Знак Бесконечности - Витич Райдо - Страница 3

Разборки были совершенно некстати. На душе после них было настолько отвратительно, что хотелось завыть или разбить что-нибудь особо емкое, причем о свою дурную голову, на которой уже явно отражался дикий темп дежурств. Сутки через сутки, сутки через ночь. Травматология –– ни поспать, ни поесть. И больные –– преимущественно мужчины с одной мыслью на весь спектр лиц: не развлечешь ли ты меня, сестричка, древним, незатейливым способом?

–– Сволочи! –– бросила Саша, стягивая шапочку с волос.

–– Плохо, да? –– поинтересовалась Марина, дневная сестра.

–– Хуже некуда. Валю, Исмаиловна засекла, а я крайняя.

–– Да не бери в голову, ЗОЯ она и есть ЗОЯ! –– махнула та ладошкой.

Не любили Кузнецову в отделении почти все. Накрученная, самолюбивая, надменная и ухоженная Валентина общалась свысока и давала понять окружающим, что тля, бабочке не подруга. Подобные манеры друзей ей не прибавляли, а элегантность и утонченность образа, который она без труда создавала на деньги мужа–бизнесмена, вызывали особую зависть –– большинство себе позволить и треть того, что она, не могло, зарплата подводила и хроническая усталость на почве патологического недосыпания.

Саша посмотрела на себя в зеркало и поняла, что сейчас же пойдет в парикмахерскую. Изыщет средства, мобилизует силы и приведет себя в порядок. Густые волосы до плеч давно уже потеряли форму и напоминали свалявшиеся перья экзотической птицы. К лицу только клюва для полноты картины не хватало.

–– Н-да-а, –– протянула она и пошла в сестринскую переодеваться.

Домой она прибрела в полнейшем отупении и, скинув кроссовки, прошла в маленькую, сотворенную скорей для лилипута, чем для обычного человека, кухню. Хлопнулась на табуретку, обняв пакет с продуктами, и уставилась на чайник. Кофе бы. Две столовые ложки на полстакана воды. Но нужно дотянуться, а для этого нужно очнуться. И где сил взять? Последние в магазине оставила вместе с деньгами. Правда, скоро аванс…

Александра потрогала почти голый затылок. Знатно ее подстригли, как запорожского казака. Сверху копна, дальше уши и бледное лицо с полусонным взглядом. Оно. В смысле теперь она с этой прической –– оно. О принадлежности к слабому полу говорит лишь намек на грудь, если сильно и пристально разглядывать то место, где она должна быть.

Впрочем, неудивительно, что она стала похожа на вешалку с такой-то жизнью.

Девушка хотела расплакаться, но и на это сил не хватило. Лицо сморщилось в жалкой потуге, но ни одна слезинка так и не увидела свет. Сашу это отчего-то разозлило. Она, швырнув пакет на стол, встала, нажала кнопку чайника, достала пузатую чашку и пачку сигарет. Пока вода закипала, рассортировала продукты, закинув большинство в холодильник, насыпала сахар в сахарницу, открыла окно. Через минуту уже пила кофе, курила, сидя на подоконнике, поглядывая во двор, и думала о своей неудавшейся и вообщем-то паршивой жизни.

26 лет. И ни мужчины, ни ребенка, ни собаки, ни котенка. Вялая, полуживая фиалка, да засыхающая Spathiphylium Chopan –– вот и вся живность в полупустой однокомнатной квартире, старой, обшарпанной пятиэтажки. И самое противное, что это ее не угнетает. И ничего ей не надо, и никого. Так бы и сидела в этих стенах, не замечая внешнего мира. Лишь бы он к ней не лез.

И почему так? Что с ней случилось и в какой момент? Ведь было все иначе: задор, интерес, обширный круг знакомых, мужчины…

Мужчины. Были и не были. Предложения, ухаживания и пустота. Даже свадьба –– была.

Саша выкинула сигарету и покачала головой –– Костик. Милый, немного робкий, нескладный, трогательно ранимый в конфетно-букетный период и чудовищный монстр в дни фиктивного супружества.

Неужели она не видела, какой он на самом деле?

Видела, но боялась остаться в старых девах. 24 года –– это срок. Другие уже не только радости плотских утех познали, но и горести бытовых проблем совместного жительства и воспитания подрастающего поколения. Ей же все это было известно лишь по книгам, фильмам и рассказам подруг. Вот и рванула в ЗАГС с подспудным чувством беды, не слушая ни себя, ни родителей. А потом терпела. Понимала: сама виновата, а Костик…

Он хотел скромную свадьбу в кругу очень близких, отдельную квартиру для совместной жизни и полную свободу действий. С первым пришлось смириться, пройдя через цепь упреков и неприятных впечатлений, со вторым проблем не возникло.

Родители Саши развелись, когда ей исполнилось 18, и мирно разъехались по новым домам, к новым половинам, оставив дочь в пустой квартире, на самообеспечении. С тех пор заглядывали к ней раз в год, звонили –– четыре и клялись обеспечить братиком или сестричкой. Но ни того, ни другого даже не наметилось и уже не наметится… Отец умер год назад, а мама оказалась мачехой, в чем призналась дочери на похоронах бывшего супруга в приступе ностальгии по былым дням. Эта неожиданная исповедь совпала с бурными и плачевными событиями в жизни Саши и значительно ее придавила. За 8 лет она, конечно, привыкла к самостоятельности, но все ж в ценном совете и в заботе нуждалась, как и любой человек. Однако выходило, что ждать и надеяться ей больше не на что и не на кого. Родителей нет, подругам своих проблем хватает, а муж…

Костик к тому времени стал абсолютно невменяем и по-прежнему оставался лишь жильцом. И если в первые месяцы супружества ее настораживало и беспокоило его равнодушие к ней, как к женщине, то позже даже не удивляло. Через три дня после свадьбы он исчез на сутки. Она встревожилась, пыталась найти его и обнаружила, что из всех друзей мужа знает лишь одного –– странного субтильного мальчика с томным голосом и жеманными манерами. Это наводило на определенные размышления, но еще не оформилось в реальный факт.

Костик явился днем: дрожащие руки, лихорадочно блестящие глаза и приступ дикой ярости на резонный вопрос –– где ты был? В тот раз она отделалась разбитой губой и легким потрясением психики. А через месяц получила уже сотрясение мозга по поводу его разбившейся любимой чашки. Страсти бушевали сутки и закончились перемирием после слезных, нижайших извинений, при которых Костик жег себе ладонь сигаретой и искал место для веревки. Саша не на шутку испугалась и простила все разом.

В таком темпе они прожили год, чем несказанно удивили всех, кто их знал. Но особенно удивлялась Саша. Себе.

За год в ее медицинской карточке значительно прибавилось записей, а в квартире столь же значительно убавилось вещей. В дом Костик приносил в три раза меньше, чем выносил. Деньги ему нужны были каждый день и в большом количестве. Попытка выяснить –– куда уходит ее зарплата, привела к физическому повреждению верхних конечностей и окончательному разрыву отношений со свекровью, которая до этого слезно умоляла ее надеяться, верить и терпеть, а заодно обеспечивала хлебом, геркулесом и молоком.

Годовщину свадьбы Саша отметила в родном отделении в заботливых руках хирурга. Он зашил ей резаную рану на спине и предрек белые тапочки и сиротливый венок от коллег по работе на могилку, если она не возьмется за ум и не погонит подонка-муженька всеми подручными средствами в любом направлении, лишь бы, как можно дальше от себя.

Саша вняла, прокрутила в голове возможные варианты возвращения свободы и отпросившись с работы пораньше, решительно направилась домой с целью застать супруга еще тепленьким и негодным к сопротивлению. И застала. Но не одного.

На плече мужа, пуская слюну, спал черноволосый мальчишка с серьгой в ухе и пирсингом на соске. Саша минут десять рассматривала сплетенные тела и поняла, что глупее и тупее ее на свет еще никто не рождался. Она ушла в ванную в связи с нахлынувшей по совокупности впечатлений тошнотой и увидела инсулиновый шприц, валяющийся в раковине. Ее все-таки стошнило.

Вместе с утренним, наскоро выпитым кофе вышло и все то, что еще держало ее рядом с Костиком: терпение, жалость, страх суицида и надежда на лучшее.

Она не стала будить любовников, тихо взяла документы и пошла подавать на развод.