НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 36 - Булычев Кир - Страница 29

Первые дни промелькнули в сознании Евгении Егоровны как золотисто-розовая полоса, в которой не прорисовывались детали. Но вот минули выходные, а утром в понедельник Евгения Егоровна, вжатая в плотную массу пассажиров троллейбуса, неожиданно для себя задумалась над эпизодом, происшедшим в их отделе в пятницу, к концу рабочего дня. Темным пятном вплыло в ее радость ощущение чего-то непонятного и давящего. Казалось бы, ничего особенного не случилось, но…

Ниночка Епишина, ровесница Евгении Егоровны, собиралась сразу после работы на вечеринку к друзьям. Она пришла на службу нарядная, с красивой прической, и сотрудницы не преминули отметить, что Ниночка прекрасно выглядит и ей очень к лицу новое платье. Уже с пяти часов Ниночка нервничала и то и дело поглядывала то в зеркало, то на часы. Женщины улыбались потихоньку, и Евгения Егоровна тоже радовалась за Ниночку, ощущая в то же время раздвоенность мысли: с одной стороны, сочувствовала Ниночке, понимая ее волнение, с другой — знала, что вечер пройдет прекрасно и очень скоро Ниночка выйдет замуж… «Вот бы сказать ей сейчас, — думала Евгения Егоровна. — То-то было бы радости!» Но почему-то решила, что говорить нельзя. Все должно идти естественным путем. И вот в последний момент, когда все начали складывать бумаги, собираясь расходиться, — Игорь Антонович, взглянув на Ниночку, в последний раз оглядывающую себя в зеркало, сказал с холодной улыбкой:

— И все-то у вас на уме тряпочки-бантики-гуляночки. Лучше бы о работе подумали.

Ниночка вспыхнула, потом побледнела, опустила руки, — и стояла так несколько минут, растерянно глядя на Игоря Антоновича. А тот, словно не заметив произведенного его словами эффекта, спокойно взял портфель и, попрощавшись с сотрудницами, вышел из отдела. Евгения Егоровна, забыв о Ниночке, вышла следом за ним. Ее интересовало сейчас одно — возможность вместе с Игорем Антоновичем дойти до остановки троллейбуса. Жаль только, что ехать им разными маршрутами…

А теперь Евгения Егоровна размышляла об этом случае, ища оправданий своему кумиру. В самом деле, Ниночка не бог весть какой работник, так что Игорь Антонович, безусловно, прав. Но зачем было говорить в такой момент? Впрочем, он ведь не знал, что дело не в вечеринке самой по себе. И все-таки…

Задумавшись, Евгения Егоровна проехала свою остановку, вышла на следующей и в результате опоздала на пять минут, за что и получила выговор от начальника. «Ну вот, — с огорчением думала Евгения Егоровна, раскладывая на столе таблицы, — теперь он подумает, что и я работник вроде Ниночки». Но тут же успокоила себя воспоминанием: за то время, что Игорь Антонович работал в их отделе, Женечка Минаева трижды получала благодарности.

Но что-то изменилось с этого дня. Евгения Егоровна стала замечать, что Игоря Антоновича недолюбливают не только в отделе, но и во всем бюро отношение к нему прохладное, — несмотря на то, что дело свое он знал прекрасно, и собственно, кроме работы, ничто в жизни его не интересовало. Но… Иногда он слишком резко обрывал разговоры в отделе, иногда слишком категорично приказывал сделать то-то и то-то, хотя надобности в подобной категоричности не было; и что-то проскальзывало в его словах, интонациях… Евгения Егоровна боялась назвать словом, что именно.

Как-то в коридоре до Евгении Егоровны донеслись слова, брошенные вслед Игорю Антоновичу:

— Растет изо всех сил!

И ее словно ударили по лицу.

Но ведь она слышала это и в прежней жизни?… То есть в теперешней… то есть… Ну, неважно. В общем, знала, что Игорь Антонович действительно растет изо всех сил, резво отпихивая локтями все, что мешает его росту. Знала, но… оправдывала. Ей всегда казалось, что лишь зависть — причина плохого отношения к ее начальнику. И не только в молодости, но и позже, много лет спустя, она была все так же уверена в вечной и постоянной правоте Игоря Антоновича. Почему же теперь — только теперь — она поняла, что это стремление выдвинуться, вырваться вперед отнюдь не безобидно в той форме, какую оно приняло у Игоря Антоновича?

Она не верила своему открытию. Ей все еще казалось, что она» слишком строго судит этого человека — судит с высоты жизненного опыта, вложенного в теперешнее молодое существо, что мысли Евгении Егоровны мешают Женечке видеть мир просто. Игорь Антонович по-прежнему — как и тридцать лет назад — не замечал ее, и Евгения Егоровна полагала, что в ней просто бунтует оскорбленное самолюбие. Так прошло около месяца.

Заканчивался обеденный перерыв, и сотрудницы уже сидели на рабочих местах, слушая рассказ Анны Николаевны об очередной проказе ее любимицы, кошки Софьи Львовны. Анна Николаевна — одинокая пожилая женщина — считала свою кошку гением животного мира и могла говорить о ней без конца. А поскольку рассказывать она умела, слушали ее с удовольствием, прерывая лишь взрывами хохота. В момент очередного всплеска веселья вошел Игорь Антонович и, выслушав заключительную фразу рассказа Анны Николаевны, сказал:

— Это все ерунда. Вот я вам сам скажу про кошек. Кошки — они, знаете ли, очень разные бывают. Иной раз такая идиотка уродится… Хотя, конечно, — перебил сам себя Игорь Антонович, — для любого кошковладельца его зверь — самый умный.

И уткнулся в бумаги.

А в отделе наступила гробовая тишина.

В этот вечер Евгения Егоровна не могла усидеть дома. Маленькая комната казалась ей душкой коробкой, стены и потолок сдвинулись, стиснув пространство до размеров почтового ящика, — и Евгения Егоровна вышла на улицу. Она шла, не глядя по сторонам, и, кажется, ни о чем не думала — просто шагала, не видя уже занесенного снегом мира, желтых окон в черных плоскостях стен, проезжающих машин… людей, спешащих домой, к своим семьям и заботам… и, внезапно остановившись, сказала вслух:

— О господи, да ведь он просто непорядочен… и… и глуп!

Проходившая мимо женщина испуганно покосилась на Евгению Егоровну и прибавила шагу. А Женечка Минаева, сунув руку под пальто, нащупала кулон и, мгновенно решившись, вытащила его и открыла.

Все в той же «мечте номер восемнадцать» Евгения Егоровна и Андрей Федорович сидели, забыв о стоящем перед ними мороженом. До сегодняшнего дня Евгения Егоровна упорно уходила от разговора, но вот наконец Андрею Федоровичу удалось затащить бывшую одноклассницу в кафе. Довольно долго она отделывалась от вопросов незначащими фразами, но внезапно, словно переключившись наконец на настоящее, спросила:

— Скажи, Андрей, с тобой бывало такое, чтобы полностью изменилась оценка человека? Предположим, ты знаешь кого-то давно, и хорошо знаешь, — и вдруг ты видишь то, чего никогда прежде не замечал? И сразу все поступки этого человека приобретают для тебя другую окраску? Бывало?

Андрей Федорович помолчал немного, потом не спеша заговорил:

— Видишь ли, Женя… такое случается не так уж редко. Но не вдруг, ни с того ни с сего, а, как правило, после серьезных потрясений, когда поневоле пересматривается жизнь — своя и чужая. И меняются не только оценки.

— То есть?

— Например, мне известно несколько случаев, когда у людей, побывавших на грани жизни и смерти, появлялась острота внутреннего зрения, не доступная и не понятная им прежде. Но должен сказать, что таким людям жить становилось намного труднее. Слишком хорошо они постигали внутреннюю суть явлений, слишком прозрачными становились для них мотивы чужих поступков… Такой груз невыносим для души, и человек замыкается в себе, отстраняясь от внешнего, ранящего.

— И ты…

— У меня это возникло после перехода в прошлое. Как и у всех, кстати, кто побывал в нем.

— Так ты возвращался в прошлое? И что?…

— И как видишь, я здесь, — рассмеялся Андрей Федорович, — Сижу вот, мороженое глотаю.

— Может быть, виновата ваша машина?

— Нет, вряд ли причина в аппарате. Скорее в самой структуре времени, в глубинных его основаниях скрыто нечто, прикасаться к чему мы не вправе.

— Почему же ты не предупредил меня?