Могила воина - Алданов Марк Александрович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая

Потом до него дошли слухи, что в Лепанто гарнизон тоже состоит из сулиотов и что с ними из Миссолонги ведутся какие-то переговоры: оттуда дали будто бы понять, что если хорошо заплатить, то крепость не прочь сдаться. «Вот это другое дело! Так бы и говорили! Так можно взять и Лепанто, и что угодно. Хотя для этого собственно не стоило снаряжать экспедицию в Миссолонги: сторговаться о штурме можно было бы и из Лондона», – думал он с обычным удовольствием: вот и еще прохвосты.

Затем войскам было объявлено о походе официально. Ракет Конгрева все не было: не хватало каких-то штифтов. Но некоторое число снарядов арсенал уже изготовил: «Для штурма их маловато, если же к снарядам добавить деньги, то, пожалуй достаточно»… Мастер-месяц был в недоумении: что сообщать? Представить рыжему подполковнику дело в более тревожном виде, – потом, если ничего не выйдет, рыжий скажет: дурак, энтузиаст. Представить в менее тревожном виде, – вдруг возьмут Лепанто, тогда совсем беда. Ему пришла в голову мысль: не сообщить ли правду? не описать ли как есть? Эта мысль сначала его удивила своей неожиданностью. Потом решил, что, пожалуй, так в самом деле будет всего лучше. Через два дня ожидалась оказия для отправки донесения.

В последние дни перед походом на Лепанто работы в арсенале оказалось больше обычного. Мастер-месяц суетился на глазах у майора Парри, кричал на рабочих и вообще проявлял волнение. У него на лице было написано, что наступили великие дни.

Время выступления авангарда не было установлено вполне точно, или же в последнюю минуту что-то произошло. Мастеру-месяцу по незначительным признакам казалось, что как будто вышла какая-то заминка. Майор был еще сердитей обычного. Под его наблюдением мастер-месяц весь день усердно работал в главной мастерской: сдавал артиллеристам снаряды. Под вечер сторож доложил, что граф Гамба просит господина начальника арсенала пожаловать в кабинет по неотложному делу. – «Переведите, что говорит этот дурак», – гневно приказал мастеру-месяцу майор и, услышав о визите графа, выругался: не любил состоящих при Байроне штатских. «Скажите ему, что я сейчас приду. Работы у меня и без него достаточно… Неотложное дело, знаю я их неотложные дела», – бормотал майор. Он отправился в кабинет, примыкавший к главной мастерской. Через минуту оттуда послышался его яростный крик. – «Да что вы рассказываете! Быть этого не может!…» – Все рабочие притихли, хотя большинство по-английски не понимало. Начальник арсенала вышел из кабинета. Лицо у него было багровое, бешеное. «Мерзавцы! Перевешать их всех!» – закричал он, не объясняя, кто мерзавцы и кого перевешать. На этот раз майор едва ли изображал старого рубаку. У дверей он остановился с проклятьем, вернулся в кабинет и снова появился с плоской карманной фляжкой в руке. – «Если б не брэнди, я издох бы в этой проклятой дыре» – с яростью сказал он графу. Они покинули арсенал. За ними скоро уехал в дом Капсали шведский офицер Засс, очевидно тоже туда вызванный.

Очень скоро в серале все стало известно. Сулиоты отказались выступить в поход на Лепанто и предъявили архистратегу какие-то требования: не то, чтобы командование было избрано из их среды, не то, чтобы их произвели в офицеры с назначением всем офицерского жалования.

Мастер-месяц был в восторге. «Просто дом умалишенных»… На радостях он купил в кантине бутылку мускатного вина и коробочку рахат-лукума. Зашел к маркитантке, но ее не было: ушла навестить сестру и долго не возвращалась. Он уже начал было беспокоиться. Вернулась она довольно поздно, очень взволнованная. Сообщила, что с архистратегом случилась беда. – «К, нему пришли эти головорезы»… – «Какие головорезы? Сулиоты?» – «Ну да, а кто же? Пришли чего-то требовать. Пьяные страшные, сейчас зарежут», – рассказывала она испуганно, – «а он хоть бы что! сидит у себя на диване как ни в чем не бывало и говорит: – «Ничего вам не будет»… Переводчик струсил, боялся переводить: убьют! Они орать, и архистратег орать: «Мерзавцы, вон, чтобы духа вашего здесь не было!…» – «Да что ты врешь! Ты при этом была, что ли?» – «Нет, я при этом не была, они еще до меня были… Ты думаешь, люди врут?» – удивленно спросила она, точно никогда об этом не слышала, – «а вот падучая была с ним при мне, это я своими глазами видела». – «Какая падучая»? – «Ну какая же бывает падучая? Упал на пол, забился в судорогах, сбежался весь дом, сестра туда, я за ней. Смотрю: он лежит на полу, бьется, бедный, лицо так и дергается, на губах пена! Смотреть страшно!» – «Да ты врешь!» – говорил изумленно мастер-месяц. – «Зачем мне врать? Я правду говорю». – «Поклянись памятью матери, что сама своими глазами видела». – Маркитантка поклялась, очень довольная успехом своего рассказа. – «Падучая! Я знаю, что падучая! У нас родственник был такой, уж я это знаю!» – «Ну, и что же?» – «Чего ж еще? Перенесли его четыре человека наверх. Я видела как несли. Лицо белое вот как эта стена, и рот весь в пене. Сейчас помрет!…»

Мастер-месяц был очень взволновать, Забыв о вине, подсунув маркитантке рахат-лукум, он сел за новое донесение: старое, очевидно, не годилось. Сообщил, что, по совершенно достоверным сведениям, только что им полученным от близких известного лица, известное лицо вдруг опасно заболело. «О степени серьезности его болезни ничего пока не могу сказать, врач еще не высказался».

Он не боялся писать при маркитантке, так как знал, что она ничего такого не понимает, да и занята рахат-лукумом. Но для донесения нужны были все же более толковые сведения. «Верно, в кантине сейчас есть народ. Пойти послушать, что говорят люди», – подумал он и сослался на головную боль. – «Поужинаем, миленькая, позднее. Я немного пройдусь. А ты жри пока рахат-лукум», – ласково сказал он.

За столиком кантины действительно сидели Засс и Киндерман. В ответ на почтительный поклон приемщика швед рассеянно-приветливо сказал: «Добрый вечер». Немецкий офицер не ответил никак: что ж отвечать пустому месту? Мастер-месяц подошел к стойке и скромно спросил пива.

– … Нет, пожалуйста, вы мне подробнее сообщите, что именно нашел врач? Вы понимаете, какое это имеет значение, – говорил по-немецки Киндерман.

– Ах, врач! Разве этот мальчишка врач? Просто стыд и позор! Ничего путного он не сказал м не мог сказать, – ответил шведский офицер. – Он только, как всегда, плакал и говорил, что не знает, какая болезнь у его светлости. Очень желал узнать мое мнение! Я ему заявил, что по вопросам артиллерии никогда к нему не обращаюсь. Мое мнение, – да тут двух мнений и быть не может: у лорда Байрона был эпилептический припадок, – сказал Засс чуть понизив голос, несмотря на немецкий язык.

– Но… Вы когда-нибудь слышали, что его светлость эпилептик?

Не имел ни малейшего понятия. Вероятно, его потрясла эта сцена с сулиотами.

– Говорят, он держал себя с большим достоинством?

– Мало сказать: с достоинством! Он был выше всяких похвал! Наполеон не мог бы держать себя лучше. Был совершенно спокоен, хотя достаточно ясно, какой это для него удар. Мало того, ведь он подвергался серьезной опасности. Дело по существу шло не только об отказе от похода: эти дикари могли тут же зарезать и отослать его голову султану. Говорят, что они еще вчера послали к нему своих шантажистов с угрозами. Он категорически во всем отказал: жалованья не прибавил, офицерами их не назначил, объявил, что увольняет их от службы. Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что жизнь его в эти минуты висела на волоске.

– Удивительно! Ведь он никогда не был офицером!

– Скажу вам правду, я никаких его книг не читал. Пробовал читать, когда выехал сюда, и не мог: мне показалось, что все это, прежде всего, очень скучно. Охотно признаю свою полную некомпетентность, я вообще человек не ученый: свое артиллерийское дело знаю и больше ничего. Скажу больше: у меня было против него некоторое предубеждение, – вы знаете, какие легенды о нем ходят, среди них есть легенды довольно скверные. И тем не менее всякий раз, как я с ним встречался здесь, в Миссолонги, у меня неизменно было впечатление, что я нахожусь в обществе великого человека. Книги его, говорят, странные, а он сам необыкновенно прост и умен. Я не видал Наполеона, но представлялся разным высоким особам. Разве только Александр I производил такое обаятельное впечатление королевской простоты и королевского величия…

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая