Дело земли - Кинн Екатерина - Страница 1

Горы Ёсино, 1-й и последний год Гэнряку[1]

Мальчика было жаль.

Хорошенький, с чернеными зубами и от природы тонко выписанными, дивно густыми бровями, он походил бы на юного принца Гэндзи со старых картинок-эмаки,[2] не будь так грязен и оборван.

Под всем широким небом для него не находилось места, поскольку он был сыном Фудзивара-но Мотодзанэ[3] и госпожи Рокудзё, а стало быть, приходился племянником Тайра Мунэмори.[4] Не переменив еще детской прически, он взял дома оружие и убежал за дядей, пристав к войску; но бегстве из-под Ити но тани[5] потерялся, когда Тайра в беспорядке кинулись к кораблям, и те, кто успел влезть в лодки, отпихивали и убивали тех, кто не успел.

Ему не хотелось утонуть, как котенку, либо погибнуть от руки кого-то из родичей, спасающихся, подобно цаплям от ловчих соколов. Не хотелось ему также умереть под мечами Минамото, жалким и безоружным — ибо, поднятый ночью с постели воплями «Пожар!», он не успел вооружиться и надеть доспех.

Поэтому он бежал, пользуясь общим смятением.

На берегу ему посчастливилось наткнуться на труп воина, пронзенного стрелой и выпавшего из лодки. У него была хорошая одежда, крепкая обувь, подбитая оленьей шерстью, и короткий меч. Мальчик забрал все, что уже не было нужно мертвецу, и скрылся в горах.

Несколько дней он, скрываясь в виду лагеря, ждал случая убить дьявольское отродье, Куро Ёсицунэ. Но тот не покидал взятого штурмом замка, а мальчика свалила жестокая лихорадка. Он умер бы, не подбери его рыбак.

По всем окрестностям шла жестокая охота за людьми из рода Хэй.[6] Рыбак сильно рисковал, но господа из замка были хорошими хозяевами, а он знал, что такое благодарность.

Мальчик выжил, и однажды ночью покинул старика, украв у него несколько медных монет. Было стыдно так поступать с благодетелем — но ведь старик-простолюдин всего лишь выполнял свой долг, а мальчику нужно было добраться до злодея Куро и совершить возмездие.

Он петлял по дорогам и диким местам, голодал, болел, воровал. Ему доводилось и убивать ради пропитания или спасения жизни. Одежда его истрепалась, руки были покрыты царапинами и ссадинами, но обветренное лицо не утратило благородных очертаний, а с зубов так и не сошла до конца краска — и потому он был подозрительным мальчишкой в глазах крестьян и желанной добычей для приверженцев рода Гэн.[7] Мальчик устал спасаться и прятаться. Он потерял цель — вместо тракта, ведущего в столицу, свернул к горам Ёсино. В горах было множество монастырей и обителей, немало монахов принадлежали к знатным родам — среди них можно было затеряться на время. Правда, многие ёсиноские монахи стояли за Гэн, а кое-кто откровенно промышлял разбоем.

Так что, заночевав у монаха, мальчик держал короткий меч держал наготове и первым делом сказал, что при необходимости пустит его в ход без колебаний. Это было предупреждение, а не похвальба — одного монаха он уже заколол: пустив беглеца на ночлег в свою хижину, тот после ужина потребовал ублажать его в постели.

Жаль было убивать такого молодца — но Жажда брала свое. Что ж, разве не обречено все прекрасное на земле? Разве эти цветущие вишни, краса и слава гор Ёсино, не опадут все до единой? Разве не довелось отшельнику и самому потерять любовь, надежду и радость — всё из-за тех же проклятых гэнцев?

И все же было мальчика жаль.

Отшельник даже позволил ему проткнуть свой живот, на какой-то миг притворился, что ему больно — а потом выдернул меч и отшвырнул его в сторону, другой же рукой прижал добычу к стене.

Мальчик не дрогнул, хотя монах чувствовал, как велик его страх.

— Сами вы слышите, что я не прошу пощады и жизнь мне не дорога нисколько, — проговорил на удивление твердым голосом отпрыск двух великих домов. — Но горько, что род Гэн уйдет от возмездия. Коль скоро вы победили меня, то возьмите мою кровь и съешьте мою плоть — но знайте, что дух человека, умирающего в такой ярости, не сможет успокоиться, и я буду преследовать вас через все Три Мира, когда сведу в могилу Минамото-но Ёсицунэ.

Так он сказал, и это решило его судьбу.

— Я ненавижу Минамото, — сказал монах, разжимая руку. — И поверь, моя ненависть много старше твоей. Мало кому я предлагал этот выбор — но ты вошел в мое сердце. Как видно, в прошлых рождениях это было нам предопределено. Слушай: если я сейчас изопью твоей крови, а ты — моей, ты уподобишься мне. Ты не умрешь от старости. Не одряхлеешь и всегда пребудешь таким, каким пришел ко мне сегодня — как я уже многие века пребываю мужчиной в расцвете сил. Раны, нанесенные мечом, будут проходить быстро и бесследно, хотя бы тебя пронзили насквозь. Тебе также меньше будет вредить огонь — если не сжечь тело без остатка, ты сможешь возродиться во плоти. Нужно только беречь голову: если ее отсечь от тела и не приложить обратно в ближайшие минуты — это окончательная смерть. Тебе также станет ненавистно серебро, и на долгое время богиня, озаряющая небо, сделается твоим врагом. Подобно мне, ты будешь во дни полной луны жаждать человечьей крови и убивать ради этого питья. Со временем ты перестанешь испытывать нужду в людской пище, начнешь видеть в темноте ясно, как днем, слышать острее, чем сова и различать запахи лучше волка или собаки, силой же сравняешься с медведем. Ты перестанешь быть человеком и сделаешься они, демоном, ужасом лунных ночей. Ты познаешь наслаждения, недоступные смертным. Набравшись сил, ты совершишь свое возмездие. Вместе мы сведем род Гэн к пыли и праху. Что скажешь на это, юный Фудзивара-но Митидзанэ?

Монах мог и не задавать этого вопроса — он слышал, как возбужденно дышит мальчик и видел, как неистово горят его глаза.

— Да, — сказал юный Фудзивара, и вскинул голову, подставляя нежное горло. — Скорее сделай это, отшельник!

Монах взял его короткий меч.

— Я разрежу руку, — сказал он. — И буду осторожен, не бойся.

…Когда он насытился, когда ночь загремела и запела вокруг на разные голоса — тем же мечом он разрезал свою руку.

— Пей, — сказал он, прикладывая запястье к стынущим губам юноши.

Прошло еще время — совсем короткое. Мальчик сделал два или три глотка — этого было довольно. Смертный холод сковывал его теперь, и на белом лице жили одни глаза. Ему было страшно, монах читал это в его душе, как на раскрытом веере. Он страшился, что демон — а монах, несомненно, был демоном — обманет его.

— Бойся, — сказал монах. — Но не того, чего ты боишься сейчас.

Он сладко потянулся и поднял занавес над дверью. Весенняя луна пронизала ветхие стены, обрисовывая фигуру в дверях.

— Тебя ждут муки ада, — сказал монах, поворачиваясь к луне спиной. — Я забыл предупредить, но теперь уж ничего не поделаешь. Чтобы переродиться демоном, нужно пройти сквозь ад. Не всякому это дано, слабые просто умирают.

— Как… ваше… имя? — прошептал мальчик.

Дыханье было таким слабым, что человек не расслышал бы ни единого слова.