Комбатант - Бушков Александр Александрович - Страница 7

— Нет! — вскрикнула она, бледнея.

— А придется, — безжалостно сказал Бестужев.

— Месье капитан… Неужели нет выхода…

— У вас есть один-единственный шанс, — сказал Бестужев, видя, что достиг цели. — Вам придется немедленно ответить на мои вопросы, со всей возможной откровенностью. Тогда я оставлю вас на свободе. Ваше счастье, что мне нужны не вы, а непосредственные убийцы… но если вы вздумаете крутить и запираться, отправитесь за решетку первой. Их еще предстоит задержать и уличить — а вот вы уже в наших руках. Заступиться за вас некому, у вас наверняка нет даже денег на приличного адвоката. А ваше правительство, ручаться можно, не придет вам на помощь, когда узнает, по каким обвинениям вас арестовали. Французская юстиция к анархистам не питает никакой любви, а уж Гравашоля давно мечтает заполучить в свои руки. Дело кончится лишь тем, что к нашим следователям добавятся еще и французские, которым тоже найдется о чем вас порасспросить… Пожалуй, заголовки во французской прессе будут другими. «Задержана циркачка — сообщница Гравашоля!», «Убийца с ангельской внешностью!» Сомневаетесь?

— Месье, что вы хотите знать? — она дрожала крупной дрожью. — Я никогда не сочувствовала анархистам, я вообще не интересуюсь политикой… Женщине нужна определенность в жизни, свой очаг… Он… Жак твердо обещал на мне жениться, мы с ним неплохо зарабатываем с этим номером…

— Вот о номере придется забыть, — сказал Бестужев холодно. — В любом случае ваш Жак обречен на тюрьму, если не на виселицу, вопрос только в том, один он пойдет на скамью подсудимых, или рядом сядете и вы…

— Я понимаю…

— Тогда утрите слезы и сопли и слушайте внимательно. Как явствует из сообщенных мне сведений, ваш Жак и Гравашоль когда-то учились вместе, знали друг друга со студенческих лет. Потом дорожки разошлись: оба покинули университет, но Гравашоль увлекся самой радикальной политикой, а Жак занялся всевозможными авантюрами, пока не пришел к нынешнему своему занятию… Вы об этом знали?

— Представления не имела! Жак скупо говорил о прошлом… Я и не подозревала, что он знаком с Гравашолем, пока тот не заявился однажды… Я его сразу узнала по газетным портретам… Месье, я ужасно перепугалась: вы правы, политика мне ни к чему, мне нужен лишь семейный очаг, нечто устоявшееся, толика житейского благополучия… Но Жак… Он меня заставил встречаться с этим кучером… он говорил, что Гравашоль — страшный человек, переступить через труп для него все равно, что перешагнуть через бревно… А если я буду умницей, мы получим немало денег, сможем наконец покончить с кочевой жизнью, купить ферму… У него и в самом деле появились деньги, что-то он от Гравашоля должен был получить… Я и подумать не могла, что все так кончится… Речь шла исключительно о том, чтобы похитить какой-то аппарат…

— Это сказал Жак?

— Конечно. С Гравашолем я вообще не общалась, я чуть от страха не умерла, когда поняла, кто он такой… Жак мне говорил, когда следует встретиться с тем кучером, я запоминала все, что он говорил, пересказывала Жаку, не более того…

— Где он был вчера ночью?

— Не знаю… Он ушел еще засветло, а вернулся под утро… Раньше он никогда так не поступал… Я подумала сначала… мужчины есть мужчины… но он взбесился, буквально взбесился, сказал, что я дура набитая, что он не по девкам бегал, а выполнял задание Гравашоля, и если я кому-нибудь проболтаюсь хоть словом, меня… меня…

Она беззвучно расплакалась. Глядя без малейшего сочувствия, Бестужев дал ей некоторое время похлюпать носом, потом сказал властно:

— Хватит хныкать! Вчера, я так понимаю, вы уже не встречались с извозчиком?

— Да. Жак сказал, что мне больше не нужно к нему ходить…

— А Гравашоль появлялся?

— Нет, месье…

Бестужев узнал все, что ему было необходимо, — далее не имело смысла ее допрашивать. Он повернулся в ту сторону, где на такой же скамейке терпеливо сидели два агента, выразительно помахал. Оба немедленно вскочили и двинулись к ним.

— Боже, что у вас на уме? — всхлипнула Мадлен. — Вы обещали…

— Не тряситесь, — хмуро сказал Бестужев. — Никто вас не арестовывает. Просто-напросто эти господа на некоторое время примут на себя все заботы о вас. Подыщут вам жилье и проследят, чтобы вы остались под рукой.

— Разве вы меня не отпустите?

— Чтобы вы кинулись к вашему любовнику и все ему выложили? — хмыкнул Бестужев. — Не настолько я наивен, мадемуазель…

Заведение Кольбаха ничуть не изменилось со времен первого визита Бестужева: и балаган в неприкосновенности, и оранжево-зеленая вывеска, те же полдюжины фургонов выстроились буквой «П», а посреди дворика громоздился деревянный щит с меловым контуром женской фигуры: правда, на сей раз вокруг силуэта не торчало ни одного ножа, во дворике было тихо и совершенно пусто.

Сделав знак двум агентам, маячившим, как и было уговорено заранее, на приличном отдалении, Бестужев без колебаний направился к фургону, оклеенному афишами господина Жака. Поднявшись по скрипучей и шаткой лесенке в четыре ступеньки, оказался перед низкой дверью. Бесцеремонно постучал в нее кулаком, тут же распахнул дверь и вошел.

Как и следовало ожидать, роскошью внутренность фургона не блистала. Его примерно пополам разделяла простенькая ситцевая занавеска в цветочек, задернутая наглухо. На доступной взору половине располагалась парочка сундуков, вешалка со сценическим костюмом Жака и полудюжиной платьев Мадлен, а также, самое главное, небольшой стол, за которым восседал сам господин Жак в компании опустошенной наполовину бутылки красного вина, одетый в тот же самый затрапезный наряд, что и в прошлый раз.

— Какого черта? — пробурчал он неприязненно. — Я вроде никого не приглашал…

— У меня всегда были дурные манеры, месье, — преспокойно ответил Бестужев, аккуратно прикрыв за собой дверь. — Боюсь, вам с этим придется смириться.

Циркач присмотрелся:

— А, это вы… Что вам тут нужно? Мне с вами говорить не о чем. И что это на вас за наряд? С похорон идете или на свадьбу собрались?

Не отвечая, Бестужев бесцеремонно прошел к занавеске, распахнул ее, огляделся. Импровизированная спальня — широкая кровать, парочка шкафчиков. Чувствовалось, что тут поработала женская рука в попытках придать хоть какой-то уют убогой конурке.

— Эй, эй! — прикрикнул у него за спиной Жак. — Что вы себе позволяете? Вообще, какого черта? Я вас не звал!

Аккуратно задернув занавеску, Бестужев сказал:

— Я же предупреждал, манеры у меня самые дурные, привыкайте, господин де Монбазон, Живая Молния… Интересно, а французские законы позволяют присваивать чужое, столь славное имя?

— Провались они, эти законы, — хмуро сообщил господин Жак. — И вы с ними заодно. Катитесь к черту.

— Есть нешуточная опасность, что по указанному адресу вы отправитесь гораздо раньше меня, — сказал Бестужев светским тоном. — Я не преувеличиваю…

Зорко озираясь, он заметил в углу деревянный ящик, где грудой лежали разнокалиберные ножи с одинаковыми черными рукоятками — ага, это следовало учитывать…

Жак, упершись кулаками в хлипкую столешницу, выпрямился во весь свой немаленький рост, медленно, демонстративно, глядя с неприкрытой угрозой. Нужно признать, он производил впечатление: рослый, мускулистый, несомненно, наделенный недюжинной силой и ловкостью — но Бестужеву попадались противники и посерьезнее.

— Ну хорошо, — сказал он, ухмыляясь. — Если это для вас так важно, считайте, что я стушевался перед вашим грозным видом. Может быть, оставим этот цирк, простите за каламбур, и поговорим о деле?

— Нет у меня с вами никаких дел.

— Ой ли? — без улыбки спросил Бестужев. — Что до меня, то к вам есть дело, и нешуточное. Причем касается вас напрямую.

— Ну? — бросил Жак, все так же возвышаясь над столом, упираясь грозным взглядом.

— Дело касается дома номер тридцать шесть на Кунгельштрассе.

— Это где такой? Представления не имею.