Кельтская волчица - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 5

Пока Лиза шептала ей, лицо монахини Сергии становилось все мрачнее. В столовой уже послышался стук отодвигаемых стульев — чаепитие закончилось.

— Лиза, Лиза! Где она? — раздался совсем рядом громкий голос князя Федора Ивановича. — Вот капризная девица, сама напросилась на охоту ехать, а теперича только удерживает всех. Ей уж одетой давно быть пора. Лиза! — снова позвал он, — Данилка свору твою вывел, едешь ты?

Лиза медленно слезла с сундука, вытирая платком заплаканное лицо.

— Вот что, девочка моя, — проговорила ей Сергия, быстро переплетая волосы в косах, — ты обо всем, что мне сказала, больше никому ни словечком не говори. Мы с тобой вдвоем с Бодрикуршей справимся. Только все рассказывай мне без утайки. А пока посоветую тебе сразу же — ты под подушку икону Богородицы клади, и как явится к тебе Бодрикурша, так ей ограждайся и молитву богородичную читай, она страсть как не любит того — сама убедишься. Поняла?

— Поняла, матушка, — кивнула Лиза и слабо улыбнулась.

— Ну, беги тогда, не задерживай отца. А то осерчает он.

Давно уж передав сыну охотничьи дела, князь Федор Иванович в то утро раздухарился не на шутку и решил, как в былые времена, все снова взять в свои руки. Когда охота собралась у парадного крыльца княжеского дома, он с самым строгим и серьезным видом осмотрел лошадей и собак, выслал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак из своей своры, тронулся через гумно в поле. Любуясь отцом, словно помолодевшим на десяток лет, Арсений ехал за ним. Всю кавалькаду замыкали Ермило и княжна Лиза. Последняя, немного осунувшаяся и сосредоточенная, ехала на темно-коричневой с серыми пятнами лошадке, и явно не разделяла всеобщего, радостного настроя.

Княгиня Елена Михайловна, по утренней свежести накинувшая поверх темно-синего домашнего платья кашемировую шаль с длинными золотыми кистями, махала им рукой с крыльца. Она тоже улыбалась, не чувствуя никакой тревоги. Если скатилась слезинка по ее лицу, то только от сильного порыва ветра с озера, который подул, едва кавалькада охотников выехала со двора. Подул, да и стих быстро.

Чуть позади княгини виднелась Буренка с пуделем на руках. Она изредка взмахивала кружевным платком. Невозмутимое, бледное лицо француженки выражало только скуку предстоящего долгого ожидания — не более того.

Закрыв русые с заметной проседью волосы черным платком, матушка Сергия исподволь внимательно смотрела за Буренкой — рассказ Лизы чрезвычайно встревожил монахиню. Тонкие губы француженки, бестрепетные до того, растянулись в невероятную улыбку — невероятную от того, что даже находясь на расстоянии нескольких шагов от Бодрикурши, матушка Сергия физически ощутила гладкость и мягкую бархатистость ее губ, словно француженка на самом деле прикасалась к ней. Без сомнения то существо, которое избрало для себя личиной образ мадам де Бодрикур, если и имело потустороннее происхождение, — а после разговора с Лизой монахиня Сергия почти что не сомневалась в том, — то вовсе не было холодно и скользко, как принято издавна понимать подобное. Оно, напротив, излучало теплоту и вкрадчивое, неотвязное обаяние…

Тем временем охота весело двигалась вперед. Всех гончих, которых вывели в поле Прозоровские, насчитывалось до пятидесяти собачьих голов, при них ехало до десятка доезжачих и выжлятников. При том каждый из охотников-господ вел при себе по десятку борзых. От всего лай по округе стоял неугомонный.

Оглядывая свое «хозяйство Федор Иванович довольно пристукивал хлыстом по сапогу: не зря тратил он время на устройство охотничьей забавы. Кажлая собака была вышколена, знала хозяина и кличку свою Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Уже в поле лай и разговоры постепенно стихли — охота растянулась пестрым змеем, направляясь к лесу. Как по пушистому ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам в низинах. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю — в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистывание охотников, то храп лошади, то удар арапников и взвизг собаки, не выдерживавшей места.

Глубоко вдохнув воздух, Арсений с наслаждением оглядывал округу, утопающую в желто-бордовых красках осени. Птиц не виделось — наверное, они уже в большинстве своем улетели в предчувствии холодов. Только со стороны поместья над синеватыми от тумана верхушками елей парил, широко распластав крылья, ворон.

Когда добрались до Андожской низины, соседствовавшей с болотами, солнце едва приподнялось над лесом. Оно выглядывало ярким красным шаром и словно раскачивалось над низкими облаками наподобие маятника, туда-сюда. И опять, туда-сюда.

Приостановившись, Федор Иванович подозвал к себе Арсения — предстояло решить, откуда бросать гончих После же строго указал место Лизе, где ей стоять — князь был заранее уверен, что на показанном пространстве ничего никак не побежит, так что никакая опасность девушке не грозит. Распорядившись с Лизой, направился с Арсением в заезд.

— Ты дружок мой, как хотел, — объяснял он по ходу, — на саму волчицу встанешь, — только, чур уж не дрейфить!

— Что Вы, батюшка! — немного обиженно воскликнул молодой человек, — когда ж со мной бывало?

— Ну, ладно, ладно, пошутил я, — князь примирительно похлопал воспитанника по плечу: — Верю в тебя.

Все стали по местам. Веселый, румяный, Федор Иванович направился к оставленному для него лазу и оправляя на ходу шубу, въехал в опушку кустов, разобрал поводья и чувствуя себя готовым, оглянулся к Арсению, улыбаясь и даже издалека ощущая охотничью, нетерпеливую горячность того.

Ермило держался рядом со старым барином — дабы подсобить, коли что. При нем улеглись три старых, умных волкодава, остальная свора держалась сзади. Стремянной князя по старинной привычке поднес барину перед охотой серебряную чарку охотничьей настойки, при том закуску из запеканки и на запивку — полбутылки бордо.

Употребив все это, Федор Иванович крякнул от удовольствия. Он раскраснелся от вина. Глаза его, подернутые влагой, особенно заблестели. Ермило, стоя рядком, поглядывал на барина и понимая его расположение духа, ожидал приятного разговора о прежнем житье-бытье при матушке Екатерине, да о походах давешних…

— Видал Арсения-то? — спросил его для начала старый князь и отвернув полу шубки, достал табакерку. — Хорошо ездить выучился. На коне-то каков?

— Да с такого молодца и верно, только картину писать, — ответил Ермило, прислушиваясь. В тихом воздухе ясно различались звуки гона с подвыванием Двух или трех гончих.

— Вот говорил, тропы не знаете. Как выкуривать с болот — не ведаете, — напомнил доезжачему Федор Иванович, — а гляди, нашлось все. И тропа, и волчица с выводком. Гонят, гонят ее…

— Да, на выводок натекли, — подтвердил Ермило почти что шепотом и вокруг повисло молчание, напряженное, немного пугающее. Словно забыв стереть улыбку с лица, старый князь смотрел перед собой вдаль по перемычке и не нюхая, держал в руке табакерку, подарок князя Потемкина за Измаил.

Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы. Стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, который знаком каждому охотнику при гоне на волка.

Доезжачие улюлюкали, их голоса наполняли весь лес и звучали далеко в поле.

Прислушавшись несколько секунд молча, князь Федор Иванович и Ермило убедились, что гончие разбились на две стаи: одна, большая, ревевшая особенно рьяно, стала удаляться, другая же понеслась вдоль по лесу, мимо князя и при ней с пронзительным улюлюканьем неслись доезжачие.

Оба гона сливались, переливались и удалялись. Князь Федор Иванович, послушав их, вздохнул, и тут заметив в руках своих табакерку, открыл ее. Полюбовавшись несколько мгновений на портрет светлейшего князя Таврического, выложенный изумрудами, достал щепоть табаку.