Рассказы, сценки, наброски - Хармс Даниил Иванович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/56
- Следующая
Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.
Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:
– Принтимпрам.
Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня больше нет.
1936 год
Даниил Иванович Хармс
Фаол сказал: «Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на велосипеде и вдруг, доехав до Казанского Собора, исчез. Знает ли он, что дано было сотворить ему: добро или зло? Или такой случай: один артист купил себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала эту шубу, но зато другой старушке, а именно своей матери, которая жила у артиста и обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу, он сотворил по всей видимости зло, ибо от новой шубы столь невыносимо пахло каким-то формалином и нафталином, что старушка, мать того артиста, однажды не смогла проснуться и умерла. Или ещё так: один графолог надрызгался водкой и натворил такое, что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы, что хорошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно».
Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.
– Хо-хо,– сказал он, лежа на полу,– че-че.
Фаол продолжал: «Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и плохо. С одной стороны, сказано: возлюби, а, с другой стороны, сказано: не балуй. Может, лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлюби. А возлюбишь – набалуешь. Что делать? Может возлюбить, да не так? Тогда зачем же у всех народов одним и тем же словом изображается возлюбить и так и не так? Вот один артист любил свою мать и одну молоденькую полненькую девицу. И любил он их разными способами. И отдавал девице большую часть своего заработка. Мать частенько голодала, а девица пила и ела за троих. Мать артиста жила в прихожей на полу, а девица имела в своем распоряжении две хорошие комнаты. У девицы было четыре пальто, а у матери одно. И вот артист взял у своей матери это одно пальто и перешил из него девице юбку. Наконец, с девицей артист баловался, а со своей матерью – не баловался и любил ее чистой любовью. Но смерти матери артист побаивался, а смерти девицы – артист не побаивался. И когда умерла мать, артист плакал, а когда девица вывалилась из окна и тоже умерла, артист не плакал и завел себе другую девицу. Выходит, что мать ценится, как уники, вроде редкой марки, которую нельзя заменить другой».
– Шо-шо,– сказал Мышин, лежа на полу.– Хо-хо.
Фаол продолжал:
«И это называется чистая любовь! Добро ли такая любовь? А если нет, то как же возлюбить? Одна мать любила своего ребенка. Этому ребенку было два с половиной года. Мать носила его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили детей и другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока маленьких детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешеная собака, кинулась прямо к детям и начала их кусать. Матери с воплями кинулись к своим детям, в том числе и наша мать. Она, жертвуя собой, подскочила к собаке и вырвала у нее из пасти, как ей казалось, своего ребенка. Но, вырвав ребенка, она увидела, что это не ее ребенок, и мать кинула его обратно собаке, чтобы схватить и спасти от смерти лежащего тут же рядом своего ребенка. Кто ответит мне: согрешила ли она или сотворила добро?»
– Сю-сю,– сказал Мышин, ворочаясь на полу.
Фаол продолжал: «Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит ли зверь? Или грешит только один человек?»
– Млям-млям,– сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола,– шуп-шуп.
Фаол продолжал: «Если грешит только один человек, то значит, все грехи мира находятся в самом человеке. Грех не входит в человека, а только выходитиз него. Подобно пище: человек съедает хорошее, а выбрасывает из себя нехорошее. В мире нет ничего нехорошего, только то, что прошло сквозь человека, может стать нехорошим».
– Умняф,– сказал Мышин, стараясь приподняться с пола.
Фаол продолжал: «Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях наших, которые называются одним словом `любовь'. Ошибка ли это языка, или все эти состояния едины? Любовь матери к ребенку, любовь сына к матери и любовь мужчины к женщине – быть может, это все одна любовь?»
– Определенно,– сказал Мышин, кивая головой.
Фаол сказал: «Да, я думаю, что сущность любви не меняется от того, кто кого любит. Каждому человеку отпущена известная величина любви. И каждый человек ищет, куда бы ее приложить, не скидывая своих фюзеляжек. Рас крытие тайн перестановок и мелких свойств нашей души, подобной мешку опилок…»
– Хвать!– крикнул Мышин, вскакивая с пола.– Сгинь!
И Фаол рассыпался, как плохой сахар.
1940 год
Даниил Иванович Хармс
Пронин сказал:
– У вас очень красивые чулки.
Ирина Мазер сказала:
– Вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
– О, да. Очень.– И схватился за них рукой.
Ирина сказала:
– А почему вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
– Они очень гладкие.
Ирина подняла свою юбку и сказала:
– А видите, какие они высокие?
Пронин сказал:
– Ой, да, да.
Ирина сказала:
– Но вот тут они уже кончаются. Тут уже идет голая нога.
– Ой, какая нога!– сказал Пронин.
– У меня очень толстые ноги,– сказала Ирина.– А в бедрах я очень широкая.
– Покажите,– сказал Пронин.
– Нельзя,– сказала Ирина,– я без пантолон.
Пронин опустился перед ней на колени.
Ирина сказала:
– Зачем вы встали на колени?
Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал:
– Вот зачем.
Ирина сказала:
– Зачем вы поднимаете мою юбку ещё выше? Я же вам сказала, что я без панталон.
Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал:
– Ничего, ничего.
– То есть как это так, ничего?– сказала Ирина.
Но тут в дверь кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а Пронин встал с пола и подошел к окну.
– Кто там?– спросила Ирина через двери.
– Откройте дверь,– сказал резкий голос.
Ирина открыла дверь, и в комнату вошел человек в черном пальто и в высоких сапогах. За ним вошли двое военных, низших чинов, с винтовками в руках, а за ними вошел дворник. Низшие чины встали около двери, а человек в черном пальто подошел к Ирине Мазер и сказал:
– Ваша фамилия?
– Мазер,– сказала Ирина.
– Ваша фамилия?– спросил человек в черном пальто, обращаясь к Пронину.
Пронин сказал:
– Моя фамилия Пронин.
– У вас оружие есть?– спросил человек в черном пальто.
– Нет,– сказал Пронин.
– Сядьте сюда,– сказал человек в черном пальто, указывая Пронину на стул.
Пронин сел.
– А вы,– сказал человек в черном пальто, обращаясь к Ирине,– наденьте ваше пальто. Вам придется с нами поехать.
– Зачем?– сказал Ирина.
Человек в черном пальто не ответил.
– Мне нужно переодеться,– сказала Ирина.
– Нет,– сказал человек в черном пальто.
– Но мне нужно ещё кое-что на себя надеть,– сказала Ирина.
– Нет,– сказал человек в черном пальто.
Ирина молча надела свою шубку.
– Прощайте,– сказала она Пронину.
– Разговоры запрещены,– сказал человек в черном пальто.
– А мне тоже ехать с вами?– спросил Пронин.
– Да,– сказал человек в черном пальто.– Одевайтесь.
Пронин встал, снял с вешалки свое пальто и шляпу, оделся и сказал:
– Ну, я готов.
– Идемте,– сказал человек в черном пальто.
Низшие чины и дворник застучали подметками.
Все вышли в коридор.
Человек в черном пальто запер дверь Ирининой комнаты и запечатал ее двумя бурыми печатями.
– Даешь на улицу,– сказал он.
И все вышли из квартиры, громко хлопнув наружной дверью.
- Предыдущая
- 17/56
- Следующая
