Любовь вне игры: история одного политического самоубийства - Хакамада Ирина Муцуовна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/26
• Следующая

Мария и Василий оказались одни, застрявшие во времени и пространстве, защищенные со всех сторон, как коконом, взаимной нежностью. И время – замерло. Ушли на второй план суета прошлого и мечты о будущем. Как будто два человека ненадолго оказались в центре неподвижной точки тайфуна.

«Что-то случилось… Он угадал. Настроение, желания, мысли. Наступило что-то большее… – мелькало в ее голове. – Может, это любовь… Как он сказал? Любовь – не роман?..»

– А правда существует, я слышала, глаз тайфуна? Неподвижная точка внутри него…

– Да, верно. Главное – не двигаться… Тогда можно переждать и даже спастись. А почему ты спрашиваешь?

– Да так…

Год назад

– В своем представлении о современном искусстве я отказываюсь как от соцреализма, так и от принципов авангардизма, презирающего реальность. – В слепящем свете софита терялись очертания телекамер и посетивших выставку гостей. – Искусство – не отражение жизни. Современное искусство – это и есть жизнь, хотя и параллельная… Некое Зазеркалье…

Василий усмехнулся: «Зазеркалье» – любимое слово Марии. Если бы стоящая рядом жена, чье присутствие ощущалось им сегодня, как что-то показательно-обязательное, улавливала новые словечки, с каждым днем ему все труднее становилось бы проходить семейный контроль. Лексика как признак адюльтера – что может быть идиотичнее и в то же время реальнее…

– То есть? – услышал он вопрос журналиста. – Объясните, что значит параллельная жизнь как искусство… Собрался с мыслями:

– В жизни человек не занимается тем, что отдельно слышит, видит, ощущает… Все чувства работают одновременно. Искусство же разделено на живопись – видеть, музыку – слышать, кино – видеть и слышать, парфюмерию – слышать запахи и эротику – ощущать. В двадцать первом веке возникает желание все соединить, и я попытался объединить запахи, музыку, кино, живопись, фотографию, предметы дизайна в единое целое – жизнь, такую же богатую всеми ощущениями, как и реальность. Только это – другая реальность. Реальность моего воображения…

– Грандиозно! – Василий и сам чувствовал, что речь удалась. – А мотив? Вы в этом мире – бог?

– Я не задумывался, – рассмеялся он. – Я на свой лад, как Тонино Гуэрра с Феллини в «Амаркорде»: изгоняю реальность, населяя мир своими образами…

– Спасибо, это интервью для Первого канала…

– Спасибо вам. Рад, что вам это интересно…

Наконец софиты погасли. Журналисты разбрелись по необъятным площадям его персональной выставки. Огромные помещения старой фабрики, переоборудованные под выставочные залы, вместили всю продвинутую тусовку.

Успех? Да, успех! Василий читал это по лицам знакомых, по рукопожатиям поклонников, по особенной манере смеяться своей жены. Но чувство не то опустошения, не то разочарования – с чего? вот ведь оно: стопроцентно успешная выставка, прямое интервью Первому каналу, журналисты, вся Москва, восторженные взгляды, собственное удовлетворение от работы – с каждой минутой все сильнее наполняло его. Пожатие руки:

– Привет, спасибо за приглашение…

– Привет-привет! Спасибо, что навестил… Еще одно пожатие с одновременным похлопыванием по плечу:

– Все хорошо. Успех полный! Только… ты чем-то расстроен?

– Нет, что ты! Ну, как тебе сказать… звучит банально, но на вершине всегда хочется умереть. То ли от одиночества, то ли оттого, что больше некуда стремиться…

– Не грусти. Вот есть некоторые, они не страдают. Тут один модный фотограф, не помню, как зовут, ну, он еще начал фотографии чем-то замазывать, и дело пошло… Так вот, пригласил на день рождения, тридцать лет. Завтра все рвут туда. Он арендовал церковь! Ну, разумеется, выпивка там, закуска… А потом оркестр сыграет «Реквием» Моцарта. Сильно. Пойдешь?..

– Вы что, с ума сошли? – Раздражение и разочарование, кипевшие внутри, медленно выходили наружу. – Чума просто! В храме есть, пить и там же Моцарт – все смешалось… При чем тут «Реквием» и тридцатилетие? Мы на каком свете?! Совсем от бабок башню снесло! Мало того что безвкусно, так еще и с претензией…

– Это ладно… – по-свойски, примирительно продолжал приятель. – Тут наш небезызвестный мэтр разразился статейкой в журнале. Обложил Бродского: мол, трахался слишком быстро, и член у него короткий. Интеллигенция бесится, но молчит. А до этого забацал что-то про минетчиц. Так его все бабы, включая жену главреда, возненавидели! Шумим, братец, шумим… А ты грустишь. Все классно!

– Да что классно-то? – Голос Василия с силой ударялся в красные кирпичные стены. – Деньги куем, забыв мать родную. Главное – потрясти мир. Хотите жареного?! Пожалуйста: подогреем Бродского! Хотите стеба про секс?! Вот вам минетчицы! Народ желает праздника с отрывом?! Засунем Моцарта вместе с икрой и водкой в церковь для собственного пиара!!! Все мелко, дешево, цинично… Мейнстрим достал!!!

В абсолютной тишине он услышал собственное эхо. Резко замолчав, оглянулся. Увидел недоуменные лица знакомых… Поймал укоризненный взгляд жены… Черт, прорвало! Не удержался-таки… Ну и фиг с ними… Плевать, что подумают… Стены надвигались. Люди превращались в цветные пятна, сжимались, становились микроскопическими. Надо срочно выйти на воздух. Душно! Василий быстрым шагом направился к выходу.

В ночной тишине звонок телефона показался пронзительно громким. Сергей демонстративно отвернулся к стене. Мария откинула одеяло, взяла телефон, вышла на кухню:

– Слушаю.

– Привет, не спишь?

– Сплю. Как все прошло? Видела сюжет на Первом. Поздравляю. Полный успех…

– Когда у тебя день рождения? – перебил Василий. – По-моему, скоро…

– Я не люблю свои дни рождения. Тем более теперь… – Мария еще не успела проснуться. Вяло сообразила, что заготовленная с вечера речь не пригодилась. Почему? Что-то случилось? – Да, скоро, а чего?

– Я должен заехать к Тонино Гуэрре. Он уже старенький, мы делаем книгу о нем и о его доме. Там недалеко до Венеции. Хочу взять тебя с собой. Увезу тебя в Венецию в твой день рождения… Тебя надо увезти, обязательно! Хватит тут мучиться, скрываясь от всех. Сейчас не сезон, холодно, туристов мало. Найду гостиницу, где нет русских. И заберу тебя. Пока…

Мария удивленно нажала отбой. Гуэрра, Венеция, день рождения… Что все это значит? Василий, как всегда, сбивал ее с толку. Минута разговора – и все встало с ног на голову. Но сопротивляться по-прежнему не хотелось. Венеция? Ладно, пусть будет Венеция.

Телефон в руке зазвонил снова.

– Да, я купил тебе Бродского. «Набережная неисцелимых». Завтра отдам. Прочти срочно. Обязательно. Я люблю тебя. Пока. Спокойной ночи.

Наконец закончилась предотъездная спешка: безуспешная попытка срочно закрыть дела, прорыв сквозь пробки, регистрация… И вот наконец они сидят в салоне эконом-класса…

Мария, вжавшись в кресло, в надвинутой до бровей кожаной кепке, каким-то непостижимым образом ощутила себя невидимой. Ее больше не было в Москве, в стране – казалось, вообще на земле. А рядом привычно гудел Василий:

– Имей в виду, ему девяносто лет. Тонино – великий старик. Мастер и вообще – художник. Кстати, несмотря на возраст, организовал дома бесплатную школу для русских кинематографистов… они там тусуются, учатся… Он обожает Россию! Кстати, у него жена русская… Гуманист! Помогает огромному количеству людей. Боролся за Параджанова, когда того посадили. То, что он сделал в «Амаркорде» и в «Ностальгии» с Тарковским, – настолько пронзительно, что превратилось в целую школу… Ты с ним познакомишься – имей в виду: эта встреча не должна пройти для тебя даром. Очень редко так бывает, чтобы при жизни встретить живую икону. Фактически – легенду. Жизнь – она разная. Может по-всякому развернуться. Получай информацию. Впитывай. Потом обязательно эта встреча как-то сыграет в твоей судьбе… А его сад и его дом – это отдельная история…

• Предыдущая
• 17/26
• Следующая