видела, куда это сопротивление можно было бы продуктивно приложить.

Хотелось есть, но несильно. Больше спать. Глаза слипались, все вокруг плыло. Возможно, выход лежал через раскрытую книгу, но без Септима Соланж не рискнула бы погрузиться в неведомый сюжет, даже если бы могла. Без Септима она могла только наблюдать за сюжетом со стороны, никак на него не влияя. Интересно, как его отец смог бы использовать в свою пользу этот дар? Менять произвольным образом законы, заставляя буквы складываться совсем в другие слова?

Но ведь без меня он тоже не сможет!

Весь ее разум ушел в эти рассуждения, на измысливание пути к освобождению его уже не хватало. И книга перед нею была – или казалась? – пустой, словно из одних белых страниц. Ни на что не годной. В ней же нет даже букв, чтобы их переставить.

Она почти уже засыпала, клонясь головой на школьный ранец, когда в окружающей ее черноте что-то изменилось. Сначала Соланж приняла это за первый сон.

Пятно света пробивалось к ней сквозь черную стену: яркая маленькая точка, по краям смазывающаяся в ореол, становясь тем ярче, чем оказывалась ближе. Сделав над собой сверхчеловеческое усилие, Соланж оторвала щеку от ранца. Отсюда, изнутри, девочка могла только смотреть, даже если на нее надвигалось нечто, желающее ее съесть.

Это была всего лишь Хлое с фонариком. Казалось, ей довольно трудно пробиваться извне сквозь черную и вязкую преграду, которая при свете фонарика становилась похожа на дымчатое стекло: что-то сквозь нее видно, а что-то нет. Но, даже прилагая усилие, она была очень красива. Соланж безотчетно отметила это: ведь нет никого прекраснее друга, спешащего тебе на помощь.

Последнюю пелену Хлое прорвала всем телом, как мутную пленку. Соланж приготовилась вскочить, чтобы идти за нею на волю, но библиотекарь сделала ей знак не спешить. Подняла фонарик, посмотрела вверх, будто ожидала увидеть там просвет.

– Извини, – сказала Соланж. – Я сама не знаю, как это получилось. Я не хотела…

– Никто никогда не хочет.

Хлое смотрела на стены, вверх, глаза ее двигались, будто она читала, это подтверждало догадку Соланж о том, что стены колодца сделаны из слов.

– Ты выведешь меня отсюда?

– Конечно.

Соланж перевела дух.

– Но это будет не так-то просто, дорогая. Проблема в том, что теперь к «твоим» плохим словам добавились «мои», и эти стены стали прочнее. Во много раз.

Хлое наконец отвела глаза от стен колодца и взглянула на Соланж.

– Нам придется лезть вверх, пока они не кончатся. Приготовься к этому: дорога будет долгой.

– А они где-нибудь кончаются? – спросила Соланж, и голос ее прозвучал жалобнее, чем ей бы этого хотелось.

– Не знаю, – честно ответила Хлое.

Некоторое время Соланж это переваривала.

– А как? Нужны же… ну, ступеньки?

На лице Хлое промелькнула улыбка.

– Это будет, я обещаю. У тебя есть что-нибудь перекусить?

– А! – Соланж полезла в ранец. – Бутерброды подойдут? Я всегда…

– Тогда ешь и постарайся собраться с силами.

Хлое прикрыла глаза, как будто погружаясь в себя. Соланж смотрела на нее с любопытством, не забывая при этом работать челюстями.

– Хлое, я ничего о тебе не знаю.

Библиотекарша усмехнулась, как могла бы усмехнуться баньши.

– В детстве за мной недоглядели няньки, – сказала она. – Я отравилась книжной ягодой. С тех пор все для меня стало иначе.

Она подошла к стене и уперлась в нее руками.

– Завтра будет новый день, – начала она.

– Ничтожество! – кричали черными буквами стены.

– Не представляю, кому это может быть интересно!

Из мелких черных букв складывались кривящиеся рты, презрительно оттопыренные губы… Соланж лезла впереди, перехватывая онемевшими руками скобы, вбитые в гладкую поверхность костыли, а иной раз подтягиваясь животом на настоящие мраморные ступеньки. Она казалась себе испачканной.

– Да с нею же не о чем говорить.

– По крайней мере странно сравнивать меру ее скудного таланта с…

– Может, она просто слишком глупа?

Они кривились в гримасах притворного сожаления, но сожаление их, было, разумеется, лживо. Только так они и могли существовать: изливая грязь на тех, кого засосало в их ловушку.

– Кто они и почему они это говорят?

– Это совершенно неважно, – ответила Хлое. – Важно лишь то, что ты за ними сам себе это повторяешь. А вот это уже никуда не годится.

Хлое карабкалась следом, подстраховывая Соланж на случай, если бы у той разжались руки. Хлое рисковала больше, потому что вбитые ею штыри и скобки с угрожающей скоростью растворялись там, где они с Соланж уже проползли.

Хлое ведь их слышит… тьфу, видит… она бы, Соланж, на ее месте давно сорвалась вниз, в уходящую прямо под ногами черную пасть. Оглядываясь, Соланж видела руки Хлое, очень тонкие и очень белые, цепляющиеся за ступеньки с неистовой силой, будто там, внизу, уже ничто не держало ее веса. И лицо, поднятое вверх – какое-то очень далекое. Голос ее звучал непрерывно, мощно и гулко, как из колодца. Впрочем, почему – как? И было в нем мрачное, приподнимающее торжество.

– Смотри вперед! – приказала библиотекарша. – Вон еще одна! Тянись.

Эта была широкая, мраморная, на ней хотелось отдохнуть и перевести дух, но все равно их ненадолго хватало. Вбитое в стену пропадало, поглощенное и переваренное жадной липкой чернотой. Эти рты не заткнуть. Ты только подтягиваешься снова и снова. Кажется, всю свою жизнь, от рождения. Ты уже не помнишь, что там было, и было ли что-то прежде. И страшно подумать, что тебе так подтягиваться всю остальную жизнь. От одной мысли об этом руки разжимаются. Каково ж там Хлое, которая… которая знала, куда лезет! Которая тут не в первый раз, если Соланж правильно поняла.