Буря - Воеводин Всеволод Петрович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/82
• Следующая

Я помню, как Юшка пополз на коленях к своей соломенной подстилке, как он хныкал и шарил руками под соломой, хватал какие-то узелки и свертки. Ударом сапога Мацейс опрокинул на землю фонарь и раздавил его каблуком. В кромешной темноте, хватая друг друга за ноги, мы выползли по узкому ходу-норе из пещеры. Всё вокруг было заметено толстым слоем снега. Снежные шквалы, должно быть, проходили всю ночь. Выпрямившись, я напрасно вглядывался в темноту, ища глазами, каких же гостей дождался, наконец, Юшка.

— Идут цепью с трех сторон, — торопливо говорил за моей спиной Аркашка. — Можно ещё податься к заливу.

Луна скрывалась в стремительно набегавших облаках. По снежным склонам гор скользили светлые пятна — лунные отсветы, и казалось, что горы шевелятся в темноте. Вдруг на полминуты, не больше, разорвались облака, и я увидел шагах в ста от нас цепь черных фигур, медленно окружавших пустырь. Это были милиционеры, — вот каких гостей опасался Юшка.

Странная слабость появилась у меня в коленях. Мгновенно я понял всю глупость, весь стыд моего положения. Через несколько минут я буду задержан вместе с этим старым бродягой, может быть, вором — и прощай, моё судно, прощай, море! Не сразу же выяснится, что я ничего не сделал плохого, что я случайно, сдуру, можно сказать, попал в компанию этого омерзительного человека.

Все эти мысли пронеслись у меня в голове за полминуты, пока луна освещала пустырь. Потом стало опять темно, и кто-то крикнул: «Беги!»

Куда мы побежали, — я не знаю. Помню, что нужно было перебираться через высокий забор, перевитый по верху колючей проволокой, и я порвал себе рукав и здорово оцарапал руку. Юшка, прихрамывая, бежал последним. Когда мы, перебирались через забор, я слышал, как он хныкал и просил «мальчиков» подсадить его снизу. Кажется, что Аркашка, сидя на заборе верхом, протянул было ему руку, но тут снова проглянула луна, и в цепи милиционеров раздались свистки и крики. Чертыхнувшись, Аркашка скатился с забора, а что сталось с тем хромоногим бродягой, я не знаю. Думаю, что он тут же и попался.

Трудно было бежать по рыхлому снегу, на каждом шагу я проваливался чуть ли не по колено. У меня даже появилась отчаянная мысль — плюнуть на всё, отстать от моих дружков — и будь что будет. Но под ногами неожиданно захлюпала вода, и я сообразил, что мы выбрались на берег залива.

Потянуло гнилью и резким запахом йода. Был отлив, мы бежали теперь прямо по морскому дну, которое в малую воду обнажается здесь чуть ли не на километр. То и дело я спотыкался о камни, поросшие скользкими водорослями. Какие-то белые пятна смутно обозначались на выступивших из воды камнях. Пробегая мимо такого камня, я поднял целую стайку мирно дремавших чаек. Долго в темноте раздавались их пронзительные крики, а потом опять посветлело, и прямо перед собой, в лунной дорожке, протянувшейся по заливу, я увидел дощатые мостки и несколько шлюпок, привязанных к сваям.

Откуда Аркашка достал весла, я не заметил. Мы попрыгали в крайнюю шлюпку. Я растянулся прямо на дне, Шкебин сел на весла, Мацейс — на нос. Кучка милиционеров появилась на берегу в тот самый момент, когда Аркашка, грудью навалившись на корму, гнал шлюпку на глубокую воду. Нам что-то кричали с берега, но уже Аркашка перевалился через борт и взялся за руль. В наступившей затем темноте мы быстро отошли от причала.

На всю жизнь осталась в моей памяти эта прогулка. Мы молчали все четверо. Только по временам Мацейс, лежавший на носу, негромко подавал команду: «Право руля — льдина», — и Аркашка круто клал руль направо, а льдина с шуршаньем и звоном проходила под самым бортом нашей шлюпки. Залив был неспокоен. Мелкая зыбь подбрасывала шлюпку, и по временам нас раскачивало так, что я в страхе хватался руками за борта, как будто бы качка от этого могла уменьшиться. Куда мы плыли? Последние остатки хмеля вылетели у меня из головы, и я всё отчетливее и отчетливее понимал нелепость моих ночных похождений.

— Аркашка, — спросил я шопотом, — куда мы?

— Заночуем у кого-нибудь из ребят в каюте, — хмуро ответил он и вдруг судорожно рванул руль в сторону. Что-то заскрежетало по днищу. Мы едва не наскочили впотьмах на камень.

— Уснул, что ли? — зло крикнул Аркашка. С носа ему ответил ленивый голос Мацейса:

— Да, хорошо бы сейчас соснуть часок…

Я не мог не восхититься про себя спокойствием, с каким это было сказано. Мы удирали чорт знает куда, впотьмах, по заливу, нас швыряло в шлюпке из стороны в сторону, а этот парень уже пристраивается, как бы ему вздремнуть на часок! Но в то же время мне стало совсем не по себе при мысли, что если Мацейс не хвастает и в самом деле заснет, то в этакой темноте мы обязательно на что-нибудь наскочим и перевернемся. Теперь, как только Аркашка начинал ерзать за рулем и вглядываться в темень, сердце у меня просто замирало. И хоть бы опять выглянула луна, хоть бы на полминуты! Но мы шли впотьмах по огонькам, цепочкой протянувшимся на том берегу залива.

Вдруг я вскрикнул и от неожиданности даже вскинул руку. Толстая чугунная цепь наклонно прошла над шлюпкой, и какая-то черная масса надвинулась на нас из темноты.

— Поори ты тут, — проворчал Аркашка. — Хочешь, чтобы вахтенные услыхали?

Мы проскользнули под якорной цепью огромного океанского судна. Высоко над головой в два ряда светились редкие огоньки иллюминаторов: кое-где в каютах, повидимому, ещё не спали. Я так загляделся на эту черную громадину, что не заметил, как справа от нас выступила другая такая же, если ещё не больше. Луна, которую я ждал, выглянула, наконец, и сразу же Аркашка налег на руль, и шлюпка скользнула в тень к самому борту судна. Точно по улицам затопленного города, мы проходили на шлюпке среди многоэтажных морских гигантов, стоявших у причалов, скользили у них под кормой и пробирались под якорными цепями. Тут были суда с надписями, по-моему, на языках всех стран мира и наши, не уступавшие им по размерам. Не больше буйка, раскачивавшего на волне свой красный фонарик, казалась рядом с ними наша шлюпка. Аркашка с неудовольствием поглядывал на освещенные луной облака и всё время норовил держать курс тенью, чтоб нас не заметили с палуб, а я забыл все свои страхи. Я мог дотянуться рукой до ржавой, изъеденной морской солью железной обшивки бортов. Они были так высоки, стены этого водяного города, что за ними совсем не чувствовалось ветра. Между тем он налетал порывами, и высоко над нами я слышал его свист в снастях и мачтах. Ветер гулял там среди корабельных мачт, как в голом зимнем лесу, здесь же, у ржавых железных бортов, мимо которых пробиралась наша шлюпка, только плескалась мелкая зыбь да потрескивали битые льдины.

И снова нас раскачивало и швыряло из стороны в сторону, и к ледяным брызгам, летевшим через борта, прибавился мокрый снег. Опять мы шли по открытому заливу. Я не мог открыть глаз, от снега и ветра у меня свело всё лицо.

— Аркашка, скоро ли? — взмолился я.

— Мы уже пришли, — сказал он. — Надо ждать, когда опять посветлеет.

Не знаю, что было бы с нами в эту ночь, если бы опять не пронесло облака. Мне казалось, что битый час мы качаемся на короткой зыби с залива, что убывающая вода мало-помалу всё дальше уводит нас от берегов. (На самом деле уже начинался прилив, и Шкебин всё время подгребал, чтобы нас не выбросило на берег.) Наконец на том берегу опять осветились снежные вершины, и лунная дорожка стремительно пересекла залив.

Я опять увидел суда. Но как они были не похожи на те, мимо которых мы только что проходили на шлюпке!

Длинные, с низкими палубами, они стояли по двое, по трое, тесно прижавшись борт к борту. Это было сборище судов, обледенелых до кончиков мачт, пудовыми льдинами обвешанных по снастям и железным поручням, точно иллюминованных льдом к какому-то удивительному морскому празднику. Можно было подумать, что это затонувший флот, который отлив поднял со дна, а налетевший ветер сбил в кучу.

Так вот как они выглядели, эти промысловые суда — рыболовы и зверобои, возвратившиеся из зимних рейсов! Никогда я не думал, что судно может так обледенеть в плаванье, нести на себе такую тяжесть льда и смоченного водой, обмерзшего снега. Борт о борт с ними были пришвартованы другие — чистенькие, окрашенные в черно-красный цвет, ещё только собиравшиеся в море. У одних на бортах были написаны их названия: «Краб», «Пикша», «Акула», «Пинагор», «Палтус», у других обозначены были только номера. Я смотрел на эти маленькие, с низкими палубами суда, на одном из которых мне предстояло пойти в море, и не прислушивался к тому, что происходило в нашей шлюпке. Где в этом сборище судов стоял мой 89-й? Напрасно было его искать: суда теснились борт к борту, все, как один, с одинаковыми трубами и мостиками.

• Предыдущая
• 14/82
• Следующая