Кельтская волчица - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 11

— Кто Вы? — вскрикнула Лиза, сжав руками голову. — Что Вам нужно от меня?

— Кто я? — Жюльетта мягко засмеялась, вполне по-человечески, и Лиза, на мгновение успокоившись, вдруг подумала, что мадам де Бодрикур просто пьяна, хотя раньше ничего подобного она себе не позволяла. — Очень скоро ты узнаешь, девочка моя, — продолжала Жюльетта, — я пришла сюда не для того, чтобы стыдливо скромничать. Я преодолела великие силы, сопротивлявшиеся мне, и все же явилась. Для того, чтобы все узнали об этом, и ты, конечно же, дорогая моя, — она снова наклонилась на Лизой, и весь образ француженки снова переменился. Она как будто скрылась за полупрозрачным жемчужным покрывалом, так что за завесой едва проглядывали ее черты, ставшие вдруг невероятно утонченными и вовсе совершенными. Пожалуй впервые, немало наслышанная о том прежде, Лиза воочию наблюдала то, что называют красотой ангела, хотя и не достаточно осознавала по причине страха исключительность момента.

По-прежнему они оставались одни, и как ни хотелось Лизе, чтобы кто-то вышел и спас ее своим вмешательством, избавления не случилось. У девушки перехватило дыхание, она вдруг ощутимо почувствовала, что соприкасается с чем-то безмерным и эфемерным. Сделав отчаянное усилие над собою, подобное тому рывку, который делает утопающий, чтобы снова всплыть на поверхность воды, она боролась с охватывающим ее головокружительным чувством.

— Вы одержимая, мадам. Вы сумасшедшая, — пробормотала она. — Вы просто сумасшедшая, да, да.

— Сумасшедшая? Одержимая? — Жюльетта разразилась столь несвойственным ей прежде низким, грудным смехом: — Как ты впечатлительна, девочка моя. Но я вовсе не одержимая, я — очарованная. Я очарована тобой, твоим юным, прекрасным телом.

Разве ты не понимала этого раньше, когда я каждую ночь приходила к тебе в спальню, чтобы полюбоваться тобой. О, ты хваталась за эти жалкие картинки, именуемые иконами, ты читала молитвы, стишки для убогих и обиженных жизнью. Ты не хотела принять от меня нежность, ту выпестованную мною нежность, которую никогда не сможет подарить тебе ни один из смертных. — Наклонившись, Жюльетта положила голову на плечо Лизы. По всему телу девушки, и без того скованному страхом, прошла мелкая дрожь — голова Жюльетта была холодна как лед. Казалось, в ней вовсе не пульсирует кровь, в ней нет жизни. — Как часто я мечтала так сделать, — прошептала тем временем француженка, — мне так хотелось ощутить теплоту твоего тела, твоего еще почти детского естества. Ведь мне холодно. Мне всегда холодно. И я нуждаюсь в человеческом тепле. С тобой же мне было бы тепло. Ты могла бы стать для меня источником невообразимого наслаждения и испытать то же наслаждение от меня, поверь. — Вы сошли с ума, — повторяла вконец растерявшаяся Лиза.

Она чувствовала, как пальцы Жюльетты царапают одежду на ней, и этот звук казался ей устрашающим. Собравшись с силами, княжна все же оторвала от себя цепкие руки француженки и отстранила мадам от себя.

— Вы верно выпили чего-то излишне, — все также поспешно проговорила она, — Вам надо выспаться, мадам. Да и я устала. Я еле держусь на ногах…

— О, только прошу Вас, мадемуазель, — воскликнула Жюльетта с едва сдерживаемой злостью, — не надо изображать передо мной добродетель. Я слишком долго живу на свете, чтобы знать наверняка, сколь сластолюбив и грешен человеческий род. Тому у меня бесчисленное собрание примеров. Читала ли ты, девочка моя, о героических свершениях царя Давида и о его неверном сыне Авессаломе, который поднял оружие против своего отца…

— Да… — подтвердила Лиза, не понимая пока, куда это клонит теперь мадам.

— А знаешь ли ты истинную причину, почему Авессалом так захотел власти? Не знаешь, — Жюльетта приподняла руку и в бликах молний ее длинные пальцы вдруг показались Лизе увенчанными острыми как ножи золочеными когтями: — я его попросила об этом, — сообщила она почти приторно-невинно, — мне очень были нужны те порфировые скрижали, на которых от демиурга-Господа записано слишком много ненужных для людей истин, и царь Давид припрятал их у себя, чтобы упрочить свое могущество. Я же соблазнила Авессалома, и ради меня он пошел войной на своего отца. А пока они дрались, и пока старый безумный монарх оплакивал своего наследника, я украла у него скрижали — с ними и воротилась к своему хозяину. Так что у людей больше не оказалось истин жизни, а позднее выяснилось, что они вовсе им и не нужны. А Давид плакал, бедняга: «Авессалом, сын мой Авессалом!». Кого затронули его стенания!

— Ты просто еще не изведала, девочка моя, что есть наслаждение, — Жюльетта опять засмеялась своим низким, тихим смехом, в котором сквозило что-то невероятно манящее и чарующее, — ты захочешь, и я научу тебя.

Вспышка молнии, снова озарившая резким светом темный уголок двора, куда незаметно за разговором Жюльетта увлекла Лизу, позволила дочери Федора Ивановича еще раз взглянуть в лицо мадам, с которого спала жемчужная пелена — лицо преображенное невыразимой страстью.

И от одного взгляда на это лицо у Лизы против ее воли закипела кровь — столь оно было привлекательно и соблазнительно.

— Почему ты упорствуешь, — спрашивала у нее Жюльетта, поглаживая княжну Прозоровскую по плечу, — от того что тебе нравятся мужчины, а не женщины? Но ты только скажи мне об этом. Для меня ничего не стоит обратиться в мужчину, — последнее признание повергло Лизу в изумление, граничащее с оцепенением. — Какие тебе приятны больше, брюнеты или блондины — я легко стану такой. А? — перейдя к рукам Лизы, Жюльетта теперь поглаживала их у запястий, а горящие пламенем, почти темно-вишневые глаза ее продолжали вглядываться в девушку из темноты. Стрелы молний, прорезающие небеса, казалось, рисовали зубцы короны над головой француженки. Вдруг она горько скривила уголки точеных губ.

— Ты холодна. Но я уверяю тебя, ты скоро забудешь, как ты была холодна. Ты узнаешь наслаждение. Хотя мне известно, что ты никогда еще не изведала ласки мужчины, но ты и не захочешь ее изведать после, потому что их ласки быстры и мимолетны, их любовь быстро проходит, моя же длится вечно…

Жюльетта снова приблизилась к Лизе и обвила ее холеными, надушенными, теплыми руками: — мое искусство наслаждения неистощимо, — прошептала она, — Перед ним не устояли и великие, — и снова Лиза ощутила на себе всю гладкость и бархатистую нежность ее изящных рук. Снова словно гибкая, невероятно сильная змея обвилась вокруг тела девушки и проникновенной чувственностью оглушала тошнотворными, жадными ласками.

Вокруг головы француженки, казавшейся при всплесках света то по-змеиному треугольной, то по-шакальи длинноносой и длинноухой, вились какие-то сказочные туманы. Лиза вдруг воочию увидела перед собой волшебный сад, полный плодов и злаков, где текут ручьи из вина и молока, меда и воды, а множество юношей, невероятной красоты лицом и телосложением, танцуют полуобнаженные и бросают на нее сверкающие страстью призывные взгляды, — Ты видишь? Ты видишь их, — спрашивала ее потихоньку Жюльетта. Она не могла не чувствовать, как Лизу бросило в жар и потому почти что торжествовала, — они будут любить тебя, когда я буду любить тебя. Они будут ласкать, когда я прикоснусь к твоему телу, я расскажу тебе все о тайнах наслаждения, — продолжала она, все сильнее завлекая Лизу в свои объятия. Пламенный рот Жюльетты приближался к губам девушки: — ты познаешь неведомое, вечность сделается твоей игрушкой. Только лишь игрушкой для тебя…

— Лиза! Лиза! Ты где пропала? — послышался с балкона голос матушки Сергии, звучавший против обыкновения очень сердито, почти угрожающе, — нянька Пелагея с ног сбилась, ищет тебя повсюду! Немедленно иди сюда! Промокнешь же!

Вот оно — спасение… Наконец-то. Словно Господь услышал ее молитву, и послал ей ангела во плоти, чтобы отстоять от посягательств совсем иных сил. Лиза почувствовала, как обвивающие ее руки сразу ослабили хватку и видение, устрашающее, потустороннее, начало ослабевать и таять в темноте. Она стала различать звуки окружающего мира: шум ветра в ветвях деревьев, шорох дождя по крышам, мяуканье кошки под крыльцом. С удивлением она заметила, что никакой грозы с громами и молниями вовсе нет — просто идет дождь, да и то, не сильный.