Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/94
- Следующая
Они встретили девочку у входа, и мать сразу догадалась, что Зульфия прибежала не к ней одолжить щепотку соли или несколько спичек, потому что девочка, тяжело дыша, остановилась и глядела на Хисматуллу.
— Я пойду погляжу белье, — сказала Сайдеямал. — Может быть, какие-то вещи уже под сохли…
Она вышла во двор, сняла с веревки самотканое платье первой жены бая Хуппинисы и, разложив его на гладком, отполированном до блеска конце бревна, стала легонько поколачивать его деревянным вальком. Она поворачивала его на разные стороны, била размеренно и призывно, зная, что после каждого удара платье становится мягче. Иначе Хуппиниса вернет его обратно, едва потрогав материю на ощупь.
Что-то таилось в этом приходе маленькой девочки такое, что и пугало ее и радовало, и Сайдеямал терялась в догадках.
За Карматау садилось вечернее, уставшее за день солнце, оно было еще раскаленным и ярким, но успело растратить свою силу утром, полное буйства и озорства, и днем, когда горело ровно и постоянно, теперь оно расплескивало остывшие лучи на багровую от заката гору, на верхушки леса, стоявшего стеной за деревней, исходило густыми золотистыми каплями меда, падая в речку Кэжэн.
Оно вспыхнуло и словно подожгло светлое платье Зульфии, когда она выскочила из землянки и побежала к поселку, босые ноги ее мелькали, будто облитые красным загаром. Она становилась все меньше: уже не было видно, как нескладно машет она руками, только бились за спиной, плескались темные волосы, и грязные ноги казались обутыми в каты при свете заходящего солнца…
Сайдеямал замерла, увидев на пороге землянки сына. В его лице было что-то такое, что заставило ее не только замереть, но и испугаться, хотя оно было спокойным и ясным. Но это было лицо человека, решившегося на что-то серьезное и важное в своей жизни.
— Ты отдал ей деньги, Хисмат? — наконец, не выдержав долгого молчания, спросила она.
— Нет, мама… — он устало вздохнул. — Разве этими грошами поможешь?..
— А зачем прибегала Зульфия?
Она сама не знала, как вырвался у нее этот возглас, ведь она не хотела тревожить сына, и пожалела, что не выдержала и спросила о том, о чем он должен был сказать сам, если бы наступила пора. Но Хисматулла нисколько не удивился вопросу матери, а словно ждал его и был доволен, что наконец может высказать то, о чем все равно нельзя было умолчать.
— Я думаю свататься, мама…
— Свататься? Но, Хисмат…
— Погоди, мама, — он закрыл глаза и сжал зубы, точно ему было не под силу говорить. — Ты сама мне сказала, что тебе уже тяжело одной… Так вот… Тебе будет еще тяжелее, и ты должна потерпеть, если я твой сын и ты любишь меня…
— О чем ты, Хисмат?.. Может, ты заболел?
— Нет, нет… Ты только слушай… Тебе придется пожить немного одной, но я буду помогать…
Сайдеямал не все поняла из слов сына, ей стало страшно и за него, и за себя, но больше за него, потому что он был молод и безрассуден, как все в его годы, когда играет беспечная кровь в теле и голова не подчиняется обычным житейским доводам. Он мог совершить сейчас самый опасный шаг в своей жизни и потом будет расплачиваться за него до конца дней.
— Но кого же ты хочешь сватать, сынок? — Голос ее дрожал, и в глазах стояли слезы. — У тебя нет даже хороших штанов, не то что калыма…
— Я на калым заработаю, отдам потом… — Хисматулла говорил обо всем так, как будто обдумывал это целый год и лишь сейчас поверял ей то, что давно созрело в его душе. — Я не всегда буду нищим, мама… Я стану богатым, вот увидишь!..
— Но к кому же ты собираешься посылать сватов, сынок?
Хисматулла взглянул на нее, как бы поражаясь ее неведенью и наивности, словно мать и так давно должна была знать имя той единственной девушки, которая владела его сердцем.
— Я хочу жениться на Нафисе, эсей…
Сайдеямал отшатнулась, точно ее ударили или резко оттолкнули.
— Ты в своем уме, Хисмат?! Неужели аллах лишил тебя рассудка? О, горе мне!.. — Она уже не плакала, а смотрела на сына горячими глазами. — Ты разве не слышал, что твою Нафису уже просватали сегодня? Об этом знает вся деревня!.. Хажисултан-бай заслал к ней сватов, и родители дали свое согласие!.. О чем же ты думаешь?
— Я все знаю, эсей. — Голос сына был ровен и полон силы. — Конечно, я мог бы все сделать раньше… но я жалел Хайретдина и не мог идти к нему с пустыми руками… А сейчас я пойду…
Он поднялся, и Сайдеямал ухватила его за руки:
— Не делай ничего дурного, мой сын!.. Аллах не пощадит нас, и люди проклянут…
— Не бойся, эсей… Я ничего не сделаю такого, что замарало бы наше имя…
Сайдеямал молча опустилась на нары, и Хисматулла видел, как бьется на шее матери тоненькая голубая жилка, точно просилась на волю. Он положил руку на плечо матери, постоял так, не говоря больше пи слова, и вышел.
Над деревней плыла в облаках полная луна, в землянках и избах светились лишь редкие огоньки.
Хисматулла обогнул огороды и выбрался к крутому берегу реки. Кэжэн отсюда открывалась вся, обнажая по откосам сухую желтую глину, темная вода плескалась внизу, под обрывом, и качала на своей зыби большую луну, похожую на ярко начищенный медный таз.
Был на исходе август, и низкое, усыпанное звездами небо бороздили светлые следы падающих звезд.
Хисматулла долго стоял на берегу и, когда срывалась новая звезда, загадывал про себя:
— Я женюсь на Нафисе… Нафиса будет моя…
Ему казалось, что звезда каждый раз гасла быстрее, чем он успевал вышептать до конца свое желанье.
Легкий шорох за спиной заставил его вздрогнуть, и он рванулся навстречу Нафисе. Она шла по краю обрыва, как слепая, не понимая, что любой неосторожный шаг бросит ее вниз, на самое дно. Боясь испугать ее, он застыл на месте и ждал когда она подойдет.
— Нафиса…
Она остановилась в двух шагах от него, как бы удивляясь, что видит его здесь, и молча смотрела на него.
— Что ж ты молчишь, Нафиса? Что с тобой?
Она протянула к нему руки, как бы не видя его, и, припав к его груди, затряслась от плача.
— Не надо, не плачь, — тихо уговаривал Хисматулла, хотя сам еле сдерживался, чтобы не разреветься. — Я не отдам тебя никому, слышишь? Не отдам!..
Он бережно прижимал ее к себе, гладил ее волосы и говорил, говорил, лишь бы она перестала плакать, лишь бы перестали дрожать ее плечи
— Лучше мне не дожить бы до этого дня, — сквозь слезы, сдавленно и обжигающе шептала Нафиса. — Лучше бы меня задушили, когда я была маленькая!.. Утопили, как котенка!
— Тише, тише…
— Пусть! Пусть!., Мне все равно! — с исступленным отчаянием выговаривала Нафиса. — Я готова принять позор, как дочка Каенсафы-енги, чем быть проданной за пятьдесят рублей!..
Лицо ее было мокро от слез, но она не вытирала их и все плакала и плакала, пока не обессилела.
Хисматулла обнял ее, тихо повел вдоль берега, усадил на траву за кустом, и они долго сидели так, прижавшись друг к другу, и молчали.
От реки тянуло сыростью, запахом глины, вода поблескивала внизу и ловила в своем отражении звезды. Откуда-то налетал ветер, и темный тальник у воды начинал тревожно шелестеть, потом все стихало, и было слышно, как лают в деревне собаки, как всплескивает в глубокой заводи рыба.
— Никто не сможет разлучить нас, Нафиса, слышишь! Никто! — говорил Хисматулла. — Один человек, который бежал из Сибири, говорил, что бедные не имеют права быть красивыми… Но это неправда!.. Ты красивая, и мы оба бедные, но мы будем счастливыми!
— Но как же ты справишься с баем? Он отыщет нас везде, хоть мы убежим на край света!.. У него деньги, и за деньги он найдет нас даже под землей!..
— Все равно я не боюсь…
— Я боюсь, Хисмат!.. Ай, алла! Чем я провинилась перед тобой? Ты же знаешь, что у меня на душе нет ни капли греха!..
— Дай сюда твою руку, — Хисматулла приложил руку девушки к своей груди. — Ты слышишь, как оно стучит?.. Это твое сердце, и оно никогда не обманет!.. Я завтра пойду на хутор Байгужи и найду там подходящее место… Мы убежим!
- Предыдущая
- 18/94
- Следующая
