Черное воскресенье - Харрис Томас - Страница 32

• Предыдущая
• 32/75
• Следующая

Прервав воспоминания Кабакова, в палату вошла медсестра. Он снова увидел спинку кровати, белые простыни, казенные стены. Медсестра поставила на столик бумажный стаканчик с пилюлями.

— На сегодня все, мистер Кэбов, до свидания. Завтра днем приду к вам опять.

Кабаков взглянул на часы. Вот-вот должен позвонить Мошевский из отеля в горах.

Сиделки ночной смены тянулись ко входу в госпиталь. Из автомобиля, припаркованного у тротуара на противоположной стороне улицы, за ними наблюдала Далиа Айад. Она засекла время и вскоре уехала.

Кабаков принимал в госпитале свои пилюли, а в это время Мошевский стоял на пороге ночного клуба «Бум-Бум-Рум» в отеле «Марри Лодж», мрачно взирая на посетителей. Три часа утомительной езды по дороге, ведущей через карликовые Поконские горы, покрытые слепящим снегом, привели его в дурное настроение. Как и следовало ожидать, имя Рэйчел Боумен в списках постояльцев не значилось. Не обнаружилось ее и среди публики, обедавшей в ресторане первого этажа, где метрдотель, обеспокоенный назойливым вниманием Мошевского к своим клиентам, трижды надоедал ему предложением провести к свободному столику.

Оркестр в «Бум-Бум-Рум» играл неплохо, хотя и гремел вовсю. По дороге сюда Мошевский переговорил с директором-распорядителем шоу и теперь следил, как круг от луча театрального прожектора скользил от стола к столу, ненадолго задерживаясь на каждом из них. Посетители недовольно отворачивались от яркого света, отмахивались, как от назойливой мухи.

Рэйчел Боумен со своим новоявленным женихом сидели за одним столиком с супружеской четой, с которой они познакомились уже здесь, в отеле. Рэйчел пришла к выводу, что отель со всех точек зрения отвратителен. Поконские горы оказались просто жалкими, никчемными холмами, публика вульгарна, обстановка — сплошная безвкусица. Руки многих посетителей поблескивали новенькими обручальными кольцами, парочки то и дело начинали миловаться, и все это отдавало пошлятинкой массового токования. Рэйчел же это угнетало еще и тем, что напоминало о ее собственном вроде бы согласии выйти замуж за молодого и многообещающего, но занудного, адвоката, сидящего сейчас рядом с ней. Нет, этот человек не сможет внести в ее жизнь ощущение счастья или хотя бы небольшого праздника.

Какой уж тут праздник, если они поселились в шестидесятидолларовом номере с аляповатой псевдовосточной мебелью, сварганенной бруклинскими умельцами, унылыми обоями и крашеным дощатым полом. Пыльные окна, похоже, открывались только летом — хозяева экономили на обогреве; в застойном воздухе пахло туалетом. В день приезда из сливного отверстия ванны торчал пук волос. Жених щеголял в халате и сетке для волос, а спать укладывался строго по распорядку.

Боже мой, думала Рэйчел, да ведь я-то ничем не лучше, раз нацепила на пальцы дурацкие эмалированные колечки.

Мошевский возник у столика, словно кашалот, вынырнувший из пучины морской перед утлым гребным суденышком. Он заранее выучил первые слова. Начать следовало с шутки.

— Кажется, доктор Боумен, мы с вами встречаемся исключительно на вечеринках. Вы помните меня? Мошевский. Шестьдесят седьмой год, Израиль... Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

— Простите, не припоминаю.

Мошевский рассчитывал, что заготовленного вступления будет достаточно, поэтому несколько растерялся, но, справившись с секундным замешательством, повторил:

— Роберт Мошевский. Израиль, тысяча девятьсот шестьдесят седьмой. — Он наклонился, демонстрируя свою физиономию. — Я лежал с майором Кабаковым в госпитале, а потом мы гуляли на вечеринке.

— Ах, да, конечно! Сержант Мошевский. Простите, не узнала вас в штатском.

Мошевский не совсем понял — ему послышалось слово «подштанники». Он недоуменно взглянул вниз, на свои брюки. Вроде бы все в норме.

Приятель Рэйчел разглядывал его с интересом.

— Марк Тобмен... Роберт Мошевский, мой старый знакомый, — представила их Рэйчел. — Пожалуйста, присаживайтесь, сержант.

— Да-да, прошу вас, — с долей сомнения подтвердил приглашение Тобмен.

— Какими судьбами?.. — Внезапно лицо Рэйчел напряглось. — С Дэвидом все в порядке?

— Почти.

Не втянуться бы в светскую болтовню, подумал Мошевский. Ему совсем недосуг здесь рассиживаться. Он наклонился к уху Рэйчел и пророкотал:

— Прошу прощения, но мне необходимо поговорить с вами конфиденциально. Это крайне важно и срочно.

Рэйчел положила ладонь на плечо жениха.

— Извини, Марк, надеюсь, это займет не более нескольких минут. Не беспокойся.

Через пять минут она вернулась, но только для того, чтобы отозвать Марка Тобмена, а еще десятью минутами позже адвокат уже сидел в баре один-одинешенек, тоскливо уткнувшись подбородком в кулак.

Мошевский гнал машину обратно в Нью-Йорк, доктор Боумен молча сидела рядом, а снежная крупка выбивала дробь по ветровому стеклу и, проносясь мимо, мелькала по бокам, словно трассирующие пули.

Значительно южнее ледяная крупка барабанила по крыше и стеклам лэндеровского пикапа. Далиа Айад вела его по аллее национального парка. Аллея была присыпана песком, но после поворота на семидесятую дорогу, ведущую на запад, к Лэйкхерсту, стало скользко, и скорость пришлось снизить.

До дома Лэндера Далиа добралась лишь к трем часам ночи. Она вбежала на кухню, где Лэндер варил кофе, и бросила на стол экстренный выпуск «Дейли Ньюс», развернутый на странице с фотографией. Отчетливый снимок не оставлял сомнений — лицо Кабакова. Ледяная крупка таяла в волосах Далии, и холодные капельки покалывали глаза Лэндера радужными искрами.

— Итак, это Кабаков. Что будем делать?

— А вот что, — вступил Фазиль, появляясь из комнаты. — Если до взрыва Кабаков успел обработать Музи, то он заполучил ваше описание. На Музи он, должно быть, вышел через сухогруз, а там мог узнать и мои приметы. Даже если ему пока не удалось установить мою личность, достаточно уже и того, что ему известно о моем существовании. А в Бейруте он видел Далию. Рано или поздно до него дойдет...

Лэндер с треском поставил чашку на стол, расплескав кофе.

— Не гони волну! Если бы полиция что-нибудь пронюхала то давно нагрянула бы сюда. Ты хочешь убрать его исключительно ради мести. Ведь это он грохнул вашего вождя, верно? Нафаршировал его кишки свинцовой начинкой?

— Он убил его во сне...

— Ну, народ! Всякий раз, когда я слышал о вас, арабах что-нибудь такое, меня всегда это поражало. Знаешь, почему израильтяне лупят вас с неизменным постоянством? Потому что у вас на уме одно возмездие, вы вечно пытаетесь расквитаться за прошлые обиды. Вот и сейчас ты готов рискнуть всей операцией только ради того, чтобы отомстить.

— Кабакова нельзя оставлять в живых! — злобно выкрикнул Фазиль.

— Э-э, да это не просто месть! Это еще и трусость. Ты боишься, что, если не прикончишь его, пока он раненый, беспомощный, так он сам как-нибудь среди ночи нанесет визит — на сей раз тебе!

У Фазиля пересохло в горле, потемнело в глазах. Слово «трусость» повисло в замершем воздухе, давящем вдруг разлившейся в нем предгрозовой наэлектризованной тишиной. Громадным напряжением воли Фазиль подавил в себе вспышку гнева. Арабу легче проглотить жабу, чем снести оскорбление. Далиа осторожно шагнула к кофейнику и, заслонив их друг от друга, прервала поединок горящих взглядов. Она налила себе кофе и осталась стоять, прислонившись бедром к выдвижному ящику кухонного стола, где хранились ножи для разделки мяса.

— Кабаков — их самый опытный агент, — хрипло произнес Фазиль. — Его, конечно, найдется кем заменить, но вряд ли это будет равноценная замена. Позвольте напомнить, мистер Лэндер, почему мы убрали Музи — он знал вас в лицо. Он видел вас и вашу... — Когда хотелось, Фазиль мог вести беседу по-восточному искусно. Он не взглянул на руку Лэндера, но выдержал паузу ровно столько, сколько тому понадобилось, чтобы домыслить его фразу, и как ни в чем не бывало поправился: — ...И слышал ваше произношение. Кроме того, все мы побывали в боях и у каждого из нас есть особые приметы. — Он провел пальцем по свежему шраму на щеке. Лэндер молчал. — Плюс ко всему он видел Далию. Интересно, смогут ли они раздобыть ее фотографию?

• Предыдущая
• 32/75
• Следующая