НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 34 - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 13
- Предыдущая
- 13/70
- Следующая
— То, что ты говоришь, — объявил Виктор, — до такой степени неправильно, что я даже не обижаюсь. Но ты продолжай, у тебя очень интересно меняется лицо, когда ты говоришь. — Он закурил и передал ей сигарету — Продолжай.
— Медузы, — сказала она горько. — Скользкие глупые медузы. Копошатся, ползают, стреляют, сами не знают, чего хотят, ничего не умеют, ничего по-настоящему не любят… как черви в сортире…
— Это неприлично, — сказал Виктор. — Образ, несомненно, выпуклый, но решительно неаппетитный. И вообще все это банальности. Диана, милая моя, ты не мыслитель. В прошлом веке и в провинции это еще как-то звучало бы… общество по крайней мере было бы сладко шокировано, и бледные юноши с горящими глазами таскались бы за тобой по пятам. Не сегодня это уже очевидности. Сегодня уже все знают, что есть человек. Что с человеком делать — вот вопрос. Да и тот, признаться, уже навяз на зубах.
— А что делают с медузами?
— Кто? Медузы?
— Мы.
— Насколько я знаю — ничего. Консервы, кажется, из них делают.
— Ну и ладно, — сказала Диана. — Ты что-нибудь наработал за это время?
— А как же! Я написал страшно трогательное письмо своему другу Роц-Тусову. Если после этого письма он не устроит Ирму в пансион, значит, я никуда не годен.
— И это все?
— Да, — сказал Виктор. — Все остальное я выбросил.
— Господи! — сказала Диана. — А я-то за тобой ухаживала, старалась не мешать, отгоняла Росшепера…
— Купала меня в ванне, — напомнил Виктор.
— Купала тебя в ванне, поила тебя кофе…
— Погоди, — сказал Виктор, — но ведь я тоже купал тебя в ванне…
— Все равно.
— Как это — все равно? Ты думаешь, легко работать, выкупав тебя в ванне? Я сделал шесть вариантов описания этого процесса, и все они никуда не годятся.
— Дай почитать.
— Только для мужчин, — сказал Виктор. — Кроме того, я их выбросил, разве я тебе не сказал? И вообще там было так мало патриотизма и национального самосознания, что это все равно никому нельзя было бы показать.
— Скажи, а ты как — сначала напишешь, а потом уже вставляешь национальное самосознание?
— Нет, — сказал Виктор. — Сначала я проникаюсь национальным самосознанием до глубины души: читаю речи господина Президента, зубрю наизусть богатырские саги, посещаю патриотические собрания. Потом, когда меня начинает рвать — не тошнить, а уже рвать, — я принимаюсь за дело… Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, что мы будем делать завтра.
— Завтра у тебя встреча с гимназистами.
— Это быстро. А потом?
Диана не ответила. Она смотрела мимо него. Виктор обернулся. К ним подходил мокрец — во всей своей красе: черный, мокрый, с повязкой на лице.
— Здравствуйте, — сказал он Диане. — Голем еще не вернулся?
Виктор поразился, какое лицо сделалось у Дианы. Как на старинной картине. Даже не на картине — на иконе. Странная неподвижность черт, и ты недоумеваешь, то ли это замысел мастера, то ли бессилие ремесленника. Она не ответила. Она молчала, и мокрец тоже молча смотрел на нее, и никакой неловкости не было в этом молчании — они были вместе, а Виктор и все прочие были отдельно. Виктору это очень не понравилось.
— Голем, наверное, сейчас придет, — сказал он громко.
— Да, — сказала Диана. — Присядьте, подождите.
У нее был обычный голос, и она улыбалась мокрецу равнодушной улыбкой. Все было как обычно — Виктор был с Дианой, а мокрец и все прочие были отдельно.
— Прошу! — весело сказал Виктор, указывая на кресло доктора Р. Квадриги.
Мокрец сел, положив на колени руки в черных перчатках. Виктор налил ему коньяку. Мокрец привычно-небрежным жестом взял рюмку, покачал, как бы взвешивая, и снова поставил на стол.
— Я надеюсь, вы не забыли? — сказал он Диане.
— Да, — сказала Диана. — Да, сейчас принесу. Виктор, дай мне ключ от номера, я сейчас вернусь.
Она взяла ключ и быстро пошла к выходу. Виктор закурил. «Что это с тобой, приятель? — сказал он себе. — Что-то тебе слишком многое мерещится в последнее время. Нежный ты стал какой-то, чувствительный… Ревнивый. А зря. Тебя это совершенно не касается — все эти бывшие мужья, все эти странные знакомства… Диана — это Диана, а ты — это ты. Росшепер импотент? Импотент. Вот и будет с тебя…» Он знал, что все это не так просто, что он уже проглотил какую-то отраву, но он сказал себе: хватит, и сегодня — сейчас, пока — ему удалось убедить себя, что действительно хватит.
Мокрец сидел напротив, неподвижный и страшный, как чучело. От него пахло сыростью, и еще чем-то, какой-то медициной. «Мог ли я подумать, что когда-нибудь буду сидеть с мокрецом в ресторане за одним столиком?… Прогресс, ребята, движется куда-то понемногу. Или это мы стали такие всеядные: дошло до нас наконец, что все люди — братья? Человечество, друг мой, я горжусь тобою… А вы, сударь, отдали бы свою дочь за мокреца?…»
— Моя фамилия — Банев, — представился Виктор и спросил: — Как здоровье вашего… пострадавшего? Того, что попал в капкан.
Мокрец быстро повернул к нему лицо. Смотрит, как через бруствер, подумал Виктор.
— Удовлетворительно, — ответил мокрец сухо.
— На его месте я бы подал заявление в полицию.
— Не имеет смысла, — сказал мокрец.
— Почему же? — сказал Виктор. — Не обязательно обращаться в местную полицию, можно обратиться в окружную…
— Нам это не нужно.
Виктор пожал плечами.
— Каждое ненаказанное преступление рождает новое преступление.
— Да. Но нас это не интересует.
Они помолчали. Потом мокрец сказал:
— Меня зовут Зурзмансор.
— Знаменитая фамилия, — вежливо сказал Виктор. — Вы не родственник Павлу Зурзмансору, социологу?
Мокрец прищурил глаза.
— Даже не однофамилец, — сказал он. — Мне говорили, Банев, что завтра вы выступаете в гимназии…
Виктор не успел ответить. За спиной у него двинули кресло, и молодцеватый баритон произнес:
— А ну, зараза, пошел отсюда вон!
Виктор обернулся. Над ним возвышался губастый Фламин Ювента или как его там, словом, племянничек. Виктор глядел на него не дольше секунды, но уже чувствовав сильнейшее раздражение.
— Вы эта кому, молодой человек! — осведомился он.
— Вашему приятелю, — любезно сообщил Фламин Ювента и снова гаркнул: — Тебе говорят, мокрая шкура!
— Одну минуточку, — сказал Виктор и встал.
Фламин Ювента, ухмыляясь, смотрел на него сверху вниз. Этакий юный Голиаф в спортивной куртке, сверкающей многочисленными эмблемами, наш простейший отечественный штурмфюрер, верная опора нации с резиновой дубинкой в заднем кармане, гроза левых, правых и умеренных. Виктор протянул руку к его галстуку и спросил, изображая озабоченность и любопытство: «Что это у вас такое?» И когда юный Голиаф машинально наклонил голову, чтобы поглядеть, что у него там такое, Виктор крепко ущемил его нос большим и указательным пальцем. «Э!» — ошеломленно воскликнул юный Голиаф и попытался вырваться, но Виктор его не выпустил и некоторое время старательно и с ледяным наслаждением крутил и выворачивал этот наглый крепкий нос, приговаривая; «Веди се6я прилично, щенок, племянничек, штурмовичок вшивый, сукин сын, хамло…» Позиция была исключительно удобной: юный Голиаф отчаянно лягался, но между ними было кресло, юный Голиаф месил воздух кулаками, но руки у Виктора были длиннее, и Виктор все крутил, вращал, драл и вывертывал, пока у него над головой не пролетела бутылка. Тогда он оглянулся: на него, раздвигая столы и опрокидывая кресла, с грохотом неслась вся банда — пятеро, причем двое из них очень рослые. На мгновение все застыло, как на фотоснимке, — черный Зурзмансор, спокойно откинувшийся в кресле; Тэдди, повисший в прыжке над стойкой; Диана с белым свертком посередине зала; а на заднем плане в дверях — свирепое усатое лицо швейцара; и совсем рядом — злобные морды с разинутыми пястями. 3атем фотография кончилась и началось кино.
Первого верзилу Виктор очень удобно сшиб ударом по скуле. Тот исчез и некоторое время не появлялся. Но другой верзила попал Виктору в ухо. Кто-то еще ударил его ребром ладони по щеке — видимо, промахнулся по горлу. А еще кто-то — освободившийся Голиаф — прыгнул на него сзади. Все это было грубое уличное хулиганье, опора нации — только один из них знал бокс, а остальные жаждали не столько драться, сколько увечить; выдавить глаз, разорвать рот, лягнуть в пах. Будь Виктор один, они бы его искалечили, но с тыла на них набежал Тэдди, который свято исповедовал золотое правило всех вышибал — гасить любую драку в самом зародыше; а с фланга появилась Диана, Диана Бешеная, оскаленная ненавистью, непохожая на себя, уже без белого пакета, а с тяжелой оплетенной бутылью в руках; и еще подоспел швейцар, человек хотя и пожилой, но, судя по ухваткам, бывший солдат — он действовал связкой ключей, словно это был ремень со штыком в ножнах. Так что когда из кухни прибежали два официанта, делать им было уже нечего. Племянничек удрал, забыв на столике свой транзистор. Один из молодчиков остался лежать под столом — это был тот, которого Диана свалила бутылью, остальных же четверых Виктор с Тэдди, подбадривая Друг друга удалыми возгласами, буквально вынесли из зала на кулаках, прогнали через вестибюль и пинками выбили в вертящуюся дверь. По инерции они вылетели наружу сами и только там, под дождем, осознали полную победу и несколько успокоились.
- Предыдущая
- 13/70
- Следующая
