Последний присяжный - Гришем (Гришэм) Джон - Страница 30

• Предыдущая
• 30/89
• Следующая

Итак, первые итальянцы прибыли в округ Форд не в вагоне для скота, а в вагоне первого класса Иллинойской центральной железной дороги. Встречавшие вынесли из поезда их новенькие фирменные чемоданы и погрузили их в два шикарных «Форда-Т» 1904 года выпуска. Всех Россети, сопровождавших мистера де Жарнетта с одного приема на другой, в Клэнтоне встречали с королевскими почестями. А что касается несравненной красоты его юной жены, то о ней в городе только и говорили. Ожидалась торжественная церемония венчания, призванная подкрепить краткую службу, ранее состоявшуюся в Мемфисе, но, поскольку в Клэнтоне не было католической церкви, идея угасала. Молодым предстояло решить проблему религиозного выбора. В тот момент, если бы Николь попросила де Жарнетта принять индуизм, он бы немедленно согласился.

Наконец они обосновались в главной усадьбе на окраине города. Когда Россети впервые объехали владения своего нового родственника и увидели величественное здание довоенной постройки, возведенное еще первым де Жарнеттом, то не смогли удержаться от слез.

Было решено, что семья поселится в нем, пока дом управляющего не отремонтируют и соответствующим образом не оборудуют. Николь вступила в обязанности хозяйки поместья и изо всех сил старалась забеременеть. Ее младшим сестрам наняли частных учителей, и уже через несколько недель девочки бойко лопотали по-английски. Мистер Россети дни напролет проводил с зятем, бывшим всего на несколько лет его моложе, осваиваясь в роли управляющего.

А миссис Россети воцарилась на кухне, где и познакомилась с матерью Калли, Индией.

— И моя бабушка, и моя мать были кухарками у де Жарнеттов, — рассказывала мисс Калли. — Я думала, что такое же будущее ожидает и меня, но случилось по-иному.

— Так у Зака и Николь все же были дети? — спросил я, потягивая не то третий, не то четвертый стакан чая. Чай был горячим, и лед в нем растаял. Рассказ мисс Калли продолжался часа два, и на это время она, к счастью, забыла о повестке и суде над убийцей.

— Нет. И это приводило обоих в отчаяние, потому что они мечтали о детях. Когда я родилась в 1911 году, Николь забрала меня у матери. Она настояла, чтобы мне дали итальянское имя, и поселила у себя в большом доме. Мама не возражала — у нее, помимо меня, была куча детей, к тому же она и сама все дни проводила в доме.

— А ваш отец?

— Он трудился на ферме. Это было хорошее место и для работы, и для жизни. Нам повезло, что о нас заботились де Жарнетты. Они были великодушными и справедливыми людьми. Всегда. Большинству негров так не посчастливилось. В те времена их жизнь полностью зависела от белого хозяина, и, если тот был злым и жестоким, она превращалась в сплошной кошмар. А де Жарнетты были чудесными людьми. И мой отец, и дед, и прадед работали на их земле, и с ними никогда не обращались плохо.

— А Николь?

Мисс Калли просияла улыбкой — впервые за последний час.

— Ее сам Бог мне послал как вторую мать. Она одевала меня в платья, которые покупала в Мемфисе; когда я была малышкой, учила говорить по-итальянски, а в три года научила читать.

— Вы и сейчас можете говорить по-итальянски?

— Нет. Прошло слишком много времени. Она обожала рассказывать мне истории из своего детства, проведенного в Италии, и обещала когда-нибудь повезти туда, показать каналы Венеции, Ватикан, Пизанскую башню. А еще она очень любила петь и пристрастила меня к опере.

— Она была образованной?

— Ее мать получила кое-какое образование в отличие от мистера Россети и позаботилась о том, чтобы ее дочери умели читать и писать. Николь обещала, что я поступлю в колледж где-нибудь на Севере или даже в Европе, где люди гораздо терпимее, чем здесь. В двадцатые годы мысль о негритянке, посещающей колледж, казалась полным безумием.

Повествование разветвлялось в разные стороны. Мне хотелось кое-что записать, но я не прихватил с собой блокнота. История о чернокожей девушке, живущей в довоенном барском доме, разговаривающей по-итальянски и слушающей оперу, для Миссисипи полувековой давности была уникальна.

— Вы работали по дому? — спросил я.

— О да, когда стала постарше. Я была кем-то вроде экономки, но мне не приходилось трудиться так тяжко, как другим. Николь хотела, чтобы я всегда была рядом с ней. Не меньше часа в день мы занимались разговорной практикой на веранде. С одной стороны, она сама хотела избавиться от итальянского акцента, с другой — научить меня правильной дикции. У нас была учительница, прежде она преподавала в городской школе, но уже ушла на пенсию, мисс Такер, старая дева — никогда ее не забуду. Николь каждое утро посылала за ней машину. За чаем мы читали заданные накануне тексты, и мисс Такер исправляла малейшие неточности в нашем произношении. Занимались мы и грамматикой. Она расширяла наш словарь. Николь изводила себя учебой до тех пор, пока не заговорила по-английски безупречно.

— А почему не состоялся колледж?

Мисс Калли внезапно сникла, время рассказа подошло к концу.

— Ах, мистер Трейнор, это очень грустно. Мистер де Жарнетт потерял все в 1920-е годы. Он сделал крупные вложения в железные дороги, пароходство, ценные бумаги, и, лишившись всего едва ли не за одну ночь, застрелился. Но это уже другая история.

— А Николь?

— Она оставалась хозяйкой дома вплоть до Второй мировой войны, а потом вернулась в Мемфис вместе с родителями. В течение многих лет мы каждую неделю обменивались письмами, они до сих пор у меня хранятся. Николь умерла четыре года назад в возрасте семидесяти шести лет. Я плакала целый месяц. Я и сейчас плачу, когда вспоминаю ее. Как я любила эту женщину! — Ее голос становился все тише, и я по опыту знал, что скоро мисс Калли погрузится в дремоту.

Поздним вечером я углубился в архив «Таймс» и нашел в номере от 12 сентября 1930 года статью на первой полосе, посвященную самоубийству Захарии де Жарнетта. Подавленный собственным разорением, он написал новое завещание и прощальную записку своей жене Николь, после чего, чтобы избавить всех от забот, сам отправился в клэнтонское похоронное бюро. Вошел через черный ход с двустволкой в руках, нашел комнату для бальзамирования, сел, снял туфлю, обхватил губами ствол и спустил курок большим пальцем ноги.

В понедельник двадцать второго июня девяносто два из сотни кандидатов в присяжные прибыли для участия в суде над Дэнни Пэджитом. Как вскоре выяснилось, четверо из восьми отсутствующих скончались, другие четверо — просто исчезли. Почти все явившиеся выглядели готовыми к бою. Бэгги сообщил мне, что обычно кандидаты в присяжные понятия не имеют, какое дело им предстоит рассматривать, в случае если их отберут в жюри. На сей раз было иначе. Каждая живая душа в округе Форд знала, что грядет великий день.

Мало что в провинциальном городке способно привлечь внимания больше, чем процесс над убийцей, поэтому задолго до девяти утра зал суда был переполнен. Те, кому предстояло участвовать в отборе присяжных, занимали одну его половину, зрители — другую. Старый балкон, нависавший над нами, тоже едва ли не прогибался под тяжестью зрителей. Люди плотно стояли вдоль стен. В целях демонстрации силы шериф Коули созвал всех, кто имел право носить хоть какую-то официальную форму, и все эти люди с чрезвычайно важным видом, но безо всякой пользы вертелись в здании суда и вокруг него. Прекрасный момент для ограбления банка, подумалось мне.

Мы с Бэгги сидели в переднем ряду. Ему удалось убедить секретаря окружного суда, что аккредитованные на процессе журналисты должны занимать специальные места. Рядом со мной оказался газетчик из Тьюпело — симпатичный господин, от которого пахло дешевым трубочным табаком. Я сообщил ему все подробности убийства — не для печати. Моя осведомленность произвела на него большое впечатление.

Пэджиты присутствовали в полном составе. Члены клана сидели на стульях, придвинутых вплотную к столу защиты, заговорщицки сомкнув головы вокруг Дэнни и Люсьена Уилбенкса, как воровская банда, каковую они, в сущности, собой и представляли. Это были наглые, темные личности, я ненавидел их и ничего не мог с собой поделать. Как и большинство присутствующих, я не знал их по именам, но невольно прикидывал, кто из них мог быть тем неумелым взрывником, который пронес в нашу типографию галлоны бензина. В моем портфеле лежал пистолет. Не сомневаюсь, что и у них оружие было под рукой. Одно неосторожное движение — и, как в былые времена, могла подняться пальба. А учитывая присутствие шерифа Коули и его плохо обученных людей, дело могло кончиться тем, что погибло бы полгорода.

• Предыдущая
• 30/89
• Следующая