Цареубийство в 1918 году - Хейфец Михаил - Страница 9

• Предыдущая
• 9/90
• Следующая

…Возможно, мои комплименты частично вызваны близостью к выводам Пайпса результатов собственного, независимого от него исследования. Как литератор, занимавшийся в СССР исторической прозой и публицистикой («народничество» и «народовольчество»), я не мог не думать об общих закономерностях российской истории – особенно когда оказался в тех же самых камерах, где за сто лет до меня как раз и сидели персонажи написанных мной повестей (следизолятор ЛенУКГБ был расположен в знаменитом ДПЗ – Доме предварительного заключения, построенном для участников «хождения в народ»).

В те годы я Пайпса не только не читал – фамилии такой не слышал. Поэтому концепцию «двухъярусного развития» России сочинял сам, обдумывая доступные мне в Союзе первоисточники.

Суть ее сводилась к следующему: история империи развивалась постоянно – как бы на двух уровнях. Центральным, самым заметным потоком оказалась эволюция от «литургического» (очень понравившееся мне определение П. Струве) к правовому европейскому государству. Высшей точкой на этом пути был Думский период (1906—1917 гг.). Неустойчивость же имперской государственной машины на скользком, чреватом кризисами «пути России в Европу», завершившемся в 1917 году сбросом империи в исторический кювет, являлась следствием двойной системы российского правопорядка и общественной морали. Двойственности (не путать с двуличием) сложившейся в России системы власти.

Пайпса оппоненты называли «русофобом», поскольку он считал империю Романовых родительницей тоталитарного государства. Из этого произвольно делался вывод, якобы историк считал русских носителями особой, не то рабской, не то рабовладельческой психологии. Но Пайпс не связывал возникновение тоталитаризма с национальным характером русских: тогда ему пришлось бы объяснять аналогичные феномены национальными характерами немцев, итальянцев, японцев, китайцев, хорватов, вьетнамцев… Не о специфическом характере народа шла речь (тем более в многонациональной и этнически перемешанной империи), а об особенностях исторически сложившегося государственного устройства. Образно выражаясь, историк писал не портрет русского народа, а анамнез (историю болезни) русского государства. Ни красота, ни ум и талант, ни добрые намерения пациента не интересуют врача у постели больного: он их не отрицает, это, однако, предмет другой и не имеющей отношения к обсуждаемой теме беседы.

Впрочем, многие русские патриоты согласны сегодня проклинать свое отечество при непременном условии: иностранец не должен их чувств разделять. Увы, на мой взгляд, пока никто лучше Пайпса не вычислил причину русских государственных болезней.

Повторяю, не нужно убеждать Пайпса – и меня тоже, что Россия с 60-х годов XIX века стремительно развивалась по направлению к правовому государству: мы это знаем. Но одновременное существование двойной юриспруденции – одной для защиты государственного порядка, другой для охраны прав подданных (госпреступниками ведало МВД, «бытовиками» министерство юстиции), как и двойной системы административного управления (обычной, правительственной, и «чрезвычайной» и «усиленной охраны», с генерал-губернаторами во главе), как и двойных приемов дипломатии (для легитимных и «нелегитимных» правителей) и т д. – вся эта двойственность правопорядка сделала европейски воспитанную и в то же самое время военно-феодальную элиту империи беспомощной, лишенной морально-политической опоры в неожиданно складывавшихся исторических ситуациях. «Посмешищем», по выражению Пайпса.

Нерешительность, слабость воли, которую, вслед за его современниками, многие монархисты приписывали Николаю II, была следствием не его личной мягкости – мы увидим далее, что когда царю пришлось испытать свою волю в противостоянии режиму в тюрьме, он поразил комиссаров мужеством. Нет, его колебания объяснялись постоянной необходимостью выбирать решение в условиях недостаточной информации (черта, в принципе присущая ментальности любого жителя Запада). Выбирать между традиционной, освященной обычаями, законами и навыками «твердой властью», богоданным наследием с его жандармами и городовыми, Византией и Ордой за плечами – и новыми, возникавшими словно бы ниоткуда стремлениями общества и народа. Стремлениями, подозрительными в глазах начальства, как все идеологически новое, но удивительным образом приводившими к расцвету, к усилению могущества и богатства великой империи!

Что выбрать: старое, привычное, близкое душе, законом и традицией закрепленное – или сомнительные новации, которые приводили к взрывообразному усилению мощи страны? Уинстон Черчилль писал о Николае II: «Бремя всех последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят возможности человеческого разума, где все выглядит неисповедимым, искать ответы приходилось ему. Стрелкой компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или устоять? Вот поля сражений Николая П. Почему не воздать ему за них честь?.. Несмотря на ошибки, большие и страшные, тот строй, который в нем воплощался, которым он руководил, которому своими личными свойствами придал жизненную силу, – к началу революции уже выиграл для России войну.»

Позднее, рассуждая о причинах поражения русской монархии, я объясню подробно, почему концепция «двухъярусного строя» кажется мне столь плодотворной. Здесь лишь отмечу, что новая работа Пайпса об убийстве царской семьи написана была на обычном уровне его таланта: она изобилует интересными, серьезно обоснованными гипотезами по самым темным и сложным эпизодам екатеринбургского преступления и снабжена превосходной библиографией по предмету, что сэкономило мне в моих собственных поисках массу сил и времени.

Почти одновременно с исследованием Пайпса был впервые опубликован сборник документов по делу – 277 избранных следственных показаний, постановлений, экспертиз и справок.

…В 1918 году урало-сибирские юристы изготовляли все следственные акты по делу об убийстве царской семьи в трех экземплярах. После отступления белых войск из России оригинал и обе копии были вывезены следователем Николаем Соколовым в Харбин (Китай), но и здесь бастовали железнодорожники, в округе бродили китайские бандиты-«хунхузы», готовясь ограбить город. Тогда на совещании – генералов Дитерихса и Лохвицкого, Николая Соколова и Роберта Вилтона, было решено переправить все материалы в Европу. По просьбе Дитерихса основной, первьй экземпляр был вывезен в Париж французским генералом Жаненом. Второй экземпляр позднее попал в Берлин с Соколовым. Третий очутился с Вилтоном в Лондоне.

Дальнейшее напоминает детектив. Берлинскую квартиру Соколова кто-то ограбил, утащил бумаги (Павел Булыгин, автор «Тhе Мurder of the Romanovs», уверен, что это «коммунистические агенты» переправили их в Москву через Прагу). Соколов продолжал работать, опираясь на основной, парижский экземпляр: по приказу главы императорской фамилии великого князя Николая Николаевича этот оригинал дела хранился у главы Совета русских послов Михаила Гирса. «Много скандалил с Гирсом, – писал Соколов в личном письме, – кое-как удалось достичь прикосновенности к делу. Изъял все главные документы, на коих основан самый подлинник» (видимо, имелось в виду – скопировал их.) По сообщению историка Н. Росса, собранные для этой работы материалы хранятся сегодня у какого-то эмигранта «в одной из европейских стран» – все, что пока известно публике о берлинском экземпляре следственного дела.

«Что касается парижских оригиналов дела и приложенных к ним вещественных доказательств, их дальнейшая судьба неясна. По некоторым сведениям, письменные материалы хранились до второй мировой войны в сейфе одного из парижских банков. Во время оккупации немцами Парижа сейф был открыт по приказанию немецкой полиции, и с тех пор след изъятых документов потерян» (Н. Росс). Если они попали из Парижа в здание РСХА (имперского управления государственной безопасности) в Берлине, то оттуда, скорее всего, перекочевали восточнее, и тогда экземпляр, по слухам, ставший доступным в 1990 году для исследователей в Москве, возможно, и есть самый оригинал дела.

• Предыдущая
• 9/90
• Следующая