Могила воина - Алданов Марк Александрович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/33
• Следующая

Мастер-месяц оставался в кофейне очень долго. Там он и пообедал, недурно и не так дорого, как опасался. После обеда спросил марсалы. Спешить было собственно некуда, и уж очень приятно было сидеть на террасе: перед ним проходили и проезжали люди знатные, даже знаменитые. Такого съезда Верона никогда не видела. Многих мастер-месяц знал в лицо и почти обо всех знал все худое и грязное, что было в их жизни. «Конечно, все мерзавцы» – радостно думал он.

Постыдное изгнание из карбонарской венты нисколько не сделало его мизантропом. Напротив, он теперь был как будто настроен даже несколько благодушнее, чем прежде. Однако, мысли о том, что мерзавцев на свете так много, всегда вызывали него приятное, успокоительное чувство. Себя самого мастер-месяц не считал ни мерзавцем, ни порядочным человеком, – просто об этом не думал. «Ну, был видный карбонарий, а теперь стал шпион» (он считал, что стал шпионом лишь с тех пор, как его разоблачили). «Ну, и что же? Они меня не уважают? А что мне в их уважении? А я их уважаю? А они сами себя уважают? Нет, разумеется, все мерзавцы и подлецы», – без малейшего впрочем озлобления думал мастер-месяц.

В кофейне за вином он продолжал размышлять о герцогине Пармской. Эта красивая, милая, столь простая, дама очень ему понравилась. «Бедненькая, жалко ее. Деньги какие были, бриллианты, один пояс, говорят, стоил три миллиона… А диадемы! А ожерелья!…» Мастер-месяц имел слабость к драгоценностям и все о них читал, что попадалось в газетах. – «Ах, какие были бриллианты! А жемчуга! Бедняжечка».

Расчувствовавшись, он выпил довольно много марсалы. Пил мастер-месяц тоже отнюдь не для того, чтобы заглушить упреки совести: совесть решительно ни в чем его не упрекала. Но ему легко и приятно становилось обычно лишь после бутылки-другой вина. Освежившись, он вышел из кофейни. Оживление на улице еще увеличилось. В толпе попадалось немало сыщиков: для охраны монархов и министров была мобилизована вся полиция, приехали еще агенты из Вены, из иностранных государств. Кое с кем мастер-месяц незаметно обменивался знаками, как когда-то с карбонариями. Но он вообще товарищей по ремеслу не любил, считая, что они мелкая сошка, сыщики, платные полицейские: сам он был из совсем другого разряда людей. Ему казалось, что его прежняя роль в венте карбонариев дает ему немалые служебные и моральные права.

Перед довольно скромной гостиницей собралась толпа. «Что такое?» – удивился мастер-месяц: в такой гостинице едва ли могли поместить высокопоставленное лицо. Подойдя поближе, он услышал музыку и пение. Два окна были растворены настеж. Превосходный женский голос пел каватину из «Севильского Цирюльника». Спрашивать было незачем: в этой гостинице остановилась Каталани. «Да разве она здесь? Ведь официально она приезжает лишь 17-го?…» Но ошибиться было невозможно, – так пела лишь одна женщина в мире. «Изумительная! Божественная»! – умиленно думал мастер-месяц. Он слушал, жмурясь и млея. «А все-таки верхи уже не те»… Загремели рукоплескания. Певица показалась у окна и с улыбкой послала собравшимся воздушный поцелуй. Рукоплескания еще усилились, со всех сторон сбегались люди, полицейские, тоже слушавшие, снисходительно улыбались. Толпа требовала повторения – «La maravigliosa!…» «La maravigliosa Angelica!» – слышались восторженные крики. Каталани засмеялась, отошла от окна, через полминуты раздалась ария Фигаро: щеголяя особенностями своего голоса, примадонна полусерьезно-полушутливо пела и мужские партии оперы. Восторг стал неописуемым. «Y tanti palpiti!…» «La Sacra Alleanza!…» «Аria dei Rizzi!»… – орала толпа. Каталани еще спела арию, которую Россини написал за обедом, пока ему варили рис, затем послала толпе прощальный поцелуй и затворила окно.

Мастер-месяц отправился дальше, сохраняя на лице умиленную улыбку. Он ее стер только входя в свое учреждение, где умиляться не полагалось. Там он тоже оставался долго: писал доклад, нарочно его растягивая, чтобы доказать усердие. Затем получил суточные, – собственно, получать можно было сразу за всю неделю, но он не любил оставлять свои деньги в чужом кармане, хотя бы в самом надежном, и потому заходил за ними каждый день: зачем откладывать до субботы, когда можно все получить еще в понедельник? Зато вперед почти никогда не брал, чтобы увеличить уважение к себе начальства.

Начальство вообще его ценило. Однако на этот раз в последнюю минуту его неожиданно потребовали в кабинет и сделали ему серьезное внушение: оказалось, что, пока он отдыхал в кофейне, герцогиня Пармская успела побывать у императора, и ее никто не сопровождал. Мастер-месяц смущенно сказал, что герцогиня ему запретила следовать за ней по пятам (запрещения собственно не было, но толковать можно было и так). – «Это никакого значения не имеет», – резко ответил начальник, – «вы должны исполнять то, что я вам приказал. Герцогиня не может знать, грозит ли ей в Вероне опасность или нет. Потрудитесь впредь следовать за ее высочеством неотлучно».

Мастер-месяц вышел из кабинета очень раздраженный. Нахлобучка была неприятная: с ним говорили почти так, как он говорил со слугами герцогини. И вообще здесь его, очевидно, не отличали от мелкой сошки, от обыкновенных сыщиков и агентов. «Они могли бы знать, кто я и кем я был!… Нет, этому надо положить конец! У нас не так много людей, чтобы на меня возлагать охрану захолустной герцогини, на которую решительно никто в мире не покушается»… Мастер-месяц принял твердое решение предъявить начальству – не этому хаму, а главному начальнику – ультиматум: либо пусть его назначат на работу ответственную и серьезную, либо он уйдет. «Слава Богу, полиций в мире достаточно, не одна имперская»…

Под серьезной работой он разумел командировку к какой-либо настоящей особе. Мастер-месяц понимал, почему герцогине Пармской оказали в Вероне так мало внимания: для императорского двора она своя, почти что даже не гостья. Однако, здесь сказалось и то, что престол ее был третьестепенный. – «Пусть приставят меня к русскому императору! Или же пусть отправят к каким-нибудь добрым родственникам!»… Среди карбонариев он естественно больше работать не мог, хотя несколько изменил наружность, но согласился бы на командировку в Грецию или Испанию. «Право, работать с англичанами гораздо приятнее»… Из английской разведки его собственно не увольняли: просто услуги мастера-месяца отпали сами собой, когда его разоблачили в карбонарской венте, а с ними отпали и английские деньги (на прощанье ему, впрочем, выдали экстренную и вполне приличную награду). «Одни англичане платят как следует. Лучше было немного переждать и остаться у них: они не любят, чтобы от них уходили. Но, конечно, можно к ним вернуться, надо только предложить им что-либо интересное: сами они ведь ни до чего додуматься не могут»… Он считал англичан барами, людьми щедрыми, туповатыми и тяжелыми на подъем.

С досады мастер-месяц вошел в кабачок и выпил одну за другой три рюмки уже не марсалы, а водки; хотел даже спросить четвертую, но было неловко. Мысли о том, как он уйдет к англичанам с имперской службы, стали особенно приятными. Выйдя на улицу, он вдруг на другой ее стороне увидел герцогиню Пармскую. Она шла пешком с почетным кавалером и, нежно улыбаясь, с ним разговаривала. Никто не обращал на них внимания, да и людей на этой улице было не так много. «Кажется, не видели… Хорошо, что встретил, а то еще вышла бы какая-нибудь история с этим болваном… Не могут посидеть спокойно дома», Мастер-месяц немного отстал и пошел за герцогиней на небольшом расстоянии. «Куда же это кривой ее ведет?» Герцогиня и ее спутник свернули в направлении к Саmpo di Fiera – «Ах, вот оно что: к той гробнице! Да, это, конечно, дело спешное. Впрочем, и на конгрессе у нее, голубушки, особенного дела нет». Граф Нейпперг остановил сторожа, тот ему показал дорогу. Они подошли к саркофагу Джульетты. Тут, верно, они, влюбленные детки, постоят минут десять, иначе не стоило и ходить», – подумал мастер-месяц. – «Чем ждать без толку, надо бы еще выпить». Он всегда ясно чувствовал, достаточно ли выпил или нет. В том кабачке выпил недостаточно: двух рюмок не хватало. Вспомнил, что у самой реки, совсем близко, тоже есть какое-то подобие кабачка, дрянное подобие, но водка, кажется, сносная. «Бог даст, их здесь пока не убьют, и моя помощь не понадобится».

• Предыдущая
• 20/33
• Следующая