Комбатант - Бушков Александр Александрович - Страница 3

Густав казался олицетворением тоскливой безнадежности.

— Вынужден вас разочаровать, — жестко усмехнулся Бестужев. — Я не могу предъявить вам значка. Поскольку служу не в императорско-королевской, а в российской тайной политической полиции. Значков у нас, подобно австрийским коллегам, нет. Но ваше положение от этого не делается менее безнадежным: я здесь нахожусь совершенно официально, легальнейшим образом взаимодействую с вашей тайной полицией. Подобные учреждения, независимо от их географического положения, никогда не отличались кротким нравом… Вы когда-нибудь привлекались к суду, Густав? А в полиции на допросах бывали?

— Н-нет… — пробормотал совершенно раздавленный извозчик. — Никогда в жизни… Исключительно мелкие штрафы за нарушения полицейских предписаний о извозе… случайные нарушения!

— В таком случае приходится констатировать, что вы — потрясающий неудачник, — без улыбки сказал Бестужев, давя взглядом, хмурым видом, грозным выражением лица. — Ваше первое же серьезное знакомство с полицией означает привлечение по столь тяжким параграфам, что и врагу не пожелаешь… — он бросил резко, словно хлыстом ударил. — И спасти вас может только полная откровенность! Понятно? Будете откровенны — и у вас появится шанс остаться не сообщником, а жертвой… Ну?

В уголках глаз Густава появились даже две мутные старческие слезинки. Извозчик, подрагивая нижней челюстью, с натугой выговорил:

— Они меня убьют… Непременно убьют, майн герр…

— Не буду врать, что меня эта перспектива трогает, — жестко сказал Бестужев.

— Это жестоко…

— Полагаете? — прищурился Бестужев. — Двух они уже убили, и один из них был моим другом. С какой стати меня должна волновать судьба постороннего человека? Который всех предал?

— Хорошо вам говорить, — плаксивым тоном промямлил Густав. — Вы полицейский, у вас наверняка есть пистолет, вы умеете с ним обращаться. А я мирный обыватель, даже в армии никогда не служил из-за скверного здоровья, мне-то каково? Что прикажете делать, когда такие страшные люди…

Он жалобно ныл что-то еще. Бестужев не слушал. Какую же серьезную промашку мы допустили, думал он. Мы все до одного. Отнеслись к этому самому Густаву как к одушевленному инструменту наподобие штопора или вилки. Дико, невозможно было представить, чтобы тебя предал железнодорожный билет или собственная шляпа… Вот он, дьявол, на которого от непонимания происшедшего готовы были всё свалить: хнычущий старикашка с цыплячьей шеей, запугать которого было совсем нетрудно.

Хотя… Это не промашка, если рассудить. Просто-напросто мы с самого начала прекрасно понимали, что для полиции Густав будет абсолютно бесполезен: он никоим образом не был посвящен в наши дела, он просто возил людей из одного места в другое. Тем более что официальным инстанциям Австро-Венгерской империи, сколько их ни есть, Штепанек был абсолютно не нужен. Но никто не предвидел Гравашоля — которому понадобились именно маршруты передвижений, адреса…

Густав все еще жалобно тянул что-то заунывное, перечислял свои хвори, усугубившиеся от нелегкой работы.

Ларчик открывался просто, думал тем временем Бестужев. Где-то, когда-то я попался им на глаза, они обратили внимание, что меня возит один и тот же извозчик… Не так уж и трудно отыскать фиакр по номеру… Тарловски сообщил, что анархисты уже убили двух других охотников за Штепанеком. Пожалуй… Да, вот именно, объяснение одно: люди Гравашоля устроили засаду где-то неподалеку от жилища профессора Клейнберга — потому что это та отправная точка, которую наверняка не миновал ни один из тех многочисленных агентов. Я бы на их месте именно так и поступил…

— Перестаньте хныкать, — сказал Бестужев все так же неприязненно.

— Что со мной будет? Моя семья не переживет, если я окажусь под судом… Я их единственный кормилец…

— Мы забудем обо всем, — сказал Бестужев, усилием воли заставив себя проявить толику мнимого сочувствия. — Я понимаю, что вы не более чем жертва… Но простить вас мы согласны при одном-единственном условии: если вы расскажете все откровенно.

— А если они вернутся, как обещали? И…

— Ну, если только в этом дело… Я готов предоставить вам надежное убежище. С решетками на окнах и дверью, запертой снаружи. Уж там они вас безусловно не достанут, и вы долгие годы проведете в совершеннейшей безопасности…

— Только не это!

— Ну тогда перестаньте хныкать, черт бы вас побрал, и рассказывайте!

Он сидел, откинувшись на спинку сиденья, пускал дым в полуопущенное окно и слушал дребезжащий тенорок Густава, время от времени бесцеремонно прерывая — когда извозчик тонул в ненужных мелких подробностях или вновь начинал бить на жалость. Примерно это он и ожидал услышать: в один далеко не прекрасный вечер в фиакр к Густаву как ни в чем не бывало уселись трое вполне благопристойных господ, пожелали ехать в Пратер, а на полдороге, примерно как Бестужев сейчас, попросили остановить на минутку экипаж, сдернули Густава с козел, затащили внутрь и уперли в лоб револьверное дуло.

По описанию, пусть сбивчивому и неточному, Бестужев все же довольно быстро опознал и Гравашоля, и двух его людей. Если исходить из даты, когда это произошло, то подозрения подтверждаются: Бестужева наверняка подкарауливали возле дома профессора (не его конкретно, очередного охотника на Штепанека) — что ж, неглупо, иногда, чтобы добыть дичь, выгоднее и проще не самому ее отыскивать по уши в болоте, а следить за охотниками…

— И вы не обратились в полицию?

— Вы только поймите меня правильно, майн герр, — уныло протянул Густав, — если бы речь шла об уголовных преступниках, я бы ни минуты не колебался. Но это же политические, мало того — анархисты…

— Они представились?

— Вот то-то и оно! Я регулярно читаю газеты, знаю, кто такой Гравашоль, что из себя вообще представляют анархисты… Полиция, простите, тут бессильна. Анархисты убили когда-то нашу прекрасную императрицу… императрицу, майн герр! Уж если ее не уберегли, чего стоит жизнь маленького человечка вроде меня? Это страшные люди… У меня не было выхода…

«Скверно, — подумал Бестужев. — Помаленьку складывается положение, когда революционеров, террористов, боевиков обыватели начинают бояться больше, чем полицию. Добро бы только в России, но и в других странах то же самое давно отмечено не вчера и не сегодня. В гораздо более спокойных и законопослушных странах. Скверно… Плохой признак».

— Они знали, где я живу, — продолжал Густав жалобно. — Знали мое семейство, знали даже, где я держу экипаж и лошадей…

— И вы стали регулярно докладывать обо всех моих поездках?

— Я был вынужден… Их интересовали все адреса, по которым вы ездили, все люди, с которыми вы встречались…

Другими словами, Гравашоль предельно упростил свою задачу. Сам он после неудачного визита к профессору наверняка никаких поисков уже не предпринимал, просто-напросто следил за конкурентами и в подходящий момент, когда гости из России праздновали победу, нанес удар…

— Каким образом вы им передавали сведения?

— Всякий раз, когда вы меня отпускали на длительное время, я звонил по телефону. Номер семнадцать — тридцать пять. И всякий раз говорил, как мне указали: «Фиакр в вашем распоряжении». Мне называли адрес, я туда приезжал и ждал. Очень быстро кто-нибудь из них появлялся. Два раза это был мужчина. Четыре раза — девушка.

— Опишите их подробно, — распорядился Бестужев.

Девушку, как ее описывал Густав, Бестужев, похоже, никогда прежде не видел — по крайней мере, она не входила в число его здешних знакомых. Зато что касается мужчины… Тут все было гораздо интереснее — и великолепно сочеталось с его прошлыми предположениями…

— И дальше?

— Сегодня утром я позвонил, — сказал Густав. — Телефон не отвечал — так мне ответила барышня. Я пытался телефонировать еще трижды — с тем же результатом…

«Ничего удивительного, — подумал Бестужев. — Телефон, ручаться можно, располагался на одной из снятых Гравашолем квартир — главарь анархистов слишком умен, хитер и опытен, чтобы ограничиться единственной, их должно быть несколько… Теперь, заполучив желаемое, они снялись с места, как вспугнутый урядником цыганский табор…»