Зато ты очень красивый (сборник) - Кетро Марта - Страница 26

– Доброе утро, дорогие радиослушатели. Твой Василь Платонович, царство ему небесное, сказал бы – хтось пiзно всрався. Она к тебе не вернется.

– Откуда ты знаешь? Ну откуда?

– Оттуда. Одна попытка уже была, так? И отстань от нее, и хватит. Эти маленькие женщины… Я их просто боюсь. У меня есть еще две штуки. Такие же. В друзьях. Каменные бабы. Железные леди. Они же усилием воли жизнь свою в любой узел завязать могут, как кочергу. Хрен развяжешь. И не лезь к ней. Как она себе решила, так и будет, поверь мне. Только мучаешь, и все.

На этом официальная часть была закончена.

Следующие дни мы проводили однообразно, как монахи, – утром я ехала в театр, днем возвращалась, привозила еду, сигареты и бутылку красного вина.

В доме был ледяной ад, так что, приготовив ужин и сварив глинтвейна, мы с Артюшей забивались в теплую нору из трех ватных одеял и молча читали, изредка вслух зачитывая друг другу фразы из книг.

Тарасик спал в глубине одеяльной норы, похрюкивая и пуская ветры.

– Земную жизнь пробздя до половины… – задумчиво говорил Артем при какой-нибудь особенно выдающейся газовой атаке. – Да что он ест?

– Говядину с гречневой кашей. Конечно, я могу заклеить ему задницу скотчем… Или древесной смолой. Так медведи делают, когда в спячке.

– Не верю. Если бы они так делали, то к концу зимы весь лес взорвался бы… Вот, слушай: «Итак, моя жизнь представляет собой замкнутую цепь ошибок, бесконечно повторяющихся во времени…»

– Ладно. Лови топор: «На рассвете бухта являла собой картину полного покоя. Сквозь золотистый туман Флорентино Ариса разглядел позолоченный первыми лучами купол собора, голубятни на плоских крышах домов и, ориентируясь по ним, определил балкон дворца маркиза Касальдуэро, где, по его расчетам, она, предмет его неразделенной любви, все еще спала на плече насытившегося супруга…»[2]

– Ты нарочно?

– Мамой клянусь – нет. Вот попалось…

– А у тебя-то как дела? Прости, я и не спросил чего-то…

– Как сажа бела. Развожусь.

– А поехали в Крым?

– В Крым?! В феврале?!!

– Ну да. А что? Михаил давно звал в гости.

– Он же ненавидит гостей. Я вот этими самыми бесстыжими глазами один раз видела, как он удирал по горе, увидев хипповскую стайку, направлявшуюся к его дому.

– Так это он летом ненавидит. Они же… То есть мы. Все мы – они для кого-нибудь, да? Они такие придурки. Они такие мерзавцы. Они то, они это…

– Э, вертайся взад, начальник. Так что Михаил?

– Летом его все достают. А зимой он один сидит – скучно. Симеиз – город маленький, не с кем и трубочку толком раскурить…

– А и поехали, чё. У тебя этюдника лишнего есть?

– Да у меня этих этюдников просто завались…

Зимний Крым очаровал меня.

Пустая Ялта. Море, капризным, ворчливым стариком швыряющее волны в песок. Рыдающие в свинцовом небе чайки. Тепло и пасмурно, легкий снег кружится в воздухе – безопасный, бутафорский, словно декорация к романтической комедии.

Зимой в Крым следует ездить вдвоем с каким-нибудь влюбленным в тебя пингвином, хихикать, целоваться, ходить за ручку, пить брют из бутылки на ветреном берегу и заниматься любовью с ранних сумерек до полудня.

В старом, скрипучем троллейбусе, везущем нас в Симеиз, не набралось бы и пяти человек.

Тарасик спал у меня на коленях, а мы с Артюшей, обнявшись, смотрели в окно – пейзаж был знакомым, но казалось, что какой-то злодей приглушил цвет.

– Вот тебе и серебристая гамма, – сказала я.

Михаил, дядька, похожий на загорелого, исхудавшего Льва Толстого, костистый и бородатый, встретил нас на остановке:

– Ребя-а-атушки! Ребя-а-а-атки! Какие же вы молодцы, что приехали! – приговаривал он, обнимая нас истово, до хруста.

– Ты давно здесь сидишь? Как телеграмму получил, что ли? – насмешливо спросил Артем.

– А чего мне здесь не сидеть? Место не хуже всякого другого… Ну пошли, пошли… Собачка! Собачка! Как зовут?

– Тарасик.

– Ух ты! Тарас, а ну иди сюда! Пошли домой, пошли! – Михаил отобрал у нас рюкзаки и пошел к дому – башенке на окраине города. – Только вот в магазинах нет ни хрена, кроме бухла… Я вам плова вчера наготовил, так он к сегоднему настоялся как раз – красота… А завтра в Ялту съездим…

– Мы тебе всяких консервов привезли, крупы, всего, – сказал Артем.

– А! А я-то думаю, чего тут? Кирпичи? В рюкзаке? Спасибо, ребятки… Только что ж я буду вас консервами морить… Съездим завтра на рынок, рыбки купим, мяска… Я-то сам не ем… А еще эти суки опять отопление вырубили, батареи не греют ни хрена, так я психанул, открутил свою к свиньям собачьим и выкинул. Буржуйка у меня, больша-а-ая, Марусей назвал. Дровишки можжевеловые – красота…

Мы вслед за Михаилом поднялись по узкой лестнице и вошли в большую, почти пустую комнату (все мы это любили, да, мебели поменьше – места побольше), отделанную по стенам бамбуком.

В комнате были просторная двухъярусная кровать, огромная железная бочка с ножками и жестяной трубой, уползавшей в форточку. На бочке мелом было старательно выведено «Маруся», рядом пара истертых кресел, и тут же, за ширмочкой, – кухня.

– Устраивайтесь, ребятки. Сейчас водички погрею, чайку попьем, покупаетесь с дорожки – горячей воды нету ни хрена, так я ванну цинковую в Севе купил – красота…

Михаил сноровисто развел в печурке огонь, и не прошло и получаса, как мы с Артюшей валялись в креслах, попивали чай с коньяком и разглядывали детские рисунки, висящие над кроватью.

Тарасик лежал у самой печки, как маленький лев, и дремал в тепле.

Михаил жил здесь городским отшельником – летом уходил в горы, зимой резал фигурки из дерева, а если удавалось найти подходящий ствол, то и большие скульптуры, вел студию рисования для местных детишек – совершенно бесплатно. «Да кто платить будет? Эта алкашня? Пусть хоть дети делом занимаются, мне только в радость», – говорил он. Чинил всем и всё – от крыш до будильников, помогал бабулькам, возил продукты.

Тем вечером он кормил нас пловом, рассказывал о своих студийцах – о каждом подробно, с демонстрацией рисунков, советовал, куда нам лучше пойти писать этюды.

Мы слушали его, нахохлившись в сытом полусне.

В доме пахло можжевельником и коньяком, от живого огня было уютно и бестревожно.

Мы провели в Крыму тогда – сколько? – дней десять?

Катались в пустых троллейбусах в Ялту и ботанический сад. Писали черный бамбук в снегу, писали этюды в городе – каждый день виллу «Ксения» в разном освещении.

Тарасик пытался расшевелить местных голубей, но они перепрыгивали через него, едва шевеля крыльями, и тут же плюхались на землю, ленивые, толстые, бродили вокруг нас толпами, с умильным воркованием, выпрашивая подачки, и пес вынужден был их просто расталкивать, чтобы подойти ко мне.

Было тепло, мы носили свитера и шарфы, если мерзли – согревались коньяком, иногда брали этюдники и убредали далеко-далеко, по дороге над морем, якобы в поисках подходящего пейзажа, но на самом деле просто чтобы идти.

– Хорошо живем, правда? Вот бы так всегда, – говорил Артем. – Хорошо и мирно. Почему так нельзя с тем, кого любишь?

– Можно. Просто мы не умеем.

– Я умею.

– Ага. С Майкой – особенно.

– С Майкой… С Майкой мы еб…сь все время как кроли. Нет, не в смысле какая-нибудь сраная страсть, а нормальная биологическая совместимость. Страсть – она так, до послезавтра, а совместимость – она навсегда. От этого знаешь как крышу рвет? Как будто несешься на волне, а все вокруг мелькает, мелькает… Время просто улетает. И себя не помнишь – можешь любую х. ню сделать, кажется, что все – нормально и все – хорошо. Все важно, и все не важно, то есть если это биологическая совместимость, то она во всем, понимаешь? Человек тебе подходит во всем, и даже не важно, трахаешься ты с ним или нет… Из рук выпустить трудно, правда… И все равно, что он говорит, – просто слушаешь голос. И все равно, что он делает, – просто смотришь на него… Смотришь, и тебе хорошо, тепло так… Бред, в общем, полный… Ты на него смотришь, и такое чувство – вот я и дома, понимаешь? А потом с другими ничего и не выходит. Все вроде и ничего так, но все время домой хочется… Ты понимаешь?