Чужеземец - Каплан Виталий Маркович - Страница 22

Озадачила я разбойничков. Двое возле меня остались, но руки уже не совали, третий помчался главного звать. Интересно, сам ли то Худгару будет, или кто из «коренных» его?

Оказалось, сам. Именно такой, каким тот муж несостоявшийся его расписывал.

Высокий, наголо брит, левое ухо начисто отрублено, в правом серьга с красным камушком, видать, рубин, помогает в боевых делах. Бороду бреет, а усы длинные, до подбородка свисают.

— Ну, что у нас тут за птичка?

Пускай будет птичка. Хищная птичка, дружок, только тебе про то знать рановато.

— Знаешь ли ты, разбойник, — надменным голосом изрекла я, — что славный супруг мой — не кто иной, как высокородный Сайготтин-ри, из самого Гменниройи, старший писец Налоговой Палаты! Он поднимет на ноги всю уездную стражу, он воззовёт к наместнику Ноллагара! Ты уже сейчас, ничтожный, можешь готовиться к лютой казни, каковой несомненно заслуживаешь!

Вот так. Главное — чтобы глупее. Впрочем, последние слова были вполне искренними. По роже видно — мерзавец, каких поискать.

— Готовиться, говоришь? — усмехнулся Худгару. — Что ж, приготовимся… Ты, дамочка, не боись, у нас не заскучаешь.

Сейчас же парочка разбойников угодливо хихикнула.

— Да и недолго ты у нас задержишься. Сдаётся мне, что славный супруг твой отвалит за твою жизнь немало звонких докко. А пока хочу кое-чего тебе показать…

Он вроде как задумался, опустил руки — как вдруг правая молнией взметнулась, и точно кипятком обдало мне щёку. Плетью, значит, достал. И этой же плетью — из тонких кожаных ремешков, с мелкими свинцовыми шариками на концах, потряс перед моим носом.

— Запомни, высокородная госпожа, не люблю я, когда мне смертью грозят. И вообще когда пасть на меня разевают. Могу обидеться, и тогда ждать выкупа тебе придётся в очень неприятной обстановке. Ты поняла?

Чего уж тут не понять? Чай, в столичных дворцах церемониям не обучался. А сердце гордое, ранимое сердце. Это радует. Есть, значит, и такая зацепочка. Хотя скорее всего и не понадобится.

Разумеется, я разревелась (осторожно, чтобы и впрямь не потекли слёзы, не смыли мою намалёванную красоту). Потом истово закивала — мол, усвоила урок.

Худгару пощупал мой изумруд, ловко отцепил брошку от волос и не глядя сунул за пазуху. После чего, бросив парочку неразборчивых слов своим головорезам, ушёл вперёд.

Очень хорошо. Знакомство состоялось, теперь можно и узел из сена вынимать.

Разбойнички боле не полезут, усвоили, что я — чужая добыча.

Щека болела зверски. Интересно, удастся ли мне там согреть воды, чтобы соорудить примочку из горюн-травы?

Оказалось, и впрямь неплохи мои дела. Проявил мерзавец Худгару уважение, не с прочими пленниками разместил, а отдельно. Видать, ране это погребом было, судя по пивному духу, коим тут все стены провоняли. Стены те из толстых брёвен сложены, почти как мой домашний пень. На земляном полу охапка соломы брошена, постель, стало быть, моя. Окошка нет — откуда оно в погребе? — да зато факел в стенное кольцо воткнут. И ярко светит, всё видно — и сизый мох на потолке, и крысиную норку возле дальней стены, и низкую дверь. Серьёзная дверь, плотная, медными листами окованная. Да только какой-никакой слух у меня ещё имеется.

Приложила ухо к холодной меди, затаила дыхание. Так и есть — сидит под дверью охранник, сопит. Нехорошо сопит, простыл, наверное. Ему бы заварить сбор из медун-корня с листьями прибрежного лавра…

Самое главное — никто не покусился на мой узел. Даже странно — на месте разбойников я бы обязательно перетряхнула. А вдруг там и покраше камушки найдутся? Нет, побрезговали. Видать, сами по себе подручные Худгару не решились, а предводитель о такой мелочи и позабыл. Ещё бы, столько хлопот. Мало взять караван, его же и в логово разбойное загнать надо, и учёт произвести, и каждому его долю отделить.

Оказалось, совсем рядом с тем местом, где напали на нас, проложена у разбойников широкая дорога прямиком к их крепости. Только кустами от глаз скрыта, кусты где-то вырыты, а здесь в землю вкопаны. Отвалили душегубы переднее дерево, повыдергали быстренько кустики — и повели быков. Те и рады, почуяли конец пути, питьё да кормёжку.

О людях тоже не забыли, во всяком случае, обо мне. В углу глиняная плошка стояла, в ней пара лепёшек из тёртого зерна и варёная брюква. Унизить, значит, Худгару восхотел. Ну, высокородной Гайомах-ри такая пища, может, и в позор, а по мне так в самый раз. Подкрепилась я — и задумалась.

Первое — это хоть и мельком, а видела я крепость разбойничью. Луна ярко светила, и не укрылись от меня стены в три сажени высотой — из вертикальных, глубоко, видать, вкопанных в землю брёвен, кончавшихся заострёнными кольями. И ворота не укрылись, железом окованные, и внутри при них стража с копьями, и снаружи.

Наверное, непросто штурмом такое логово брать. Ну да я не государев воевода, не требуется мне того. Двор обширный, колодец есть, может, и не один. Сараи для скота, сараи для припасов, для пленников, и, понятно, главный дом. Успела я на всё это посмотреть, пока внутрь заводили быков, выпрягали из возов, сгоняли людей в барак. Меня-то в последнюю очередь потащили.

Второе — это я жива-здорова, рубец между губой и глазом не в счёт. И не связали меня, оков не наложили. Зачем? Не воин ведь, не бунташный раб, всего лишь вздорная бабёнка из высокородных. Ну и, главное, узел при мне, и гибкое моё «средство»…

Третье — это что под запором я, и никак мне его не открыть. Я же не «синие плащи», не разломаю заклятьем засов.

Да и не надо. Вот будь я Худгару, что бы сейчас сделала? Ярмарка скоро, значит, успеть бы. Пошлёт людей своих в Ноллагар с возами да вереницей горемык, в рабы угодивших. Сам вряд ли пойдёт, как бы ни был он дружен с начальником уезда, а в большом городе ему светиться не след, к тому же сразу после ограбления каравана.

Да и товар его откуда, только дурак не поймёт. Значит, здесь отсидится, если не потянет его на какие иные подвиги…

А если здесь останется, то уж мною займётся. В Гменниройи он, судя по всему, человека своего послал. Неясно только, пешего или конного. Ежели конного, да ещё если гнать во весь опор, то день выходит. День туда, день обратно — с известием, что госпожа Гайомах-ри преспокойно себе обретается в доме мужа своего и знать не знает, что разбойниками похищена.

Значит, как раз через два дня, не позже, должна высокородная Гайомах-ри отсюда убежать — да так, чтобы всполошились, чтобы погоню во все концы выслали. Пускай лес прочёсывают. Лишь бы милый мой дружок Худгару здесь остался, поисками руководить. Вот тогда-то мы и побеседуем.

Оставалась малость — сообразить, как же именно удрать из этого сырого, вредного для моих старых костей погреба. Пока ничего толкового в голову не лезло.

Вот как бы на моём месте господин Алан поступил? Уж непременно к Богу своему воззвал бы. И, глядишь, что-нибудь полезное случилось бы. То ли жратву принесут и после дверь запереть забудут, то ли тёплыми чувствами к узнику воспылают и из затвора выведут… Знаю я таких людей, везёт им попросту, а они это милостью богов считают. Наверное, так им проще. Уж куда приятнее думать, что это какому-то всесильному богу только и делать нечего, как тебе, червяку, помогать.

Но везение — штука страшная. Потому что коли долго-долго везёт, значит, когда-нибудь это счастье кончится и потянется тёмная полоса…

Я, конечно, взывать к богам не стала, да и на удачу не понадеялась. Попросту легла на солому, велела себе спать — и погрузилась в мягкий, обволакивающий сон.

Оно сейчас полезнее.

И видать, что-то хорошее мне снилось, доброе. То ли как впервые мы с наставником Гирханом встретились, на Большой восточной дороге, в самое полуденное пекло. То ли уже позднее, когда стал он учить меня своей науке, «искусству жизни», как он это называл. По-меннарски — «аоро-гинзай». И постигла я тогда, что не всё для меня обрезано в жизни земной, не закрыты для меня двери в радость, и не исчезла с лица земли красота, которая сама и есть — счастье…