Чужие среди нас. Выпуск 4 - Азаров Алексей Сергеевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/16
• Следующая

Разобрали мы чемодан на мусор и не нашли ничего. Куда теперь вещи ложить?

— Не ложить, а класть.

— Правильно: класть. Ты, Пека, за словами моими следи; если не так скажу, поправляй… И что за напасть: и книжки читаю, и за собой слежу, а язык — ровно как отдельный: сам по себе неправильно говорит…

— Па…

— Ну чего?

— Не чего, а что… Ты дальше рассказывай.

— И то… Я и думаю: куда обратно будем обмундировку класть? На жулика этого ордер есть — арестовать; следовательно, его в тюрьму препровождать надо; и вещи его должны быть с ним. А вот в чём? И ещё — что с курой делать? Куру в камеру ни за что не разрешат. Думал Родионов, думал, как с нею поступить, и говорит: чтоб тебе, гражданин, сегодня казенным ужином желудок не расстраивать, так и быть, пируй в последний разок, ешь свою куру. Только здесь, при нас. Тот — да нет, сейчас не желаю, позвольте с собой взять. А Родионов порядок соблюдает: или ешь, или опишем как вещественное доказательство. Уговорил. Взялся тот кушать, только кусочек отломил, а из куры сверток на пол — хлоп!

— А в нем юфта?

— Не юфта, а кокаин. Юфта и марафет — это на блатной музыке. Тебе ни к чему. Кокаин там был — двести граммов в порошке. Больших денег стоит… Родионов жулику и говорит: что ж вы, гражданин, замолчали? Сейчас, мол, самая пора языку нагрузку дать. Рассказали бы за родную вам Одессу, за вашу блатную жизнь и за то, где купили этот товар и кому везли…

Суток двое жулик у нас молчал. На третьи заговорил. И дал адресок одной старушки из Марьиной рощи. У неё, говорит, кокаин брал. Старушка эта прежде хазу держала, притон то есть, а теперь от этого дела отошла и перекинулась на наркотик. Большие с него капиталы имеет.

Оформили мы ордер на обыск у бабуси и поехали. Родионов за главного, я за помощника и агентов трое и понятые. Утречком пораньше и поехали.

Хорошо жила бабуся, аккуратно. Домик свой, садик при нём имеется с цветочками для продажи, поросенок кормится. Тихо у неё в садике, благодать. И цветы — гвоздики разные, ромашки, пионы махровые. Мать наша, Пека, такие против других сильно уважала. А при жизни, может, и имела всего два или три цветка. В цене ведь они. Вот когда хоронили её, товарищи складчину сделали и на могилу ей букет… Ты с рук у меня тянешься, голосишь и за цветы хватаешься. Дал я тебе один, ты и рад. Смеешься. То всё ревел, а тут — смеешься, и ничем тебя не остановить. А кончил смеяться и говоришь: пусти, к маме хочу. А матери-то нашей нет… Тебе три годика было. Помнишь? Очень ты смеялся…

— Не помню. Рассказывай.

— Ладно. Вошли мы к старушке в её квартиру. Обрисовали положение и давай полы-стенки стучать. До самой ночи лазили и в подвал, и на чердак, и в поросенкины хоромы. Родионов, вижу, злится; он у нас, знаешь, характеру горячего, обидчивый. Но виду не кажет. А сам старуху лаской уговаривает выдать наркотики и не тянуть из нас жилы. Один черт, ведь найдем… Но бабушка-то посерьезнее жулика одесского вышла. Кремень старуха. Крестится на иконы и молитвы читает, а на нас — ноль внимания. А молитва такая: прошу тебя, господи, за все мои страдания послать на моих обидчиков порчу и чуму, и чтобы в седьмом колене мучились они за мою сегодняшнюю обиду. Короче, честит нас по-всякому, а мы ей запретить не смей. Поскольку церковь у нас от государства отдельная. Хитрющая бабка и зловредная. И законы знает.

К ночи дошли мы до горницы. Пощупали подушки, перины четыре штуки — все пуховые, и в кадке с фикусом баночку вырыли. Кокаин. Но — мало. Чуть больше осьмушки. Не могёт, соображаем, чтобы это и был весь запас. Никак не могёт!

— Не может!

— Э-эх, вот ведь язык… Значит, может, а не могёт? Ладно, запомню. Ты исправляй.

— Да рассказывай же, пап… Как стенку ломали.

— Стенку? Стенку, верно, ломали. Обстукал её я и чую — пустота под обоями. Под сплошными обоями — пустота, значит. Родионов к бабусе: что у вас там? А бабуся сама потерялась, глазами морг да морг. И молитвы позабыла читать. Не знаю, говорит, сама впервые слышу, что там за обоями дыра.

Сняли мы обои. Глядим — фанерка. И её долой. И видим: не хватает в стенке кирпичей, а вместо них стоит себе банка карамели. Круглая, на три фунта.

— Ну?!

— Вот тебе, Пека, и ну. Снял я с неё крышку. Но неловко, повалил банку на пол. А след за ней аккурат и бабуся улеглась. Обеспамятела… А пол — горит весь! Жуть!.. Брильянты, один к одному, как горох… Совсем я потерялся. То ли старуху в самосознание возвращать, то ли камни собирать в банку. Ведь камень, он что — завалится в щель, не заметишь, а государству убыток на сто тысяч…

— На сколько?

— Ну, может, сто не сто, а десять. Да хотя бы на копейку. Не имею права. Такая моя задача: государству всё передать в лучшем виде в рабоче-крестьянский доход.

— А дальше?

— Хорошо, бабуся сама в себя пришла. Села на полу и как завоет! Страшно мне стало. Ты это, говорю, прекрати. Не надо выть. Что было, то сплыло… А она еще хужее. Материт себя и в крест, и в господа своего. А за что? Оказывается, за то, что жила и не знала про миллионы в банке. Не её они были, миллионы.

— А может, её?

— Нет! Точно проверили. Чужие были камушки. Налетчиков трех видных. Крупно нам знакомых по личностям. Квартировали они у старухи в двадцать втором году. На хазе её, значит, отсиживались до лучших времен. А так как умные были, то деньги наличные на камушки перевели. Смекнул?

— Смекнул.

— То-то… Собрали мы, значит, камни, записали их, и повез Родионов старуху в МУР. А меня оставил. Посмотри, говорит, ещё разок повнимательнее. И дворники остались, понятые они были… До утра я по комнате на корточках елозил. Ещё пять штук нашел. Три маленьких — в щели, один покрупнее, а один — больше ногтя — у дворника в кармане. Не стерпел, паразит, украл… Положил я главный камень в кабур, под пистолетное дуло, дворника арестовал, протокол составил и в МУР.

— А дальше?

— Всё, Пека.

— Не всё!

— То есть как это?

— Ты про налетчиков расскажи.

— О них сказ мал. Трое их было. Жили они у старухи, её оберегались и друг дружку опасались, не верили. А бриллианты таскать по притонам за собой боялись — мало ли что? И порешили они дать страшную воровскую клятву, что дружбу поведут до гроба, а опосля сделали в стене дыру и — банку туда. Старуха в этот день цветами торговала и поздно пришла. Аккурат тогда, когда они поверх того места обои новые наклеили и дальше стали ладить. Это, говорят, тебе, старая, от нас сюрприз. Уходим мы, боимся — заметет уголовка. А в благодарность за наше у тебя житье кроме денег починим тебе горницу по первому сорту.

— А потом?

— Оклеили комнату и — крути, Гаврила, бога нет! Наши агенты за ними утром приехали, да опоздали. С концами ушли. Бабке, правда, посулили вернуться, но срока не назвали… Так и не вернулись. Считай, что из-за клятвы. Как поклялись руку друг друга держать до гроба, так и вышло. Один из них ночью двух своих побратимов и прирезал. А сбежать — не пофартило. Угодил, натурально, в Таганку на весь долгий срок.

— А потом?

— Суп с котом! Потом, известно, вышел. Он в суде жалостливую сказку сплел: мол, те двое его в страхе держали, а он, дескать, к честной жизни интерес имел, но двоих ужасно боялся. И зарезал их, получается, из самолучших побуждений. Поверили. Отсидел он своё и выскочил на свободу.

— Попался?

— Как бриллианты нашли, через месяц и его скрутили. Не ушел.

— Кто скрутил-то?

— А тебе что?.. Кто, кто… Я и скрутил…

— А как нашел?

— И всё тебе знать надо! Кто да как. Нашел. Путем личного сыска. Ясно? И больше не спрашивай. Как, что — тебе знать не положено… Лучше спи давай. А то вот Сергея Саныча поднимем. Ему отдыхать надо — завтра у нас день тяжелый… И мне поспать — самая пора.

Через минуту из угла, где расположились Комаровы, понеслось тонкое согласное сопение. А я не мог уснуть. Да уже и не по времени было спать. За окном бледное занималось утро. Шёл мокрый, тяжелый снег.

• Предыдущая
• 4/16
• Следующая