Повестка - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 9

• Предыдущая
• 9/61
• Следующая

Площадь выглядела столь же безжизненной, как и улицы, что вели к ней. С населением, которое насчитывало всего восемь тысяч жителей, Клэнтон оказался городом достаточно крупным для того, чтобы содержать три или четыре магазинчика дешевых распродаж — в других маленьких городках такие давно исчезли. Но местные покупатели хранили необъяснимую верность своим торговцам. Ни одна из выходивших на площадь витрин не была заколочена. Закрытые двери лавок чередовались с дверьми банков, юридических контор, ресторанчиков — тоже, по поводу дня священного отдохновения, закрытыми.

У ворот кладбища Рэй вышел из машины и направился к фамильному участку с величественными надгробиями. Кое-кто из его предков увековечивал память об умерших родственниках мраморными монументами. Мелькнула мысль: вот куда ушло семейное богатство, о котором ему приходилось только слышать. У могилы матери Рэй остановился. Последний раз он бывал здесь годы назад. Могила располагалась на самом краю участка, в стороне от других — в семействе Этли мать считали чужой.

Не пройдет и часа, как он опустится в кабинете судьи на стул и будет, отхлебывая дурно заваренный чай, выслушивать детальные отцовские инструкции относительно его собственных похорон. Прозвучат многочисленные приказы, требования и распоряжения. Как всякий великий человек, судья с трепетной серьезностью относится к тому, чтобы оставить о себе память в сердцах грядущих поколений.

Сев за руль, Рэй направил машину к водонапорной башне: подростком он взбирался на нее дважды, причем во второй раз внизу его ждала полиция. С гримасой пренебрежения проехал мимо школы, где когда-то учился,— по окончании он дал себе слово, что никогда больше не переступит ее порога. Позади школы лежало футбольное поле, на котором Форрест забил бесчисленное количество голов в ворота соперников и едва не стал местной знаменитостью — помешало отчисление из команды.

Воскресенье, седьмое мая, без двадцати пять. Пора на семейный совет.

В «Кленовой долине» отсутствовали малейшие признаки жизни. Судя по высоте травы, лужайку перед фасадом особняка стригли несколько дней назад. Возле черного входа стоял старый «линкольн». Если бы не эти два свидетельства присутствия человека, можно было бы подумать, что в доме уже долгие годы никто не живет.

Портик фасада опирался на четыре массивные колонны. Рэй вспомнил, что когда-то они были ослепительно белыми. Теперь колонны стали зелеными: их густо обвивали плети винограда и декоративного плюща. С портика на крышу тянулись цепкие стебли глицинии. Цветочные клумбы заросли чертополохом, из трещин на бетонной дорожке лезла крапива.

Душу волной окатили воспоминания. При виде когда-то прекрасного, но давно уже запущенного здания Рэй печально покачал головой. Сердце царапнуло чувство вины. Не стойло, не стоило бросать отца. Он должен был остаться здесь, основать вместе с судьей фирму «Этли и Этли», взять в жены скромную местную девушку и нарожать кучу детей, которые беззаботно бегали бы по «Кленовой долине», радуя старика.

Рэй громко хлопнул дверцей машины, надеясь привлечь к себе внимание хозяина дома, однако резкий звук утонул в тишине. Стоявший по соседству особняк, такой же древний, как и дом отца, занимали две сестры, старые девы, уже девятое десятилетие упрямо цеплявшиеся за жизнь. Построен он тоже был задолго до войны, но ни лоз винограда, ни чертополоха у соседей не наблюдалось. Вместо сорной травы на их участке росли пять самых высоких и раскидистых в Клэнтоне дубов.

Мраморные ступени парадного крыльца оказались достаточно чистыми — похоже, их недавно подмели. Возле неплотно притворенной двери стояла метла. Судья никогда не запирал дом, а поскольку кондиционеры вызывали у него живейшее отвращение, двери и окна особняка день и ночь оставались открытыми.

Рэй сделал глубокий вдох, толкнул створку, и та с грохотом ударилась о стену. Он шагнул внутрь, замер на мгновение, принюхиваясь, готовый ощутить привычную вонь. В течение многих лет судья держал в доме наглого, с дурными привычками кота, оставлявшего свои метки на чем попало. Но вредная тварь, по-видимому, куда-то исчезла,— царивший в прихожей запах вовсе не казался отвратительным. В теплом, пронизанном мельчайшими частичками пыли воздухе плавал застоявшийся аромат крепкого трубочного табака.

— Есть кто-нибудь дома?— громко спросил Рэй.

Вопрос остался без ответа.

Прихожую, как, собственно говоря, и весь дом, заполняли картонные коробки со старыми судебными делами, которыми отец дорожил превыше всего. Оказались они здесь после того, как Ройбена В. Этли отлучили от его председательского кресла. Рэй повернул голову направо, к столовой. Обстановка за сорок лет ничуть не изменилась. Два шага по заставленному теми же коробками коридору, и он очутился на пороге отцовского кабинета.

Вытянувшись на кушетке, судья спал.

Стараясь не шуметь, Рэй направился в кухню. К его удивлению, в раковине не обнаружилось горы грязной посуды, да и полки с домашней утварью были относительно чистыми. Обычно кухня напоминала преисподнюю, но только не сегодня. Он достал из холодильника банку диетической колы, сел за стол, пытаясь решить, стоит ли ему разбудить отца прямо сейчас или же положиться на естественный ход событий. Старик неважно себя чувствует, ему необходим отдых. Маленькими глотками Рэй пил колу и посматривал на висевшие над очагом часы: до пяти вечера оставались минуты.

Ровно в пять он понял, что ждать больше не в состоянии. Чего ради было пускаться в такой путь? К делу, к делу! Рэй прошел в кабинет. Лежавший на кушетке судья не изменил позы. Рэй в нерешительности остановился. Боясь потревожить спящего, он ощущал себя вторгшимся в чужие владения.

Одет отец был в черные брюки и туго накрахмаленную белую сорочку. Облачение это Рэй помнил с детских лет. Синие подтяжки, никакого галстука, черные запонки и черные носки. С годами судья изрядно похудел, и старая одежда стала для него слишком свободной. Изможденное бледное лицо, редкие, зачесанные назад волосы. Руки скрещены на груди, почти такие же белые, как сорочка. Чуть ниже рук, на брючном ремне справа от бляхи висел небольшой пластиковый кошелек.

Рэй осторожно шагнул вперед, присмотрелся. В расстегнутом кошельке лежали ампулы с морфием. Он на долгую минуту смежил веки, затем раскрыл глаза и обвел ими комнату: стоявшее под портретом Натана Бедфорда Форреста древнее бюро с громоздким «Ундервудом» и стопкой бумаги рядом, огромный стол красного дерева, который достался в наследство от деда, что сражался плечом к плечу с великим человеком.

Ощущая на себе строгий взгляд генерала, истинного хозяина этой неподвластной времени обстановки, Рэй начал медленно осознавать, что грудь отца остается абсолютно неподвижной. Он негромко кашлянул, однако судья не шевельнулся. Тогда Рэй склонился над спящим, легонько сжал пальцами его левое запястье. Пульс отсутствовал.

Судья Ройбен В. Этли был мертв.

Старым креслом-качалкой с наброшенным на спинку пледом никто — за исключением кота — никогда не пользовался. Опустившись в кресло (оно просто оказалось ближе стула), Рэй надолго замер, глядя на отца, терпеливо дожидаясь, пока тот сделает вдох, поднимет голову и требовательно спросит: «Ну, а где же Форрест?»

Однако судья хранил полную неподвижность. Единственным в «Кленовой долине» живым существом был сам Рэй. Попытка трезво оценить ситуацию закончилась ничем. В доме стояла гнетущая тишина, неподвижный воздух будто загустел и не шел в легкие. Рэй не сводил глаз с восково-бледных пальцев: когда же они дрогнут? Когда наполнится воздухом, опадет и вновь начнет вздыматься грудь? Минута текла за минутой, но ничего не происходило. Отец лежал на кушетке, прямой, как доска, с аккуратно сложенными руками и сведенными вместе ногами, будто, решив вздремнуть, уже знал, что сон его окажется вечным. Плотно сомкнутые губы сложены в подобие улыбки. Несомненно, морфий избавил судью от мучительных болей.

• Предыдущая
• 9/61
• Следующая