Чужеземец - Каплан Виталий Маркович - Страница 50

Облучали-облучали — и всё без толку. «Врата» оказались всего лишь короткой дорожкой из пункта «А» в пункт «Б». И не отходило от шоссе никаких кривых окольных троп.

А вот что установили довольно точно — это медленный дрейф «зоны отчуждения» относительно Земли. Когда накопили достаточный наблюдательный материал, смогли уже сделать экстраполяцию в прошлое.

Сенсация получилась громкая — почти такая же, как и само обнаружение «Врат».

Оказалось — если не врали расчёты — что около четырёх тысяч лет назад «зона отчуждения» располагалась точнёхонько на поверхности Земли. Мало того — с некоторой понятной погрешностью вычислили даже и её тогдашнее расположение.

Погрешность, впрочем, оказалась большой — с почти равной вероятностью в предполагаемую зону попадали и Месопотамия, и север Африки, и даже краешек Индокитая. Вполне возможно, зона медленно ползла по земной поверхности — пока что-то не вынудило её сместиться сперва в атмосферу, а после и в ближний космос.

Но самое интересное выяснилось, когда отследили динамику «Врат» по ту сторону.

Всё сошлось — четыре тысячи лет назад «зона перехода» располагалась на поверхности Неотерры.

Для физиков тут ничего особо интересного не было, но историки только что на одной ножке не прыгали. Так вот сразу разгадали, откуда взялась на Объекте гуманоидная цивилизация. Наши люди оказались. Заблудшие. Те, кого угораздило попасть в аномальную зону, кто сам не понял, что оказался на другой планете. А когда обратного пути не стало — пришлось как-то выживать здесь, общаясь с местной флорой и фауной.

Немедленно нашлись подтверждения в древних памятниках письменности, появились оригинальные трактовки шумерской мифологии. Тогда же над Неотеррой повесили исследовательскую базу «Солярис».

Большее, увы, оказалось невозможным.

Снилось ему что-то хорошее, а что — вспомнить, конечно же, не удалось. Может, Ленка приходила оттуда, взяв с собой малышей, Наташку с Димкой… А может, мама.

Ведь сон — это пока единственное место, где они могут встретиться. Увы, ничего не осталось — кроме ощущения, что они живы и что им хорошо.

А проснулся он от холода на лбу — видать, меняли повязку. Жаль… Когда ещё они снова придут…

— Ты как, господин? Живой?

Мальчишка сидел на корточках возле циновок и встревожено смотрел на Алана. Рядом была то ли огромная миска, то ли небольшой тазик с водой. И тряпки, предназначенные, видимо, для холодных компрессов.

— Куда я денусь… — Алан с трудом протянул руку и схватился за запястье Гармая.

— Ну, здравствуй…

У него были тысячи слов, но все они, одновременно устремившись к языку, застряли в гортани, слиплись в плотный ком. И всё, что он смог — это осторожно сцепить пальцы на тонком, но сильном запястье.

— Я так и знал, что тётушка Саумари тебя исцелит! — зачастил Гармай. — Это знаешь какая тётушка! Тут все о ней говорят. Она кого хочешь вылечит, если уж возьмётся. Весь город к ней бегает…

— И идут к нему лечиться и корова, и волчица… — тихонько прошептал Алан.

— Что, господин? — тут же наклонился над ним мальчишка.

— Ничего… Песенка такая в моей земле была… про доброго целителя… Ты-то сам как? Тебя-то там не тронули?

Во взгляде Гармая появилась снисходительность.

— Что же я, совсем дурной, давать себя трогать? — скривил он губы. — Я всё по уму сделал…

— Расскажи… — выдавил из непослушного горла Алан. — Что там было?

Поднявшись на ноги, Гармай не спеша собрал в деревянное корыто старые повязки.

Улыбнулся, вспоминая.

— Ну как… Вы с этим дедулей обедать пошли, а я на двор… Там тётка такая была, Уярниги… Поболтали мы с ней, она всё выспрашивала, господин, кто ты да откуда, про меня тоже интересовалась, ну, я малость сочинил, покрасивше чтобы…

Как мамку мою разбойники похитили, а батя на выручку отправился и сгинул в меннарских болотах, где чудовища водятся и потому ночью туда ходить никак не след… а меня малого злая бабка, то бишь свекруха мамкина, продала бродячему певцу, у которого четыре ручных кошки было и один барсук… я от него жалостливым песням выучился, а после он с государевой стражей повздорил и его на кол посадили, а меня в рабство продали, а у господина моего молодая жена была, до мужских ласк охочая, и взыграло у неё ко мне чувство, а господин про то дознался и обоих нас до полусмерти высек, потом её к матери в деревню отправил, а меня продал корабельщикам из Ордолама, а там на море шторм приключился и меня Хозяину Волн в жертву принесли, связали и за борт бросили, и проглотила меня огромная рыба, три дня и три ночи я в желудке у неё сидел, а после её волной на берег выбросило, а у меня под набедренной повязкой нож был, я дырочку проделал и выбрался, а там уж и тебя повстречал…

— Нда… — Алан с трудом напустил на себя строгий вид. — Если ты о себе такое наплёл, то воображаю, какова оказалась моя история. Но не отвлекайся на пустяки.

Что было дальше?

— Дальше она аж прослезилась, дала мне лепёшку просяную, чуть что не с тележное колесо, и ещё каши тыквенной. Потом я с Миургихи подружился, приёмыш он, его младенцем на перекрёстке дорог нашли и этот дед Хунниаси его к себе взял, а как подрос, к хозяйству пристроил… сейчас ему без малого дюжина… Мы с ним в камни поиграли, потом я его учил на палках драться, потом накричали на нас и я на сеновал пошёл, поспать малость. Только разлёгся — слышу крики. Ну, выглянул — вижу, тебя, господин, тащат. Толпища целая, и орут. Ну, схватил я дрын…

— Надеюсь, ты не помчался как дурак с этой толпищей махаться? — прохрипел Алан.

— Надо же трезво оценивать силы… В таких случаях надо воззвать ко Христу и к Пресвятой Деве…

— А то я в таких случаях не бывал, — фыркнул мальчишка. — Соображаю малость.

Помахаться-то можно было, это ведь мужики, ни фига драться не умеют… а то мы их с Айгхнарром не стригли. Но толку-то? Тут или драться, или тебя волочь, а вместе не получится. Я-то быстро смекнул, что ты им про Господа стал втолковывать, а они за богов вызверились… А ты сам виноват, нечего было на обеды напрашиваться… Видел же, сколько нам лепёшек и сыра за письмо накидали, и творогу в горшочке, очень даже неплохо наварились… и пошли бы себе прекрасно… Огхойя-то недалече…

Давно уже прошли те времена, когда Гармай воспринимал себя как раба и говорил соответственно. Большого труда стоило приучить его к отношениям на равных…

Единственное, что не удалось никак — это избавиться от обращения «господин».

Правда, во всё остальном Алан, похоже, малость перестарался. Услышь кто посторонний такие речи — в обморок бы свалился. А по возвращении из обморока задался бы интересными вопросами… Впрочем, на людях Гармай вёл себя более-менее адекватно.

— А ты понимаешь, что значит отказаться от приглашения? — строго заметил Алан. — Это ж смертельная обида главе рода. Думаешь, после этого нас бы так легко отпустили?

— Нельзя, что ли, наплести чего? — насупился мальчишка.

— Чего наплести? Что ждёт меня в меннарских болотах чудовище невидимое, дабы составить завещание? Ты фантазию свою буйную малость прикрути, когда о серьёзных вещах речь…

— Не, в чудовище не поверят, — серьёзно ответил Гармай. — А вот что до захода солнца надо тебе быть в Огхойе у начальствующего над городской канцелярией — в это поверят. А быть тебе у него надо по секретному делу, которое не след всем встречным обсказывать…

— Ладно, гони дальше, — шевельнул бровью Алан. Крыть было нечем. Версия у мальчишки родилась отличная… как жаль, что собственные мозги соображают с таким скрипом. Правду говорят психологи, что пик сообразительности — в четырнадцать лет.

— Ну а чего дальше… Смекнул я, что раз уж они тебя за околицу потащили, то камнями закидают. А ежели камнями, то надо, чтобы все участие приняли. От мала до велика. Все, кто камень бросить может. Кроме баб, конечно. Но и бабы тоже все набежали — любопытно же. В деревне почти никого и не осталось. И чем их было отвлечь от тебя, господин? Одно только средство было…