Страшная большая планета - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 1

• 1/7
• Следующая

Михаил Петрович очнулся от режущей боли в затылке. Под черепной коробкой пульсировало горячее пламя, перед глазами вспыхивали и гасли прозрачные багровые пятна. Голова, несомненно, была размозжена, и чьи-то грубые пальцы бесцеремонно копались в ране. Он дернулся и застонал.

— Сейчас, сейчас, — торопливо сказал кто-то. — Потерпи немного.

Голос был знакомый. Михаил Петрович с усилием разлепил веки и увидел над собой широколобое лицо Северцева.

— Лежи спокойно, — сказал Северцев. — Я уже кончаю.

— Что… кончаешь?

— Перевязку.

Северцев отодвинулся в сторону, и Михаил Иванович почувствовал на щеке прикосновение его жесткой ладони. От ладони пахло аптекой.

— Ничего не понимаю, — громко проговорил он.

— У тебя проломлен нос и разбит затылок.

— Проломлен нос…

Михаил Петрович озадаченно замолчал, прислушиваясь к горячим пульсирующим толчкам в мозгу. Северцев что-то с треском разорвал над его правым ухом.

— Вот так… и вот так. Все.

Матовые полушария заливали кабину голубоватым дневным светом. Свет мерцал на полированном дереве, на стекле и на металле, причудливыми бликами переливался на неровностях мягкой серебристо-серой обивки. Все казалось привычным, знакомым и даже уютным. Михаил Петрович снова закрыл глаза, силясь сообразить, что произошло. Затем до его сознания дошли странные необычные звуки. «О-о-о… о-о-о… о-о-о…» — однообразно, через равные промежутки времени доносилось из-за спины. Он прислушался. Кто-то стонал — негромко, с усилием, словно задыхаясь, и была в этом стоне такая горькая жалоба, такое страдание, что сердце Михаила Петровича сжалось. На мгновение он позабыл об острой боли, терзавшей его голову.

— Кто это? — шепотом спросил он.

— Валя… Кажется, у нее сломан позвоночник.

— Валентина Ивановна?

Михаил Петрович открыл глаза и сел, вцепившись пальцами в толстые валики подлокотников. Северцев схватил его за плечи.

— Лежи, лежи, Миша… Что уж теперь поделаешь…

— Погоди…

Михаил Петрович зажмурился, провел ладонью по лицу и сейчас же отдернул руку, наткнувшись на месте носа на что-то пухлое, зыбкое, почти бесформенное.

— Мой нос…

Он глубоко вздохнул, превозмогая тошноту, внезапно подкатившую к горлу.

— Валя… Сломан позвоночник… Да что произошло, в конце концов?

— Ляг сперва. Вот так. Ничего особенного. Сто шестьдесят третий.

— Сто шестьдесят третий?

— Ну да. Сто шестьдесят третий ударил в нас. Не успели увернуться. Слишком плотный поток. Вероятно, их было сразу два, и один из них попал в носовую часть.

— И…

— В пыль.

Михаил Петрович приподнялся и поглядел на круглый люк, ведущий в рубку управления. Люк был наглухо закрыт.

— Значит, там…

— Пустота.

Внезапно он вспомнил все. Метеоритная тревога. Толчки, от которых мутилось в голове. Беньковский что-то кричал о невиданной плотности потока. Ван приказал пристегнуться к креслам. Нет… Сначала Северцев считал толчки. Двадцать, пятьдесят, сто… Кажется, Ван появился в кабине уже после ста. Валентина Ивановна поила профессора какой-то микстурой. Сто шестьдесят, затем сразу сто шестьдесят один и сто шестьдесят два. И — слепящий удар в лицо.

— Постой… Кто был в рубке?

— Горелов.

— Один?

— Да.

— Горелов погиб?

Северцев не ответил.

— Так… — Михаил Петрович тупо уставился на люк в рубку. Он пытался представить себе за этим люком зияющую ледяную пустоту и не мог. «О-о-о… о-о-о… о-о-о…» — стонала Валентина Ивановна.

— Значит, Горелов… А остальные?

— Всем досталось, — тихо сказал Северцев. — Валя, кажется, умирает. — Он гулко проглотил слюну и откашлялся. — Да… Когда произошел удар, тебя швырнуло лицом на распределительный щит. Затем звездолет завертелся, как волчок. Настоящая мясорубка. Профессор вывихнул руку. У Вана спина разодрана до костей. Меня тоже оглушило. А Валя — вот.

— Она без сознания?

— Да. Во всяком случае, ничего не отвечает. А ты как? Тебе лучше?

— Лучше, — сердито пробормотал Михаил Петрович. — Где Беньковский?

— Возле Вали.

— А Ван?

Он запнулся.

— Ван… Слушай, Володька…

— Что?

— Рубка разрушена, Горелов убит… Как же звездолет? Куда мы летим?

— Куда летим?

Северцев нерешительно оглянулся, затем наклонился к самому уху Михаила Петровича.

— Кажется, всем нам крышка, Миша.

Михаил Петрович молча посмотрел ему в глаза. Лицо Северцева потемнело, на лбу выступили капли пота.

— Пока известно только, что запасное управление отказало, радио не работает. Ван отправился на корму осмотреть моторную часть, но, мне кажется, все кончено. Здесь нам помощи ждать неоткуда. Нам крышка, Миша.

— Помоги мне подняться. — Он сам удивился, услышав, как спокойно звучит его голос.

Северцев подхватил его под мышки, и он кое-как встал на ноги.

— Почему нет невесомости?

— Центробежная сила. Звездолет все еще вертится.

— Вот как…

— Очнулись?

Михаил Петрович обернулся. Перед ним стоял Беньковский, иссиня-бледный, с всклокоченной бородой. Обеими руками он опирался на какой-то толстый металлический стержень.

— Очнулся, Андрей Андреевич. Вижу, дела у нас невеселые.

Северцев предостерегающе толкнул его в бок.

— Да, дела не радуют, — спокойно согласился Беньковский. — Валентина Ивановна, вероятно, умрет через несколько часов.

Он помолчал немного и добавил неожиданно:

— Да и мы переживем ее ненадолго…

Северцев вытер лицо рукавом и шумно вздохнул.

— Ничего не поделаешь. Это иногда случается у нас в пространстве.

«О-о-о… о-о-о…» — жалобно звучало из-под простыни, покрывавшей маленькое неподвижное тело, вытянувшееся в кресле в дальнем углу кабины.

— Мы ничем не можем помочь ей? — почему-то шепотом спросил Михаил Петрович.

— Не знаю. — Беньковский вдруг яростно дернул себя за бороду. — Не знаю! Я даже не знаю, что с ней. Сломан позвоночник, ребра… Вся левая часть тела — сплошной волдырь… синий волдырь. Если бы она хоть на минуту пришла в себя, сказала бы, что нужно сделать… Такая неудача! Больше всех пострадал врач…

Он опустил голову и устало добавил:

— Впрочем, это лучше, что она без памяти. Теперь уже все равно.

Раздался тихий металлический звон. Дверь, ведущая в кормовой отсек, распахнулась, и в кабину шагнул Ван Лао-цзю — осунувшийся, пепельно-серый, с плотно сжатыми запекшимися губами. Его узкие, потонувшие в воспаленных веках глаза на мгновение задержались на кресле, в котором лежала Валентина Ивановна. Михаил Петрович шагнул к нему. Ван слабо улыбнулся.

— Очень рад, Миша, — сказал он. — Очень рад, что ты на ногах.

Он облизнул губы, сморщился, точно от сильной боли, и проговорил:

— Давайте сядем, товарищи, и кое-что обсудим. Дело в том, что мы падаем.

• 1/7
• Следующая