Крещение огнем - Грэхем Линн - Страница 32
- Предыдущая
- 32/39
- Следующая
— Я постараюсь объяснить тебе, что нами двигало.
— В этом нет никакой необходимости, — попыталась остановить ее Сара, чувствуя себя не в своей тарелке.
— Есть. Я лежу здесь и постоянно вспоминаю, что я успела сделать, а что нет. Моя совесть… она до сих пор не дает мне покоя, — ворчливо призналась старуха. — Когда-то мы были дружной, крепкой семьей. У нас с Фелиле было трое детей. Первый был благословением Божьим, второй — наказанием, а третий — ничтожеством. Que? Ты хочешь что-то сказать?
Сара быстро покачана головой, подавив в себе вздох удивления от того, с каким безразличием мать отрекалась от единственного оставшегося в живых сына — Рамона, пусть и непутевого, пусть и не умеющего за себя постоять.
— Самым старшим был Антонио, и мы обожали его. Тони был как солнышко… его все любили. — И хотя взгляд ее был прикован к Саре, по ее изборожденному морщинами лицу можно было понять, что она вновь со своим сыном. — Тони был любимцем…
Молчание затянулось, и Сара облизала пересохшие губы.
— А отец Рафаэля?
— Маркое? — Глубоко запавшие глаза закрылись на мгновенье, как бы не желая допускать к себе неприятные воспоминания. — Он постоянно попадал в какие-то переделки, даже когда был совсем маленьким, и очень завидовал Тони. Он стоил нам целого состояния — а ведь денег у нас тогда было намного меньше, чем сейчас. Фелипе не имел над ним никакой власти. В то же время, когда ему это было нужно, он мог быть самим очарованием. Он соблазнил девушку, которую любил Тони, хотя она ему была и не нужна. Он просто хотел насолить Тони, — резко проговорила донья Исабель. — Маркосу нравилось все разрушать. Посмотри на сегодняшнюю Люсию — злая, очень злая, неприятная… бедняжка Люсия. Она была без ума от Маркоса. Мне до сих пор ее жаль.
— Люсия? — переспросила Сара, не веря своим ушам. — Жена Рамона?
— Прежде чем выйти замуж за Рамона, она была обручена с Маркосом. Но он бросил ее за неделю до свадьбы, — с трудом проговорила старуха. — Больше прощать его было нельзя, и Фелипе прогнал его. С того самого дня он даже пальцем для него не пошевелил. Через два года нам сообщили, что Маркое умер при тяжелых обстоятельствах, связавшись с торговцами наркотиками.
— Простите, я не знала.
Но старая женщина не слышала ее, погрузившись в воспоминания.
— Он женился на цыганке, уже умирая от ран в больнице. Она была беременна от него уже несколько месяцев. Он сделал это, чтобы отомстить нам. — Каким образом? — спросила Сара.
— Тони как-то встретился с Маркосом втайне от нас. Маркое знал, что у Тони лейкемия и что Тони долго не протянет. Следовательно, его ребенок будь то девочка или мальчик — станет наследником и получит все после Тони… Вместо Рамона. — Тихий голос, рассказывавший о семейной трагедии с гордой беспристрастностью, слегка дрожал. — У Тони, однако, наступило некоторое улучшение, и мы начали надеяться, но зря. Он умер в том же году, когда у нас в доме появился Рафаэль. Возможно, наша реакция на его появление была бы другой, если бы мы узнали о его существовании раньше. Но мы этого не знали. Мы ничего не знали о женитьбе Маркоса. Рафаэля нам вручили, как посылку. У него были глаза Маркоса, и они обвиняли нас. Фелипе не мог в них смотреть.
— И тогда вы передали его Рамону и Люсии. — Саре стало плохо, настолько плохо, что она больше не могла этого скрывать. Теперь она поняла все. Люсия, жестоко униженная и брошенная отцом Рафаэля, и Рамон, неожиданно лишенный всего по милости племянника.
— Рамон согласился. Кому-то надо было позаботиться о ребенке, — извиняющимся тоном сказала донья Исабель, но не смогла выдержать напряженного взгляда Сары. Ее тонкие пальцы на перекладине напряглись еще больше. — Я все еще переживала из-за Тони. А Рафаэль заставлял меня чувствовать себя виноватой. Мне было легче отвернуться от него и притвориться, что его нет. Фелипе… он был уверен, что Рафаэль не сын Маркоса… но я-то знала… я знала, — пробормотала она упавшим голосом.
Сара поджала губы и медленно глубоко вздохнула.
Ее собеседница откашлялась.
— Когда мы поняли, что у них творится, — продолжала она уклончиво, мы отправили его в интернат. Нет, даже тогда мы не собирались искупать перед ним свою вину. Но он прекрасно учился. Он блистал по всем предметам. Он мог заниматься всем, чем угодно, и мог стать всем, кем угодно. Мы не могли его больше игнорировать.
— И что же произошло? — поинтересовалась Сара.
— Ребенком он рисовал на стенах, когда Люсия не давала ему бумагу. Он рисовал не переставая, — хмуро сообщила она. — Думаю, что для него это было своеобразной отдушиной. Мы не дали ему любви, не приняли его в семью. И когда мы попытались сделать из него одного из нас, было уже поздно. Нам нечего было ему дать, кроме свободы, а свободу он взял сам. Он не захотел заниматься бизнесом, бросив нам всем вызов. Я поняла… старая женщина явно устала, — что Рафаэля можно удержать или привлечь к себе только любовью. Другие путы он не признает, а нам это было не под силу.
Саре послышался намек, и ей стало не по себе. После продолжительной паузы она с трудом прошептала.
— Вы его хорошо понимаете.
Но бабушка Рафаэля уже не слышала ее. Донья Исабель крепко спала. Английская медсестра ждала за дверью. Сара извинилась за то, что переутомила ее пациентку.
— Донья Исабель сама устанавливает продолжительность своих аудиенций, — сухо заметила Алиса. — Я никогда не вмешиваюсь, если только у меня нет особых на то оснований.
Сара спросила, где студия, и отправилась в сад. Дождевальные установки на ровных, словно бархатных, лужайках отдыхали в полуденной жаре. Минут десять Сара поднималась по склону с террасами и наконец укрылась в неровной тени акаций, окружавших то, что здесь официально называлось садом. К открытой двери каменной, с красной черепичной крышей студии вела едва приметная в высокой траве и среди полевых цветов тропинка. Изнутри раздавались голоса детей.
Сразу несколько дверей выходило в прохладный отделанный плиткой холл. Студия, расположенная слева, представляла собой просторную комнату с окном во всю стену. Противололожная стена была увешана многочисленными картинами. Дети стояли на коленях, рисуя пальцем на огромном листе бумаги, а Рафаэль подавал им краски с самозабвением человека, занятого высоким искусством. Откуда в нем этот дар общения с детьми? — с неудовольствием подумала она. Да еще с одной чрезвычайно глупой, но любящей его особой? Прошлой ночью Рафаэль заставил ее сдать часть своих позиций, и эта сдача оказалась мучительной и несказанно сладкой. На что еще она его воодушевит?
Наблюдая за тремя черноволосыми головами, склоненными над одной картиной, она наконец поняла, что Рафаэль не сделает близнецам ничего плохого. Дети для него всегда будут превыше всего. Он ей с самого начала об этом заявил. И сказал, что им придется пойти ради них на определенные жертвы. Вот ею и пожертвовали, разве не так?
Рафаэль был полон решимости обеспечить детям безмятежное и спокойное детство, которого сам был лишен. Но тут он никак не мог обойтись без Сары. И она вдруг с горечью поняла, что все постельные сцены были лишь практической реализацией его плана. Рафаэль помешан на сексе. И решение, которое он теперь принял, характеризовало его как человека высокоморального, поскольку из двух возможностей удовлетворить свою потребность — семья и бесконечные любовные похождения — он ради детей выбрал первое. Повеса, сознательно приковавший себя к брачному ложу ради детей… И вчерашний скандал из-за ее якобы нескончаемых любовников был просто бурей в стакане воды. По крайней мере это вовсе не означало, что он ее ревновал или что разлука, якобы развязавшая ей руки для удовлетворения того, что он называл ненасытным аппетитом на мужчин, причинила ему боль. Чужие недостатки легко критиковать. Рафаэль ухватился за ее так называемое «прошлое» с единственной целью — дать выход своему разочарованию. Чувствуя себя в клетке, он, как любое дикое животное, начинал царапаться.
- Предыдущая
- 32/39
- Следующая
