Река твоих отцов - Бытовой Семен Михайлович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/47
- Следующая
— Хорошо! — разом ответили ребята, а Олег мечтательно произнес:
— Съездить бы в тот большой город…
— Обязательно съездим, — пообещал Николай Павлович. — Через несколько лет, во время летних каникул, повезу вас во Владивосток и в Хабаровск. — И, сделав небольшую паузу, сказал: — Конечно, поедут только самые лучшие ученики, а тот, кто будет плохо учиться, убегать из школы, пропускать уроки, — останется дома…
«Наверно, про меня и Кольку говорит учитель», — с тревогой подумал Вася и стал мысленно ругать себя, что затеял этот глупый, неудачный побег к Горячему Ключу. Теперь даже Саша Намунка, которого они никогда не берут в компанию, показался учителю хорошим мальчиком. И, чтобы не выглядеть хуже Саши, Вася твердо заверил:
— Конечно не будем пропускать уроков!
— В городе, думаю, все ребята учатся. Кто ни читать, ни писать не умеет, того в город не пускают, — авторитетно заявил Олег.
— Пускать — пускают, — сказал Николай Павлович, — только неграмотный человек в городе будет ходить как слепой…
— У наших орочей грамотных нет, однако, на охоту ходят, любого зверя бьют. А городской человек не то что от медведя или сохатого — от бурундучка бежит, — сказал Коля.
— Это ты, наверно, меня имеешь в виду? — засмеялся учитель, и Коле стало неловко.
— Что вы, Николай Павлович, — поспешно произнес Бисянка. — Вы уже таежник. — И решил про себя: «Надо попросить у него прощения. Признаться, что хотели с Васей убежать по дороге и поэтому все придумали про выдр. А он ведь добрый человек, учитель, даже ругать нас не стал…»
— Что было с нами после «лесной школы», рассказывать очень долго, — заключил Василий Акунка. — Конечно, за все годы, что мы учились там, всякое с нами случалось. Но вы самого Николая Павловича об этом спросите, он лучше расскажет вам…
Когда мы подошли к дому Сидорова, там уже был Терентий Иванович со своим тайменем. Оставив в сенях на столе рыбину, он хотел незаметно уйти, но тут из комнаты вышел Николай Павлович.
— Ну вот — опять, Терентий Иванович, — стал его укорять учитель. — Сколько раз я говорил, что не надо этого делать. Понимаете, не надо!
— Ладно, Николай Павлович, чего там не надо. Таймень совсем свежий. Жарить можно, уху, если желаешь, сварить можно. Зачем не надо? Ну, я, однако, пойду. Аяди биви![2] — Сидоров разводит руками и, хотя мы еще не знакомы, обращается ко мне:
— Просто не знаю, как с ними сладить. Приедут с охоты — несут, рыбы наловят — несут, соберут ягод — тоже нас не обходят. И, представьте себе, все это длится годы…
А Терентий Иванович бодро шагает вдоль улицы, очень довольный, что оставил учителю тайменя.
Сидоров — среднего роста, коренастый, с открытым лицом и ясными голубыми глазами — минуту еще смотрел вслед Акунке, но во взгляде учителя было больше доброты, нежели укора. Мне даже показалось, что Николай Павлович вообще не умеет сердиться…
…Мы поднимаемся с Николаем Павловичем узкой тропинкой в горы. На склонах, свесившись над рекой, стоят вековые сосны. Когда ветер раскачивает их, кажется, что деревья сорвутся с огромной высоты и рухнут в быстрые воды.
Солнце, склонившись к закату, слегка озарило небольшие облака над горизонтом. Немного уже потемнело в лесу.
По словам Сидорова, нынче июнь на редкость теплый и солнечный. Обычно в предгорьях Сихотэ-Алиня, вблизи бурного и холодного Татарского пролива, июнь выдается капризный, с резкими ветрами, с дождем и даже градом. А в этом году тайга уже успела полностью одеться в зеленый наряд. Местами кроны деревьев сплелись так тесно, что негде пробиться дневному свету. Уже повсюду покрылась бутонами липа. Густыми звонкими роями летают над ними пчелы. Натрудившись, медленно порхают бабочки, заканчивая свой короткий дневной век.
А голоса птиц не смолкают даже вечером, перед закатом. Только недавно населили они тайгу и теперь заняты своими гнездовьями. Одни птицы только кладут яйца, другие высиживают, а многие уже кормят желторотых птенцов.
Хватает теперь забот и у зверей. В глубине леса, в укромных ямках теснятся зайчата. Они только-только появились на свет и легко могут стать добычей хищника. Поэтому сидят смирно, ждут, пока зайчиха принесет им какое-нибудь лакомство.
А белочки предпочитают высокие кедры. Когда они подрастут, то начнут носиться по веткам, прыгать с дерева на дерево, где почти круглый год держатся шишки, набитые орехами.
Лосиха в июне начинает водить за собой красавца лосенка Он трусит за матерью на высоких тонких ногах, на бегу обирая сочные листочки с куста.
Много красивых цветов расцвело в июньской тайге. На каждом шагу можно встретить алые саранки, ирисы, ромашку. А бледно-лилового багульника просто тьма. Он заполняет почти все горные склоны.
— Шаманьи цветы, — шутливо говорит Николай Павлович, сорвав багульник. — Когда орочи приходили за каким-нибудь советом к шаману, обязательно приносили с собой букетик багульника. Они жгли его, пахучий дым наполнял юрту, и тогда шаман начинал колотить в бубен и дико плясать. Жуткое, скажу вам, зрелище…
— Наверно, я уже этого не увижу?
— От прошлого здесь почти ничего не осталось. — Он помедлил и с той же шутливой улыбкой сказал: — А увидеть шамана можно.
— Где?
— На представлении школьного драмкружка. Есть у нас там лихой актер, Женя Тиктамунка. Здорово шамана играет. Даже старики смотрят и удивляются: до чего же похож на Никифора Хутунку, последнего орочского шамана…
— Расскажите, Николай Павлович, о ваших орочах. И вот что он рассказал:
— Они поселились на Тумнине около века тому назад. До этого орочи жили на морском побережье в небольших бухточках или в устьях таежных рек, впадающих в Татарский пролив. Они и назвали эти места по-своему: Хади, Ма, Дюанка, Датта, Копи, Акур…
Орочское стойбище состояло из десяти жилых шалашей, сооруженных из древесного корья, и амбарчиков на сваях — цзали — для хранения съестных припасов. Рядом с жилищем или позади него стояли вешала, где с лета до осени вялилась рыба — юкола.
В шалашах почти никогда не потухал очаг. Дым от него выходил наружу через узкое отверстие, сделанное в берестяной крыше. Как только поднимался ветер, дым застревал в шалаше, слепил глаза, спирал дыхание. На зиму орочи обкладывали жилище толстым слоем сухой травы, плотно придавливали ее жердями, чтобы не разметала пурга. На земляном полу лежали медвежьи и оленьи шкуры, циновки из кусков кедровой коры. На полочках размещалась берестяная посуда, так называемые кондюго. Ногтем большого пальца женщины вырезали на кондюго национальный орнамент.
Орочи запасали на зиму только юколу, муку, соль. Мясо добывали в тайге свежее: охотились на лосей, медведей.
Стопятилетняя бабушка Анна Васильевна, старейшина рода Акунка, любила рассказывать легенду.
Давно-давно, даже сама не помнит когда, шла большая война. Докатилась она и до орочских стойбищ. Пришлось народу покинуть свои родовые стойбища и на ульмагдах — долбленых лодках — уплыть далеко в море. На одной ульмагде везли книгу, в ней были записаны законы народа. Неожиданно разыгрался шторм. Волны стали захлестывать ульмагду. Книга законов промокла. Когда лодку вынесло прибоем на берег, орочи разложили страницы книги на камнях, чтобы просушить их на солнце. Но тут с севера подул сильный ветер, подхватил страницы и разбросал по волнам.
С тех пор — гласит легенда — остались лесные жители без грамоты и без законов… Много зим после этого никто не тревожил орочей. Но в конце прошлого века на морское побережье приехали скупщики пушнины. Они привезли яркое полотно, фарфоровые бусы, пуговицы, нитки и меняли свой товар на дорогие меха. Спиртоносы из Маньчжурии зачастили к орочам с «огненной водой». За спирт и водку тоже платили белками, лисицами, соболями, колонками. Цайдуны[3] из чужой страны заносили в стойбище опасные болезни, от которых в течение нескольких дней гибли целые орочские семьи. Так навсегда погасли очаги родов Бяпалинка, Дунка, Хуанка, Быхинька, Каундига, Донадига. Теперь почти не осталось и следов от их стойбищ.
- Предыдущая
- 4/47
- Следующая
