Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович - Страница 19

Ну, ясное дело, паника в деревне, милицию вызвали, приехал полупьяный участковый, почиркал в блокноте и укатил в райцентр. А дальше — никакого шевеления. Ты сам прикинь — дело тяжелое, надо возиться… Землю рыть буквально… За обгрызенную штуку деревянных. Тем более, заявления безутешных родителей нет. Мусора на это дело плюнули за раз, но мы не менты, менты не мы! — Женя гордо воздел к потолку палец. — Кузьмич решил — надо съездить, посмотреть. Ну мы и поехали с Лешкой Ольшевским, ты его не знаешь, его еще осенью в Павловск перевели, с повышением. Остановились у одной бабки сознательной, вроде как родня. Кстати, неплохо — речка, лес… Природа, блин. Неделю мы там загорали, приглядывались. Полнолуния ждали.

— Дождались?

— А то! — судя по тону, Женя хотел сплюнуть, но не рискнул открыть пепельницу. Месяц назад он забросил курить и пока что упорно держался. — Залегли мы с биноклями, наблюдаем. Приехали наконец господа бесноватые, и что ты думаешь — вытаскивают из джипа ребятенка. Совсем мелкого, лет пяти от силы. Такая вот сомнабулка — видать, вкололи ему чего.

Ну, порядку ради мы дождались, когда они свою бодягу доведут до кондиции и мальца на камень положат. Тут уже пора настала двигаться.

— И чего? — сглотнул я.

— А чего? — удивился Женя. — Повязали мы их. Быстро и культурно.

— Так вас же только двое было?

— А разницы? — Женя снисходительно хохотнул. — Мы же тогда в Резонансе были. Десять ублюдков да бабка — это не проблема, когда вибрируешь. А, ты еще этого не видел. Бережет тебя Кузьмич, на боевые выходы не пускает. Короче, когда в тебе Струна звучит, пофигу, сколько их и чем вооружены. Правда, бабуська непроста оказалось, ее чуть не упустили. Как потом выяснилось, тоже кой-чего умела.

— И чего вы дальше с ними? — в горле у меня вновь пересохло. — Привели в исполнение?

— Хотелось бы, — зевнул Женя. — А не положено. Тут же сам глянь — без следствия не обойтись. Сколько и когда детей погибло узнать, связи опять же. Так что вызвали мы нашу бригаду, приехали ребята, отконвоировали нечисть в Столицу. Тут ведь уже и не региональный масштаб. Ну а потом, конечно, их в другую тональность транспонировали. Причем, подозреваю, помирали они плохо. Но заслужили. Вот… А ты говоришь…

— Да я ничего и не говорю, — вздохнул я, отворачиваясь к окну. Мелькавшие вдоль дороги перелески покрылись уже клейкими, готовыми вот-вот раскрыться листьями, и оттого казались опушенными светло-зеленым снегом. Лишь вкрапления темных, величественных елей нарушали мягкую цветовую гамму — синее, у горизонта подернутое клочьями облаков небо, серая стрела шоссе, а по обеим его сторонам ликующее, согретое рыжим солнцем разнотравье.

Май плыл над миром, жаркий и ласковый. Точно такой же, как и год назад.

Думал ли я, опаздывая на утреннюю получасовую пятиминутку, что пройдет год — всего год, веточка на дереве жизни — и это дерево окажется в совсем ином лесу. Прощай Столица, прощай мама с папой… я так и не решился подать весточку. Знаю только, что они живы, звонил по междугородному автомату, слушал взволнованное «Алло?» и клал трубку. Увы, большего я сделать не мог. Если за утерянной чернильной кляксой Демидовым идет охота, любая такая засветка губительна. И не только для меня. Стоит маме проговориться… тем же соседкам, подругам — и не исключено, что как-то вечером в дверь позвонят вежливые ребята из следственного отдела. «Мы хотим вам, Мария Николаевна, задать всего пару вопросов…» По тем же причинам исключались друзья. Уж если моим пожилым родителям лучше не встречаться со «Струной», то друзьям-то…

Допрашивать наши следаки умеют… Помню, все помню, и расщепленную на конце бамбуковую палку, и веревочную петлю, которой стягивают череп, и лохань с вонючей дрянью, в ней даже и не топят, а так… притапливают. В самом деле, чего церемониться с глиняным? Когда на карту поставлена судьба несчастных детей… и тут какие-то козлы уважения требуют? Абстрактного гуманизму хотите? Хрен вам, гипсовые болваны, у нас гуманизм конкретный. И весьма действенный. Нам некогда решать неразрешимые вопросы, нам детей от Мирового Зла спасать надо. Любой ценой. А чего дергаться? Струна сказала свое слово… Так что бывай, Уходящий, не кашляй!

И мне приходилось кивать, слыша это от нынешних своих коллег. За меня взялись всерьез. Ежедневные тренировки в спортзале, одуряющие медитации в темной комнате — «учись слушать Струну… Расслабься… Дай Струне прозвенеть в тебе…». И конечно, изучение материалов… Странно, как я не покрылся сединой, читая их файлы? Сколько же свинства и грязи, сколько же крови… Давно уж у меня не было светлых иллюзий, знал я, что мир во зле лежит. Но одно дело знать теоретически, из прессы, а другое — вот эти сухие сводки по региону. А в скольких случаях наши не успели… Я все чаще ловил себя на этом словечке «наши».

А ведь все наоборот, и здесь я обретаюсь чем-то вроде Штирлица. Только вот нет у него связи с Центром, да и Центра нет, и что ему делать кроме как спасаться — неясно. Мимикрировать, лавировать, оттягивая неизбежную встречу со свинцовой птичкой… Рано или поздно, я понимал это, все должно кончиться. От Струны можно бегать долго, но не вечно. И то, что меня до сих пор хранит судьба… или какая-то сила… само по себе удивительно. Все чаще я вспоминал слова рыжего мальчишки из своего не то глюка, не то сна — «меня к тебе послали». Вот бы тогда спросить — кто послал? Нет же, чушь какую-то нес…

Да и сам мой случай тоже не вписывался ни в какие рамки. Уж я подобных дел за последние три месяца вдоволь наизучался. Распустил учитель руки, доложили в «Струну». Далее схема стандартная. Являются двое-трое мордоворотов к нему домой, проводят, как это называется в отчетах «умеренное физическое воздействие», а после предупреждают харкающего кровью бедолагу: увольняйся по-хорошему. И плати к тому же крутые бабки бедному ребенку. На лечение там, на моральный ущерб… Ну, то есть не самому ребенку, конечно, а вот на такой-то расчетный счет.

А на прощание «принимают в клиенты». Обвязывают вокруг шеи гитарную струну. Обычно потолще берут. Стягивают, чтобы легонько придушить, потом отпускают — подумай, мол. Не послушался учитель, не подал заявление — являются снова, в отчете теперь будет «решительное физическое внушение», включается счетчик. Если и на сей раз упертый педагог держится за свое место, рвется сеять разумное, доброе, вечное — он попадает в больницу. Мизерная пенсия по инвалидности — это все, что ему в дальнейшем светит.

И никаких совместительств — у «Струны» имеется черный список, и выложен он в Сети в открытый доступ… Формально как бы и ничего, виртуальная пыль, а принимая человека на работу, начальник, ежели не дурак, обязательно зайдет на всем известный сайт… Зачем начальнику лишняя головная боль?

Мне еще, можно сказать, «повезло». Вечнобоязливая директриса Антонина Ивановна слишком стара оказалась, чтобы шарить по Сети. И о «Струне» до нее доходили лишь обрывочные слухи. На всякий случай она боялась, но… «Струна» была лишь одним из параметров ее мира, причем не главным. А вот скандал в департаменте пугал ее пуще ядерной войны. И потому на следующий день после случившегося предложила мне слинять без шума, «по собственному».

Уроки уже кончились, в школе было непривычно тихо. Солнце протыкало острыми своими лучами незашторенные окна директорского кабинета, и пылинки плясали в световом столбе, демонстрируя броуновское движение.

— Садитесь, Константин Дмитриевич, — сухо кивнула Антонина, указывая на стул, притулившийся возле ее массивного, заваленного бумагами стола. — Вы, естественно, понимаете, о чем у нас будет разговор.

Я, естественно, понимал, и оттого молчал.

— В таком случае вы должны понять, Константин Дмитриевич, что ситуация крайне неприятная, крайне… До сих пор вы были прекрасным учителем, у администрации не было к вам никаких нареканий…