Малышок - Ликстанов Иосиф Исаакович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/61
- Следующая
- Два пуда далеко нашивал, - пробормотал Костя.
- Неправда, не унесешь.
- Нашивал… Я тягучий…
- Так вот, тягучий человек, завтра ты должен пронести десять пудов через весь заводской двор. Слышишь?
- Не осилить, - невольно усмехнулся Костя. - Десять - это много.
- Жила лопнет?
- Может лопнуть.
- Почему же ты решил, что станок, рассчитанный, скажем, на два пуда, должен тащить десять? Доверили тебе надежный, исправный «Буш», который, худо-бедно, может выдавать в смену двадцать «труб», а ты его портишь. «Трубы» - важная часть «катюш». Двадцать «катюш» - это такой залп, который может уничтожить роту или батальон фашистов. Тебе кажется, что ты только шестеренки сломал, а может быть, из-за твоего безобразного поступка мы не успеем отбить на фронте вражескую атаку… Может быть, из-за этого кто-нибудь погибнет… Понимаешь, что ты наделал?
Молчание было тяжелым, но ответить было еще тяжелее.
- Расскажи, как это получилось, и дай слово, что это не повторится, - сказала Нина Павловна.
- Я как лучше хотел, - хрипло, невнятно проговорил Костя, хотя дал себе слово, что после оскорбления, нанесенного ему художником, будет молчать. - Я как лучше хотел… Полторы нормы дать. А они, как черепахи, ползут!…
- Вот в чем дело! - живо откликнулся парторг. - Но почему ты не посоветовался со старшими? Кто тебе позволил своевольничать? Не так вас, кажется, учит Герасим Иванович.
- Не помеха я фронту! - горячо заговорил Костя, мысли которого пошли своим порядком и воскресили чувство острой обиды. - Я фронту не помеха, а они на стенке зачем написали! - Ему стало так горько, что он все забыл, кроме тяжкого оскорбления. - Уйду с завода, не нужны мне такие вот! - крикнул он и отвернулся, вытирая лицо шапкой.
- Что о нем написали? - спросил директор.
- Плакат вывешен, что станколом Малышев - помеха фронту, - пояснил Бабин.
- Ну, это крепко, - поморщился Сергей Степанович и перевел взгляд на Зиночку Соловьеву.
- Это председатель цехкома погорячился, - поспешно откликнулась она. - Я уже сказала ему, что плакат нужно снять…
- Уйду с завода! - упрямо повторил Костя.
- Глупости болтаешь, - остановил его директор. - Сначала станок сломал, а теперь хочешь и рабочие руки забрать? Сбежишь - поймаем, судить будем как дезертира производства.
- В тайге не поймаете, - с чувством превосходства усмехнулся Костя. - В тайге я первый всякого поймаю.
Тут не стерпел парторг. Он рассердился, посмотрел на Костю хмуро.
- Совесть тебя поймает! - сказал он и стукнул своей палкой в пол. - Она поймает, будь уверен! Всю жизнь будешь помнить, как ты фронтовикам в тяжелый год помог… Станок из строя вывел, работу бросил, в тайгу собрался. А я думал, ты самостоятельный, верный человек.
- Так! - поддержал его директор, вынул из стола папку с широкой шелковой завязкой и раскрыл ее. - С тобой, Малышев, мы поступим строго, - решил он. - Ты кое в чем помог заводу. Филиал представляет к награждению нескольких человек за успешную работу в 1941 году. Есть среди них и ты. Вот что написано: «Малышев Константин Григорьевич - инициатор движения «снайперских молотков» в тарном цехе, оказавший филиалу значительную помощь в выполнении декабрьского задания». Просят представить тебя к медали «За трудовое отличие». Да, хорошо бы, Константин Григорьевич, получить медаль, но сам понимаешь - не могу и не хочу я сейчас просить за тебя Михаила Ивановича Калинина. Теперь слушай. Я поставлю вопрос о твоем награждении, как только ты выполнишь следующие условия: ты должен поскорее освоить станок и работать так, как обещал, твой станок должен быть самым чистым в цехе, а инструмент - самым стойким. Стоимость ремонта станка ты покроешь из своей зарплаты… Сколько это составит, товарищ Тимошенко?… Шестьдесят рублей? Вот за три месяца равными долями и внесешь. Что же касается плаката, то его надо снять…
- Да, надо снять, тем более что плакат не совсем правильный, - поддержал парторг. - Конечно, ты, Малышев, фронту не помеха, но ты сделал ошибку, а враг старается воспользоваться каждым нашим промахом. Вот почему не надо ошибаться. Понимаешь? Постарайся, чтобы твои товарищи тоже подтянулись, стали работать хорошо, отлично, по-стахановски. Подумай над этим, Малышев, над этим стоит крепко подумать.
Удивленный, выбитый из колеи словами директора и парторга, Костя опустился на стул. Но тут вскочил Сева. До сих пор он сидел какой-то безжизненный, равнодушный ко всему, что говорилось, как человек, который про себя решил все вопросы, а тут он вскочил…
- Малышев ни в чем не виноват! - заговорил он высоким, срывающимся голосом. - Это я во всем виноват, я его подговорил, а он согласился. Он меньше. И потом, мы жребий метали, но… Это из-за меня он… он медали лишился… Я прошу всю вину переложить на меня, будто я сломал мой станок, а не его… Я очень прошу! - И он умолк, задохнувшись, весь встрепанный, тонкий, дрожащий от возбуждения.
- Слыхали уже эту песню! - отмахнулся Тимошенко.
Положив подбородок на рукоятку своей палки, Сергей Степанович смотрел на Севу внимательно, но не строго, и Косте даже показалось, что в его серых глазах появилась сначала удивленная, а потом добрая усмешка. Но вот парторг перевел взгляд на Костю и посмотрел пристально, требовательно.
- Ты, Малышев, слышал, что сказал твой товарищ? - спросил он. - Булкин хочет принять на себя всю вину. Ты этому рад? Ты согласен - так, что ли? Сказывай толком! - закончил он по-уральски.
Косте стало обидно. Только что Сергей Степанович назвал его самостоятельным человеком, а тут вдруг Сева повернул дело, как с ребенком, и Сергей Степанович будто согласен с ним. Но в душе Костя понял, что это не так.
- Станок-то мой! - проговорил он сердито. - Не маленького нашел. Я сломал, я и в ответе! - И он отвернулся от всех и прежде всего - от Севы.
- Малец-то все же самостоятельный! - отметил директор.
- Да, по своей вине награду потерял, своим трудом и вернет, - сказал парторг. - Сядь, Булкин. Твое предложение не принято. Каждый отвечает за свой проступок, и это правильно, без этого не добьешься чувства ответственности решительно от всех работников. Понял?
Опустившись на стул, будто подкосились ноги, Сева поник, пришибленный, с красными пятнами на щеках. Костя посмотрел на него, на ошеломленного Кольку, который слушал, приоткрыв свой ротик, и тоже сел. Он и слышал и не слышал, как директор распекал Севу и Кольку, как объявил всем троим строгий выговор. Наконец мальчикам разрешили уйти.
- Малышок, задержись немного в цехе, а потом зайди ко мне в лабораторию, - сказала Нина Павловна.
Разговор старших у директора затянулся. Говорили о том, что нужно учить, воспитывать ребят, которые пришли на завод, минуя ремесленные училища, надо учить молодых патриотов, которые ненавидят фашистов так горячо, хотят сделать больше, чем позволяет умение, а вот по-глупому портят оборудование.
- Правда, - сказал Бабин. - Техминимум нужен, курсы, школы стахановские… Моих галчат подучи, так они у черта голову оторвут и себе приставят. Ох, галчата, галчата!
- А Малышев - паренек честный, - отметил парторг. - И этот Булкин не так уж плох. Способен на благородный поступок. Но все-таки нельзя оставлять Малышева под его влиянием… Вы, Нина Павловна, говорите, что знаете этих мальчиков. Давайте поговорим о них.
Нина Павловна, работавшая за столом, оторвалась от книги и подняла голову.
- Хорошо, что пришел. Присаживайся, - сказала она Косте. - Надо побеседовать. Знаешь о чем? Как ты будешь жить дальше.
Костя насупился и постарался оживить в сердце обиду.
- Чего говорить… Заплачу за ремонт станка да и уйду…
- Брось, - спокойно ответила Нина Павловна. - Прекрасно понимаешь, что никуда не уйдешь. С какой стати? У тебя хорошие перспективы - стать квалифицированным токарем, получить правительственную награду. - Она помолчала. - Сергей Степаныч просил меня сказать тебе вот что…
- Предыдущая
- 29/61
- Следующая
