Ясновидящая, или Эта ужасная «улица» - Сотник Юрий Вячеславович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/44
• Следующая

Длинный гитарист успел подняться и тоже смотрел на нож. Смотрели во все глаза Матильда с Демьяном, Зураб и Русико… Смотрела и Оля Закатова. Несколько секунд на лужайке царило молчание, потом Федя очень миролюбиво обратился к парням:

— Ребята, давайте идите по-хорошему. Ну, подрались маленько и разошлись… А то пойдут неприятности всякие…

— И ему неприятности, а вам, может, чего похуже, — добавила Нюра. Она покосилась на Лешу. — Ведь он же… Ну, в общем, зачем вам такое дело?

Гитарист поднял с травы рубашку, сумку и гитару.

— Пошли! — сказал он негромко и зашагал прочь с лужайки по тропинке, ведущей к собачьей поляне. Щуплый тоже подобрал свою рубашку и последовал вместе с голопузым за гитаристом. Когда они уходили с лужайки, оба то и дело оглядывались на Лешу, а потом все услышали, как кто-то из них прокричал в лесу:

— Эй, как тебя? Леха! Мы тебя за такое дело ментам заложим. Учти!

Опять на лужайке воцарилась тишина. Только теперь Миша Огурцов пришел в себя после драки. Размазывая тыльной стороной ладони кровь с разбитой губы, он оглядел лужайку. Ребята стояли полукольцом перед Тараскиным, а тот стоял, по-прежнему выставив перед собой нож, словно угрожая кому-то из них.

Но вот на тропинке со стороны озера послышались голоса. Леша приподнял рубаху и торопливо сунул в ножны свое оружие. Через лужайку прошли несколько мужчин и женщин, ведя за руки малышей.

Леша постепенно приходил в себя. Он видел, как серьезно смотрят на него не только младшие ребята, но и Красилины, и Оля, и Огурцов, и ему стало ясно, что никто из них не сомневался в его намерении пустить в дело нож. В ушах у него все еще звучал крик кого-то из парней: «Мы тебя… ментам заложим», и он вспомнил, как отец говорил, что ношение холодного оружия преследуется в уголовном порядке. Он обвел взглядом все еще молчавших ребят, судорожно глотнул слюну, стер пальцем кровь под носом и проговорил:

— В общем, таким образом… Вы, конечно, знаете, что мне за это будет, если кто-нибудь проболтается.

— Ладно! Можешь не говорить, — угрюмо сказала Нюра.

Леше этого показалось недостаточно. Старшим ребятам он не решился открыто грозить, но зато шагнул к младшим.

— И, в общем, если я узнаю, что кто-нибудь из вас хоть словечко сказал, я… я, в общем, в долгу не останусь. — Он похлопал ладонью по рукоятке ножа под рубахой. — Ясно?

— Ясно, — чуть слышно ответила Матильда, а Демьян, Зураб и Русико лишь молча кивнули.

Леша оглянул лужайку.

— Теперь, значит, так: как бы отсюда уйти, чтобы на тех парней не нарваться? Я видел, там два милиционера прохаживались перед этой… перед собачьей площадкой.

Матильда шагнула к Леше. Опять ей выдалась руководящая роль.

— Леша, я знаю, как пройти! — сказала она вдохновенно и обвела сияющими глазами остальных. — Пойдемте, граждане! Я вас кружной дорогой проведу, и мы… мы будем в полной безопасности.

Она пошла с поляны на тропинку, ведущую к озеру, и с торжеством почувствовала, что все — и младшие, и сам Тараскин — молча последовали за ней.

Вышли к небольшому озеру, берега которого производили впечатление какого-то заколдованного царства. Рыболовы сидели почти неподвижно вдоль берегов примерно в метре друг от друга, уставившись на поплавки, а если кто-нибудь подымал удочку, чтобы сменить наживку, то делал это совершенно бесшумно, как на экране телевизора, у которого выключили звук.

Миновав озеро, Матильда свернула на такую глухую и узкую тропинку, что идти по ней пришлось гуськом, часто нагибаясь, чтобы не наткнуться лицом на ветку. Тропинка пересекла несколько довольно широких аллеек и наконец вывела ребят на асфальтированную автомобильную дорогу. Словом, обратный путь занял раза в три больше времени, чем дорога к памятной всем лужайке. Во дворе дома номер восемнадцать все приостановились, прежде чем разойтись по своим квартирам.

— Во красота-то! — пробормотала Нюра, поглядывая то на Мишу, то на Тараскина.

Синяк между скулой и глазом у Леши успел созреть до темно-фиолетового, нос его распух, и над верхней губой засохла размазанная кровь. Нос у Миши тоже распух, но тут обошлось без крови. Зато у него была рассечена губа, а лицо было украшено не одним, а несколькими синяками, впрочем, не такими яркими, как у Леши. Пока ребята любовались на двух героев, к ним подошла пожилая коренастая женщина с большим плоским лицом, ее звали Фаина Дормидонтовна. Это она отвела в домоуправление Мишу, когда тот разбил фонарь. Она остановилась и тоже стала разглядывать Тараскина с Огурцовым.

— Это надо же так разукрасить друг друга! — сказала она. — Ну вот признайтесь мне откровенно: подрались-то вы из-за пустяка?

Это замечание взбесило Мишу.

— Знаете что? — сказал он негромко, но проникновенно. — Идите-ка вы отсюда!

Фаина Дормидонтовна сделала шаг назад, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Огурцова.

— Это с кем же ты так разговариваешь, милый мой?! Ты все-таки должен помнить, что я тебе в бабушки гожусь.

Тут и Нюра обозлилась.

— Да хоть в прабабушки! — воскликнула она. — Ну чего вы вяжетесь, когда ничего не понимаете!

Теперь Фаина Дормидонтовна посмотрела на Нюру, как бы стараясь ее запомнить.

— Ну-ну! Разговаривать с вами, я вижу, бесполезно.

Она зашагала дальше, а Леша снова обратился к младшим, похлопав по рукоятке ножа под рубашкой.

— Ну, так вы помните, что надо помалкивать?

Те молча кивнули. Тараскин сказал «пока!» остальным ребятам и ушел к себе. Ушли и Оля с Мишей. Во дворе остались Красилины, Григошвили и Матильда с Демьяном. Нюра спросила:

— Ну, так с чего эта заваруха-то началась? Кто видел?

Матильда пожала плечами:

— Так ведь это Ольга всю кашу заварила.

— Ольга?

— Ну да. Один из трех ребят пошутить хотел, сказал: «Давай потанцуем», а она его раз — и сшибла с ног.

— А потом Мишка подскочил к нему и как врежет! — добавил Демьян.

— Ага. А потом и сам Тараскин вмешался, — закончила Матильда.

— Ясно! Пошли, Федор! — сказала Нюра и кивнула ребятам: — До завтра.

Однако домой Красилины не торопились. Они подошли к своему подъезду и сели на скамейку возле него.

— Да-а! — вздохнул Федя. — Тут народ!

— Народец! — согласилась Нюра.

— Мамке с отцом, пожалуй, не стоит говорить, — помолчав, сказал Федя.

— Не стоит, конечно. Только зря расстраивать.

— Нюр!.. Ну, вот если этот псих ко мне опять придерется… Как мне на этот раз… ну… реагировать?

— Сама об этом думаю. Если ты его легонько пхнешь, он за нож схватится, а если посильней стукнешь — тебе же и отвечать придется.

— Не придется, если в порядке самообороны.

— Не придется, если он при ноже будет. А если без ножа, как тогда он на тебя наскочил? Что ж, тебе опять истуканом стоять?

— Вот то-то и оно!

Нюра помолчала, уставившись в пространство перед собой.

— Тут еще вот какая досада: ты на лужайке того длинного пхнул — и он завалился. А кто это увидел? Только я да Огурцов. Остальные все на психа смотрели с его ножом. Так что силу твою, считай, никто не заметил. — Нюра повернулась всем корпусом к брату и несколько секунд смотрела на него. — Федьк! Ведь вот где твое основное несчастье: у тебя вид ну до того добродушный… Как глянут на тебя, так сразу поймут: на тебе хоть воду вози. А такие люди, Федька, успехом не пользуются. Ты глянь, ты вон по своей крале сохнешь, а она на тебя — ноль внимания, она все к этому Тараскину вяжется, уж как вяжется — смотреть стыдно!

Федя промолчал, только засопел. Он и сам заметил, что прекрасная, как ангел небесный, неравнодушна к Тараскину. А Нюра продолжала:

— Нет, Федька, я, конечно, понимаю, что тебе своего лица не переделать: как был телок, так телком и останешься. Но чтобы к тебе никакой Тараскин приставать не посмел, ты должен всем показать: я, мол, на вид смирный человек, но уж если я остервенюсь, я ужас что смогу понаделать. Может, тогда и Ольга тебя зауважает.

— Ну а чего мне сделать-то, чтобы все в ужас пришли? — уныло спросил Федя.

• Предыдущая
• 30/44
• Следующая