Ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко. Сказки славян. - Автор неизвестен - Страница 11
- Предыдущая
- 11/70
- Следующая
Марфа-царевна соболиные брови нахмурила и говорит:
— Ну что ж, одна загадка позади, вторая впереди. К свадебному платью мне сапожок сафьяновый тачают, золотые узоры, серебряные подборы. А ты мне второй стачай, чтобы пара была.
Вернулся царь Иван на корабль ещё темней с лица, чем раньше. Рассказал своему верному слуге всё как есть. Иван — крестьянский сын говорит:
— Эта беда не беда!
Опять побежал по городу. Всех сапожников обегал и нашёл, где сапожок царевне ладят. Всё, как в прошлую ночь, сделал — раскинул скатёрку-хлебосолку, поманил угощеньем мастеров, а сам сапожок унёс и скатёрку не забыл прихватить.
Еле мастера управились, другой сапожок сшили. Приносят его Марфе-царевне, а уж царь Иван там.
Надели царевне сапожки — оба впору, хоть мерь, хоть не мерь.
Марфа-царевна со зла ножками в новых сапожках затопала и опять задачу задала:
— Велела я отлить золотое узорчатое колечко. И ты такое же к утру сделай. А нет, так и свадьбе не бывать, и головы тебе не сносить.
Как в те две ночи было, так и в третью получилось. Всё Иван — крестьянский сын уладил. К утру у Марфы-царевны кольцо и у Ивана-царя такое в точности.
Тут уж Марфе-царевне деваться некуда. Что жениху ни загадывала — всё исполнено. Согласилась она замуж за него идти, в его царство-государство ехать.
Сели на корабль и пустились в обратный путь.
Иван — крестьянский сын, ясное дело, с ними. Опять под шапкой-невидимкой укрылся. Его не видят, он всех видит.
Правду говорил царь Иван — хороша собой царевна. Да ме приветлива, не добра, не улыбчива. Как ни взглянет на неё Иван крестьянский сын, свой сон вспоминает. «С чего бы это?» — думает. Но не стал гадать: поживётся — увидится.
Как отплыли, так и приплыли — буря их не настигла, морские разбойники не встречались.
Вернулись, все во дворец пошли. А Иван — крестьянский сын прямёхонько в темницу отправился. Сел, сидит. Так думает:
«Царь Иван меня в темницу посадил, да не он выпустил. Я своё дело сделал, теперь подожду царской милости-справедливости. Пускай сам обо мне вспомнит!»
А царь Иван со своей невесты глаз не сводит, всё на свете позабыл, про своего верного слугу и не вспоминает.
Только когда собрались за свадебным пиром, сестра брату сказала:
— Нехорошо, брат, старый обычай нарушаешь. К царской свадьбе все темницы настежь отворяют, виноватым волю дарят, а у тебя узничек-потюремщичек, верный слуга Иван, в темнице томится.
— Ох, ведь и правда! Что же ты его не отомкнула?
— Да не замкнута темница. Я его звала, он не идёт. Говорит: «Кто меня сюда бросил, тот и выпустить должен».
Тогда царь Иван пошёл в темницу, взял Ивана — крестьянского сына за руку и рядом с собой посадил.
Увидела это Марфа-царевна и спрашивает:
— За что узнику такая честь?
Царь Иван отвечает:
— Теперь ты моя жена, не потаю от тебя правды. Кабы не Иван, не бывать бы нашей свадьбе. Это он твои загадки разгадывал.
Разгневалась Марфа-царевна, крикнула:
— Так вот кто меня перехитрил!
Вскочила из-за стола, сорвала со стены остру сабельку. Хотела Ивану — крестьянскому сыну голову снести, но Иван подпрыгнул — и срубила сабелька не победную головушку, а правую ногу по колено.
Тут Иван — крестьянский сын повернулся к царю Ивану и сказал:
— Вот когда мой сон до половины сбылся-оправдался. Не сказывал я ею ни отцу, ни купцу, ни тебе, царю, а теперь скажу. Снилась мне лисичка-сестричка, что путы мне перегрызла, — это Марья-девица, твоя сестрица. Она меня из темницы выпустила. А ещё снилась змея лютая, что ногу мне по колено откусила, а кто она, сам понимай-угадывай. Берегись, как бы и тебе худо не было!
Никто и слова вымолвить не успел. Иван — крестьянский сын подхватил отрубленную ногу и исчез из глаз, ровно его и не бывало. Шапка-невидимка от всех его скрыла, и сапоги-скороходы помогли. Хоть и на одну ногу обул, мигом очутился далеко от дворца в тёмном лесу.
Перед ним избушка на курьих ножках, об одном окошке.
— Эге! — сказал Иван. — Да это бабы-яги жильё… Стань, избушка, к лесу задом, ко мне передом!
Заскребла избушка когтистыми лапами, заскрипела брёвнышками и повернулась. Тут и дверь оказалась.
Вошёл Иван в избушку, а там двое мужиков на лавке сидят, плачут. Иван их сразу признал. Те самые, что из-за шапки-невидимки, скатёрки-хлебосолки и сапог-скороходов спорили. Присмотрелся — у одного ног нет, у другого глаз нет.
— Что ж это с вами? — спрашивает Иван.
Тот, что без ног, отвечает:
— Обман по кругу ходит, беду за собой водит. А всё из-за шапки-невидимки, сапог-скороходов да скатёрки-хлебосолки. Раздобыла их баба-яга неведомо где, может, у самого Кощея Бессмертного, а мы на них позарились. Подстерегли, когда её дома не было, да и унесли. Мы бабу-ягу перехитрили, а ты — нас.
— Простите, братцы! Не из корысти брал, по крайней надобности. Теперь назад принёс.
— Поздно, — второй мужик отзывается. — Поймала нас баба-яга, сюда приволокла, била-колотила, мучила-жучила, у него отняла ноги, у меня глаза вынула. Да, верно, и тебе несладко пришлось, коли сюда на одной ноге прискакал.
— Обо мне речь особо. Я ногу через вещий сон потерял, — отвечает Иван. — Давайте лучше подумаем, как нам бабу-ягу одолеть. Неужто мы втроём с ней не справимся?!
Вдруг застучало-загремело по лесу. Это баба-яга в своей ступе Домой возвращается, помелом след заметает.
Иван — крестьянский сын шапку-невидимку надел, у двери встал. Баба-яга в дом, а он её — за седые космы. Тут и те Двое ему на подмогу… Связали бабу-ягу, в угол на лавку посадили.
— Говори, где мои ноги?! — кричит безногий.
— Говори, куда мои глаза дела?! — кричит слепой.
Видит баба-яга — деваться некуда.
— Ноги в сундуке у печки, глаза в горшочке за печкой, — отвечает.
Посмотрел Иван — не обманула старая.
— Ну, — говорит, — веди-показывай, где у тебя живая вода. А нет, сделаем с тобой, как ты с ними сделала.
— Ваша взяла, по-вашему и будет, — соглашается баба-яга.
Посадил слепой безногого себе на закорки. Иван прихватил три ноги да глаза в горшочке — и отправились все за бабой-ягой. В густом ельничке, в частом березничке, под корнями старого дуба вырыта криница — тёмная водица.
— Вот, — говорит баба-яга, — омойте в живой воде ноги да глаза, сами омойтесь. Всё у вас срастётся без ущерба, без урона. А меня отпустите с миром.
Обрадовался слепой, хотел опустить глаза в криницу, да Иван его за руку схватил.
— Не спеши, — говорит.
А сам поймал комарика, зажал в кулаке да к уху поднёс, послушал: пищит комарик тонким голосом, на волю просится. Окунул Иван комарика в колодец, сразу он крылышки свесил, ножки раскинул, молчит, не шевелится.
— Эге, — сказал Иван, — так вот какая она водица!
Тут они маленько бабу-ягу поучили: кто берёзовым прутом, кто еловой веткой.
— Это я так, пошутить хотела, — взмолилась баба-яга.
Зашли с другой стороны дуба, а там меж корнями заблестела криница — светлая водица.
— Вот это больше похоже! — сказал Иван и опустил мёртвого комарика в воду.
Мигом комарик встрепенулся, крылышки расправил, ножками задрыгал и улетел.
Обмылись они живой водой. Разом приросло всё. Тот, который слепым был, опять белый свет увидел. Тот, кого баба-яга обезножила, на резвых ногах скачет. Да и Иван смеётся, обеими ногами притопывает.
Про бабу-ягу на радостях забыли. А как спохватились, её уж и след простыл. Попробовали было догонять, да где там! Вскочила она в свою ступу и унеслась неведомо куда. С тех пор её в том лесу никто не видывал, не слыхивал.
Мужики Ивану говорят:
— Бери что хочешь, хоть шапку-невидимку, хоть скатерть-хлебосолку, хоть сапоги-скороходы.
Иван отмахивается:
— Мне они теперь без надобности. Владейте ими сообща да не ссорьтесь. А мне недосуг с вами. Моя служба не кончена, сон не до конца сбылся.
- Предыдущая
- 11/70
- Следующая
