Кельтская волчица - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 13

При его приближении княгиня подняла веки. Ее большие, окруженные черными отеками глаза открылись и неподвижно уставились на князя, стоявшего против нее. Годами, целыми десятками лет, целой жизнью показались князю те секунды, пока смотрели на него глубокие, осмысленные глаза Елены Михайловны. Наконец губы княгини пошевелились и резким, внятным, особенным шепотом она спросила:

— Что же, нашли Арсюшу-то, Феденька? Где же он? Отчего не зайдет ко мне?

Федор Иванович весь задрожал, не найдясь, что ответить сходу. Елена Михайловна же сделала слабое движение рукой, но не послушавшись, та упала опять на простыню безвольно. Глаза княгини по-прежнему взирали на мужа. В них читалось, что она сознает все, все видит, все понимает, и все прощает ему. Подойдя еще ближе, Федор Иванович присел на край постели жены и взяв ее руку в свою, прижался к ней щекой, едва сдерживая рыдания.

— Вот ведь как вышло, княгинюшка моя, — шептал он, — берег, берег его. Как зеницу ока берег. И все же не уберег…

Тем временем охотников на дворе окружили княжеские слуги, все расспрашивали, что да как вышло. Прикрикнув на всех, чтобы шли своими делами заниматься, Ермило слез с лошади и направился к своему деревянному, заросшему садом домику позади главной господской усадьбы.

Из окна поварни наблюдая за ним, матушка Сергия сразу же направилась следом. Оставив княгиню на попечение прислужницы, всю ночь провела она в спальне Лизы, выслушав рассказ о столкновении той в темноте во дворе с Бодрикуршей, а точнее, со злым духом, который — Сергия уж больше не сомневалась в том, — обитал во француженке.

В обрамлении прочих обстоятельств, исчезновение Арсения теперь ей тоже вовсе не казалось случайным. Потому едва только Федор Иванович с доезжачими воротились из леса и из разговоров в доме стало ясно, что слуху об Арсении так и нет, монахиня оставила спящую Лизу в ее апартаментах, а сама поспешила к Ермиле, чтобы поговорить с ним тет-а-тет. Возможно, доезжачий знал больше, чем доводил до всеобщего сведения и даже до сведения самого князя Федора Ивановича. И матушка Сергия почти уверенно предчувствовала, что именно он знал.

В сенях ермилиного дома пахло свежими яблоками, на стенах висели охотничьи трофеи старого охотника — волчьи и лисьи шкуры. Когда Сергия прошла в просторную горницу, Ермила сидел на лавке за круглым березовым столом, при нем же на старый, истасканный господский диван, подаренный доезжачему князем Федором Ивановичем, улеглись две любимые собаки его и обчищали себя языком и зубами.

Увидев матушку на своем пороге, Ермила встретил ее молчаливо. Он почти уже знал, о чем она спросит — конечно же об Арсении и готовился рассказать примерно то же, о чем уж поведал старому князю. Но монахиня огорошила его, сразу задав вопрос:

— Нашли на болоте, мертвого?

— Ты-то, матушка, почем знаешь? — мрачно откликнулся Ермило. Он облокотился на стол и опустил голову на руки. Понимая, что отпираться смысла никакого нет, признал: — Данилка нашел сегодня с рассвету. Говорит, на кресте висит он посреди топи. Вся кожа снята с него. Кровищи вокруг по всему берегу — видимо невидимо.

— На кресте? — переспросила Сергия, прислонившись спиной к бревенчатой стене: — На каком же кресте? На христианском?

— То мне неведомо, матушка, — признался доезжачий, — сам не видел, а Данилка мне не сказывал, да и не до досмотру ему сделалось там-сам струхнул, еле ноги до лагеря донес. Сговорились мы с ним ни о чем не докладывать Федору Ивановичу, а уж тем более и не показывать ему страсти этакие — пожалели старика. Как уж дальше выкручиваться станем — сам не ведаю.

— Кто? — нибудь еще, кроме тебя и Данилки видел тело Арсения? — спросила у него Сергия, сдвинув брови.

— Нет, матушка. Говорю же. Видеть — только один Данилка и видел. А сказывать мы с ним никому более не сказывали. Вот теперича назад поедем. Там остался при овраге лагерь наш, с ним охотников с десяток. С ними доставать станем молодого барина, — он горестно вздохнул, — только как хоронить без молитвы, ума не приложу…

— Вот что, — Сергия отошла от стены и приблизившись, села за стол напротив Ермилы: — я поеду с вами. Тайно. Здесь в усадьбе никому — ни слова, молчок, — предупредила она. — Всем скажу, что в монастырь возвращаюсь по призыву настоятельницы моей. Вы с Данилкой вдвоем вперед двинетесь — весь лагерь снимите, всех отправите в усадьбу. Ни к чему нам лишние глаза да языки болтливые. По всей округе разнесут, весь народ перепугают. Втроем справляться будем. Крест-то как стоит? — спросила она у доезжачего, — можно ли достать его? — Ермила только неопределенно пожал плечами в ответ.

— Тогда, — продолжала матушка Сергия, — веревки возьми с собою подлиннее. По болоту не пройдешь, попробуем закидывать их, да и тянуть к себе. Ты в городки-то хорошо играл, слышала я? — поинтересовалась у доезжачего, тот мотнул головой:

— Бывало.

— Вот так-то, авось не промахнешься. Что же до обряда церковного, то не волнуйся зря. Все возьму с собой, отпустим с миром страдальца нашего.

— Ты ж откуда догадалась, матушка? — Ермило испытывающее поглядел на нее, — что Арсений нашелся, никак не пойму…

— Что же тут догадываться? — слабо улыбнулась Сергия, — по твоему лицу все и прочла…

— А верхом ехать сможешь ли? — осведомился с беспокойством.

— Отчего ж не смочь, Ермила Тимофеевич, — покачала та головой с упреком: — ведь не всегда же я монашенкой была. Прежде, когда в миру жила, так всему и обучилась. Не бойся обо мне, вспомню. И помощницей тебе доброй буду. Так что, перекусите покуда с Данилой на поварне, а после выезжайте назад, не медля, — распорядилась она, — а я еще до сумерек присоединюсь к вам.

Как и сговорились, едва солнце начало клониться к закату, матушка Сергия, простившись на время с Лизой и с княгиней Еленой Михайловной, вышла пешком из усадьбы и направилась дорогой к монастырю. Лиза стояла у самых ворот и махала матушке платком. Покуда от господского дома было ее видно, Сергия шла дорогой, не сворачивая. Но едва дорога перевалила за холм — тут же направилась в сторону, в лес, где по раннему уговору с Ермилой должны были охотники приготовить ей лошадь и одежду подходящую при том. Небо розовело вечерней зарей — по нему неспешно плыли маленькие, курчавые облака.

Ермило исполнил договор — серая лошадка под седлом поджидала монахиню, привязанная к широкостволой березе. К седлу приторочили и куль с одеждой.

Быстро переодевшись в мужское платье, Сергия свернула свое монашеское одеяние и аккуратно спрятала его между выступающих из земли корней березы.

После села в седло, и поскакала к тому самому оврагу, у которого произошло несчастье с молодым князем Прозоровским. Когда она приблизилась к поляне, где ночью стоял лагерь охотников, то придержала коня.

Отогнув темно-зеленую, опутанную паутиной ветку ели, присмотрелась: на поляне, как и предполагалось у костра сидели только двое — сам Ермила и Данилка. Остальные охотники уже отправились в усадьбу.

Появление матушки Сергии, которую они всегда привыкли видеть в длинной черной рясе и таком же черном платке на голове, одетой нынче в мужской костюм да еще верхом на лошади, привело обоих охотников в смущение. Они вовсе не предполагали, что монахиня может так ловко справляться с ездой в седле, да и вовсе стройна и весьма хороша собой. Однако не дав себе труда долго наблюдать их удивление, Сергия решила не терять времени зря — скоро уж вполне начнет темнеть.

Потому, справедливо считала она, надо немедля приниматься за дело.

Данилка, собравшись с духом, повел их оврагом к болотному краю. По ранней вечерней росе широкий кровавый след все еще отчетливо виднелся на траве, а сладковатый запах разложения, немного развеянный ветром, снова собирался над топью.

Также как и Данилке поутру трагедия предстала взорам Сергии и Ермилы во всей своей обнаженной неприглядности. Небо все более темнело, и оттого тело Арсения выглядело издалека почти полностью покрытым грязной синевой. Особенно страшно смотрелась на расстоянии обезображенная голова несчастного.