Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление - Хорни Карен - Страница 24

Давайте рассмотрим другое требование: мне всегда Надо быть понимающим, сочувствующим и готовым помочь. Я обязан суметь смягчить сердце преступника. Опять-таки это требование не совсем фантастично. Встречаются люди, достигшие подобной духовной силы, как епископ из «Отверженных» Виктора Гюго. У меня была пациентка, для которой фигура епископа Мириеля стала важным символом. Она считала, что должна походить на него. Но у нее не было ни одной установки или качества, которые давали епископу силу вести себя с преступником так, как это описано в романе. Она могла иногда заниматься благотворительностью, поскольку считала, что ей Надо быть сострадательной, но она не испытывала сострадания. На самом деле она не испытывала особо теплых чувств ни к кому. Она вечно боялась, как бы кто-нибудь не извлек из нее выгоду. Всякий раз, когда она не могла найти свою вещь, она думала, что ее украли. Хотя она и не отдавала себе в том отчета, но невроз сделал ее эгоцентричной, сосредоточенной на собственной выгоде, что прикрывалось компульсивными смирением и добротой. Хотелось ли ей в тот период видеть в себе такое и работать над этим? Конечно нет. И здесь тоже в ход шли слепые приказы, которые могли привести только к самообману или к несправедливой самокритике.

Пытаясь найти причины удивительной слепоты разных Надо, мы снова оставим (пока что) многие вопросы без ответов. Однако нам, по крайней мере, понятно (поскольку Надо – результат погони за славой, а их функция – переделать человека в его идеал), что предпосылка их действия такова: для меня нет и не должно быть ничего невозможного. А если так, то вполне логично, что существующие условия не нуждаются в проверке.

Эта тенденция наиболее очевидна в требованиях, обращенных к прошлому. Касаясь детства невротика, важно не только выяснить влияния, приведшие к развитию заболевания, но и его нынешние установки по отношению к неблагоприятным воздействиям прошлого. Они определены не столько добром или злом, причиненными ему, сколько его текущими потребностями. Если, например, ему сильнее всего хочется светиться любовью и теплом, он окутает годы своего детства золотой дымкой. Если ему хочется держать свои чувства в смирительной рубашке, он может считать, что любит своих родителей, потому что их положено любить. Если он вообще отказывается принимать на себя ответственность за свою жизнь, он может обвинять родителей во всех своих трудностях. Мстительность, сопровождающая последнюю установку, в свою очередь может выражаться открыто или вытесняться.

И наконец, он может удариться в противоположную крайность, так что создается впечатление, что он принимает на себя абсурдное количество ответственности. В этом случае он может осознавать всю меру воздействия запугивающих и стесняющих ранних влияний. Его сознательная установка довольно объективна и правдоподобна. Он может указывать, например, что его родители не могли вести себя иначе, чем они себя вели. Иногда пациент сам удивляется, почему же он не испытывает негодования. Одна из причин отсутствия сознательного осуждения – интересующее нас здесь ретроспективное Надо. Хотя пациент сознает, что совершенного с ним было бы вполне достаточно, чтобы раздавить любого, он Должен был выйти из этого невредимым. У него должно было хватить внутренних сил и стойкости, чтобы не позволить этим факторам влиять на него. А раз они на него повлияли, это доказывает, что он с самого начала был ни на что не годен. Другими словами, он реалист до какой-то точки, он говорит: «Да уж, это была помойная яма, полная лицемерия и жестокости». А затем его взгляд изменяется: «Хотя я не мог не дышать всей этой гадостью, я должен был вырасти чистым, как лилия вырастает из болота».

Если бы он мог принять на себя реальную ответственность за свою жизнь, вместо подобной фальшивой ответственности, он бы думал иначе. Он признавал бы, что ранние влияния не могли не сформировать его неблагоприятно. Он бы видел, что его трудности (неважно, каков их источник) осложняют его текущую жизнь и будущее. По этой причине он бы лучше распорядился своими силами, чтобы перерасти свою проблему. Вместо этого, он оставляет ее на полностью фантастичном и несерьезном уровне своего требования: на него это не должно было повлиять. Можно считать признаком прогресса, когда пациент в дальнейшем пересматривает свою позицию и, скорее, хвалит себя за то, что обстановка его детства не раздавила его полностью.

Установка по отношению к своему детству – не единственная область, в которой ретроспективные Надо действуют под этой обманчивой личиной ответственности и столь же бесполезны. Кто то будет твердить, что Надо было помочь другу, сказав ему всю правду, кому-то другому Надо было вырастить своих детей здоровыми, а не невротиками. Естественно, мы все жалеем о неудаче. Но можно подумать, почему же она произошла, и чему-то научиться. И нельзя не понимать, что, с оглядкой на наши невротические проблемы времен «неудачи», мы, может быть, действительно сделали тогда все, что могли. Но для невротика недостаточно сделать все, что можно. Каким-то чудом Надо было сделать что-то еще.

Точно так же понимание любого текущего ограничения нестерпимо для того, кого угнетает диктатура Надо. Каковы бы ни были трудности, с ними Надо покончить немедленно. Делается это по-разному. Чем более человек живет воображением, тем более вероятно, что он просто вообразит освобождение от своих трудностей. Поэтому пациентка, открывшая у себя колоссальное влечение к власти «за спинкой трона» и увидевшая, как это влечение действует в ее жизни, на следующий день была убеждена, что это влечение – дело прошлое. Она не должна быть охвачена влечением к власти – и она им не охвачена. После того как такие «улучшения» произошли несколько раз, мы увидели, что ее стремление иметь реальный контроль и влияние было лишь одним из проявлении того, что в воображении она обладала магической властью.

Другие пытаются убрать трудности, которые они начинают осознавать, чистым усилием воли. Тут можно зайти далеко. Мне, например, вспоминаются две девочки, которые считали, что не должны бояться ничего. Одна из них боялась взломщиков и заставляла себя спать одну в пустом доме до тех пор, пока не избавится от страха. Другая боялась плавать в непрозрачной воде, представляя себе, что ее может укусить змея или рыба. Она заставляла себя переплывать кишащий акулами залив. Обе пытались переломить свой страх. Может быть, эти случаи – зерно на мельницу тех, кто считает психоанализ новомодной глупостью? Разве они не показывают, что нужно лишь взять себя в руки? Но на самом деле страх перед взломщиками или змеями был только явным, открытым проявлением всеобъемлющих, но скрытых мрачных предчувствий. Мощное подспудное течение тревоги никак не нарушал одинокий вызов, ей брошенный. Одиночный симптом исчезал, никак не затронув реальных нарушений.

При анализе мы можем наблюдать, как у определенного типа лиц включается этот механизм «силы воли», когда они начинают осознавать какую-то свою слабую струну. Они решают и пытаются придерживаться бюджета, общаться с людьми, быть уверенными в себе или более терпимыми. Это было бы замечательно, если бы они проявили равный интерес к тому, чтобы понять подоплеку и источники своих затруднений. К несчастью, этого интереса недостает. Самый первый шаг – увидеть весь объем своего нарушения – им уже не по душе. На самом деле, он прямо противоположен их яростному стремлению заставить нарушение исчезнуть. Кроме того, поскольку они считают, что им Надо быть достаточно сильными, чтобы сознательно его побороть, осторожное, тщательное высвобождение из затруднения для них – признание слабости и поражения. Эти искусственные усилия, конечно же, рано или поздно ослабнут, и в лучшем случае нарушение окажется под чуть большим контролем. Оно, несомненно, направлялось подспудными течениями и никуда не делось, просто теперь существует в чуть более замаскированном виде. Естественно, что аналитик должен не поощрять усилия пациента в этом направлении, а анализировать их.