Любовь вне игры: история одного политического самоубийства - Хакамада Ирина Муцуовна - Страница 25
- Предыдущая
- 25/26
- Следующая
Василий бессмысленно переключал каналы, надеясь узнать что-то новое. Каждым позвонком ощущал, как огромная беда входит в него и наверняка убьет наповал. Эта беда не поддавалась осознанию, измерению, осмыслению. Наподобие черной дыры она всосала в себя всю его длинную счастливую жизнь всего за несколько часов одного дня, оставив опустошенным, никчемным. И не было сил сопротивляться. Не хотелось даже шевелиться.
Оглохший от этого состояния, Василий продолжал сидеть на диване и тупо смотреть в экран телевизора, когда раздался звонок. Он, скорее, не услышал его, а увидел – знакомый телефон высветился на экране мобильника с именем «Мария». Рука потянулась к телефону и… замерла. Что сказать сейчас, в эту минуту, ей? Там? За пределом? Что сказать ей на весь мир? Его услышат ФСБ, ЦРУ, информагентства – все. Что сказать и как, как?.. «Я люблю тебя»? Или нет: как-то по-другому?..
Экран телефона погас. И наступило темное ватное оцепенение.
Лица телеведущих сменились картинкой штурма: обвалившаяся стена, спецназ, куда-то бегут люди, машины «скорой помощи», и снова – телеведущие…
Звон стекла смешался с автоматной очередью. Первое, протяжное и звонкое, «А-а-а-а!» потонуло в многоголосном крике. «Началось», – вспыхнуло в ее голове. А дальше, вихрем: лицо в маске и черная дыра автомата, направленная ей в лоб… Венецианские лицедеи и темная женщина, смотрящая на нее из старого зеркала… Улыбающийся Тонино… Площадь Сан-Марко… Бегущие солдаты спецназа… Покосившиеся кресты…
– Это вы? Как вы? Все кончилось.
Сидящая на корточках и закрывшая голову руками Мария услышала мирный голос.
Поймав ее не вполне осознанный взгляд, спецназовец подставил ладонь:
– Давайте помогу… Как себя чувствуете? Сейчас будет врач…
– Не надо. – Она поднялась. – Все в порядке. Пойдемте… – И, быстро переключившись, требовательно спросила: – Всех спасли?..
«Альфовец» рубанул со свойственной военным прямолинейностью:
– Нет, не удалось…
Мария споткнулась о разрушенную кладку. Боец подхватил ее, поспешно добавил:
– Не знаю точно… Но большинство – живы…
Глотая пыль, они пробрались сквозь руины на улицу. После многочасовой духоты Мария захлебнулась свежим воздухом и пронизывающим, порывистым ветром. Кивнула в сторону столпившихся людей:
– Меня тут ждут. Спасибо. Я пойду…
Парень ободряюще пожал ей руку. Она обманула: никто не ждал ее в этой толпе. И больше того – не хотел даже видеть. Измученные нервным ожиданием родственники заложников молча расступались перед ней, как перед прокаженной. Ни одного сочувствующего взгляда. В лучшем случае – равнодушие.
– С террористами сговорилась, – послышался отчаянный шепот за ее спиной. – Вот и жива…
Мария вздрогнула, как от выстрела. Согнулась, пошла быстрее… К ней направлялись журналисты, но она ускорила шаг. «Уйти, уйти скорее, – стучало в голове. – Кто я для них? Виноватый во всем политик…»
Свернула в пустой переулок: узкий, заваленный мусором, пластиковыми бутылками, газетами. Очередной порыв ветра швырнул в лицо газетным листом. Мария подхватила его, вздрогнула, увидев свой портрет. Остановилась.
«…Во время интервью по закону о борьбе с коррупцией Мария Гордеева фактически проговорилась о своем сговоре с террористами, намекая на некую известную ей информацию…»
Не стала читать дальше. Бред! Очередной вымысел господина Елистратова! Ради жареной информации он теперь ее в клочья порвет! И как доказать обратное? И вообще – хочется ли ей что-либо доказывать?
Женщина замерла посреди переулка, резко скомкала газетный лист, швырнула в сторону, ускорила шаг и растворилась в сумерках.
В двенадцатом часу в парке с позабытыми строениями полуразрушенной дворянской усадьбы было не по-московски тихо. По-прежнему не верилось, что всего лишь в двухстах метрах отсюда – огромный мегаполис. Что совсем близко бурлит вечерняя московская жизнь – стремительная и немножечко сумасшедшая.
Липы, стоящие так гордо, так величественно и спокойно, – вне городской суеты и значительно выше, чем все человеческие страхи и амбиции, – создавали непроницаемое укрытие. Не от города даже, от самого себя – измотанного, измученного, на грани нервного срыва.
Мария шла по аллее, в этот раз – совершенно одна. Сквозь шорох опавших листьев ей почудился голос Василия: «Если у меня происходит поворотное событие, я всегда отправляюсь сюда». Вот и в ее жизни случилось нечто подобное. Хотя события сыпались одно за другим, создавая неясность, которое из них считать поворотным.
Но у Марии не было сил рассуждать. Выискивать причинно-следственные связи, анализировать – себя, поступки, события. Она просто шла, понимая, что с сегодняшнего дня ее жизнь непременно изменится.
Как?
Пока не известно.
Ясно одно: все закончилось.
Закончилась ее жизнь в политике. Все так кричали, возмущались: «Женщина и политика? Невозможно!» И вот, она готова выйти из игры.
Сказать по правде, больше и не хотелось – ни интриг, ни дебатов, ни бесконечной битвы в правительстве и парламенте. До одури надоели и ложь, и лицемерие, и пустота. А главное – отсутствие света в конце тоннеля.
Закончился ее «не-роман». Но как же хотелось ей этой любви! Такой настоящей… И пусть в очередной раз иллюзии грохнулись, доказывая, что рядом с любовью поблизости бродит невольное предательство. Пусть кто-то не смог отстоять, доказать, добиться, опоздал и не понял, но эта любовь – была… А кто-то говорил: «Невозможно…»
Словно в ответ на ее мысли раздался звонок. Мария взглянула на загоревшийся в сумерках экран телефона – Андрей…
– Да… Я тебя слушаю…
И сразу, без приветствий, без долгих подходов, услышала:
– Чего ты туда поперлась?.. Я ведь учил тебя, и не только я… Ну зачем?!
– Андрюш, – тихо, но твердо сказала она, – хоть кто-то спасен, и слава богу…
– Так, ты там что, в состоянии аффекта? Давай выходи из него! Где ты вообще? Я подъеду. Готов начать все сначала – подключу журналистов, придумаем, что говорить, потихоньку займемся восстановлением реноме…
– Остановись… Я и так знаю, что делать, но только… быть может, раз так сложилось, мне просто пора уйти из политики…
Она услышала, как щелкнула крышка его дорогой зажигалки.
– Что? Мария, ты хоть понимаешь, что за бред ты несешь? Из политики не уходят…
– Нет-нет-нет… Ведь можно что-то сделать и без политики… С помощью чего-то другого.
– Опять романтические бредни! Ей скоро полтинник, а она ведет себя, как юная безмозглая идиотка! Жизнь идет, а женщины не меняются…
– Нет! – настойчиво повторяла она. – Тонино же говорил… что, может быть, может быть… ну, не знаю…
Ей никак не удавалось сосредоточиться. Мысль цеплялась за образ великого старика, за его короткие фразы. Мария словно вновь очутилась рядом с ним, в Саду забытых фруктов, и ей отчаянно не хотелось уходить.
– …Тонино ведь сказал…
– Господи, да при чем тут Тонино?! – не выдержал Андрей. – Послушай меня, девочка…
– Тонино… – уверенно оборвала она, – у меня была там встреча с Тонино… он сценарист, великий, писал для Феллини, Антониони, Висконти, Тарковского… а еще тот сон…
– Нет, ну ты точно больная на всю голову! О чем ты сейчас думаешь? Ты что, кино хочешь снять?! Послушай старого друга – у тебя ничего не выйдет. Ты – не профессионал! Ты ничего в этом не понимаешь! Мало ли кому чего хочется?! Мария, очнись, это не-воз-мож-но!
Она еще не успела понять, о чем он, но завелась. Тупое оцепенение сошло на нет.
– Что значит «невозможно»? Почему, твою мать, «невозможно»?! Почему ты всегда говоришь это трижды проклятое свое «невозможно»?! Откуда ты все знаешь?! – орала она в трубку, срывая голос. Но вдруг поняла, что больше не хочет кричать. Одна-единственная мысль, пойманная на осеннем ветру, среди старых лип, вдруг расставила все по своим местам – в душе и сердце. Мария размеренно, по слогам произнесла: – Знаешь что… иди ты к черту!
- Предыдущая
- 25/26
- Следующая
