Сними панцирь! - Журавлева Зоя Евгеньевна - Страница 10

• Предыдущая
• 10/26
• Следующая

Мы идём через пустыню. Мы по барханам идём.

— Как верблюжьи горбы, — говорит тётя Надя.

Тётя Надя думала раньше, что в пустыне один песок. Она так в книжках читала и в кино видела. А у нас деревья растут.

— Какое высокое дерево, — говорит тётя Надя. — Что это на нём чёрное? Похоже на черёмуху с ягодами.

Мы с Ариной черёмуху не видали. Может, похоже, а может, нет. Всё равно красиво. Это акация, у неё даже листья есть. Колючки на ней тоже, конечно, есть. Акация сейчас цветёт. Цветы у неё тёмные, прямо чёрные. А тётя Надя думает — ягоды.

— Ягоды на акации не бывают, — говорит Витя. — На акации только бывают плоды.

— Мне у вас учиться и учиться, — смеётся тётя Надя.

Ничего, пусть учится. Мы ей всё покажем. Вот дерево — саксаул, оно тоже у нас растёт.

— Кривое какое, — говорит тётя Надя. — Даже тени нет.

Вот как тётя Надя придумала. Это такой кривой саксаул, что он даже обманул свою тень. Тень всегда прямо падает, а саксаул растёт криво, туда-сюда. И тень не знает, куда ей падать от такого кривого саксаула. Поэтому она вообще не падает. И саксаул один стоит. Хитрый, без тени. Ему тень не нужна, он солнце любит.

— А почему так сиренью пахнет? — говорит тётя Надя.

Мы не знаем почему. Мы сирень вообще-то не нюхали. У нас сирени нет. Мы стали нюхать. Витя в куст астрагала залез, так он нюхает. Арина на четвереньки встала. Я нос кверху поднял и нюхаю.

— Будто в букете сидишь, — говорит тётя Надя.

Она тоже нюхает. Цветок сорвёт — и понюхает. Листок сорвёт — и понюхает. Всё не то. Потом вдруг села, закрыла глаза и говорит:

— Где-то вот здесь…

Мы смотрим, около чего тётя Надя села. Может, мы эту траву даже не знаем, может быть, — новый вид. Надо у тёти Наташи спросить, она посмотрит в гербарий. Но тётя Надя не под новый вид села. Она сидит под кустом.

— Это кандым, — говорю я.

Это кустарник — кандым, он белыми цветочками цветёт. Уже отцвёл. На нём сейчас пушистые шарики висят, как ежата. Мягкие такие! Красные, розовые, всякие. Мы с Ариной эти шарики жуём иногда. От них во рту немножко кисло, сразу пить расхочется.

— Чудесный запах, — говорит тётя Надя.

Как кандым у нас пахнет! Она ничего подобного не встречала. Кандым, конечно, пахнет. Мы только не знали, что он так замечательно пахнет. Теперь будем знать.

Витя разжевал шарик, говорит:

— Ого! Как сиренью пахнет!

— Не может быть, — смеётся тётя Надя. — Что ты говоришь! Кто бы мог подумать?

А ведь сама первая сказала. Взрослые часто так — скажут, забудут, а потом удивляются.

— Самой настоящей сиренью, — говорит Арина.

— Чем же ему пахнуть? — говорю я. — Это кандым!

Мы дальше по барханам идём. Как по горбам.

Тётя Надя ещё много чего не думала. Она не думала, что у нас столько ящериц. И жуков. И разных следов. Она почему-то считала, что увидит безжизненные пески. А кругом жизнь прямо кипит.

Мы с Ариной смотрим кругом. Ничего особенного, конечно, нет. Муравьи куда-то бегут.

Жук-скарабей тащит овечий катышек, сейчас прятать будет. Оса песок роет, и песок у неё летит между ног. Фонтаном. Она так работает. Черепаха лезет задом из норки. Рогатая жужелица дерётся с чёрным жуком. Они так скрипят, будто на них куртки из скриплой кожи. Это они своей скорлупой скрипят. Мы их разняли. Нечего драться.

Ящерица на ветке сидит. Лапки расставила широко и на нас глядит. Думает, что мы мимо пройдём.

Я подкрался и рукой её накрыл.

Ага, попалась! Только что была светлая, а у меня в руках живот сразу стал голубым. Хочет меня испугать. Но я не испугаюсь. У меня папа зоолог. Ящерицы у нас в кухне живут. Я всё про них знаю. Эта ящерица — агама. Она цвет может менять, мне папа показывал. Как ей что не понравится, сразу синеет.

Я показал тёте Наде.

Она пальцем агаму потрогала. Осторожно.

— Не укусит? — спрашивает.

Агама как дёрнется. И выскочила. Побежала, песком нас забрызгала. Витя хотел догнать, а она — в норку. И нет!

Тётя Надя расстроилась, что мы упустили такую великолепную агаму. Другой такой великолепной нам никогда не поймать!

— Поймаем, — говорю я.

И сразу поймал. Она как раз за тётей Надей сидела.

— Ты прямо профессор, — говорит тётя Надя. — Ты ещё диссертацию не написал?

— Как-нибудь потом… В свободное время.

Вот мы как с тётей Надей пошутили. А Витя не понял, говорит:

— Какой он профессор? Он петуха боится!

Как будто толстый Витя сам петуха не боится. Я видел, как дядя Мурад Витю тащил на руках. Витя орал на весь заповедник, а петух прыгал сзади и раздувал хвост.

Этого петуха все боятся. Дядя Володя никого не боится, никаких змей. А петуха он побаивается, петух его один раз в лицо чуть не клюнул. Из него бы давно суп сварили, но, к сожалению, этот петух имеет научную ценность. Он предсказывает песчаные бури. Ни один прибор ещё ничего не предсказывает, а петух нахохлится. Или залезет под крыльцо. Значит, будет песчаная буря. Надо закрывать окна. Ехать уже никуда нельзя. Боря однажды петуху не поверил и поехал. Чуть не пропал в песках.

С тех пор петуху все верят.

Ведь флюгер может ошибиться: ветер на него не так дунет, и флюгер, пожалуйста, ошибся.

— Я хочу на вашего петуха посмотреть, — сказала тётя Надя.

Это она сейчас хочет. А потом не захочет, когда увидит.

Мы уже на колодец пришли.

Вокруг колодца юрты стоят. Тихо. Маленькие ребята в песке играют. Они палец в рот сунули и на нас смотрят. Халат на песке сохнет. Старик в широких штанах грузит бочонки с водой на ишака и что-то ему говорит. Ишак не хочет, чтобы на него грузили. Он даже слушать об этом не хочет, отвернул уши. На солнце спит толстая собака, белая, без хвоста. А на собаке спит толстая муха, чёрная. Такой колодец.

— А где же верблюды? — говорит тётя Надя.

Мы рано пришли. Верблюдов ещё нет. Они ходят в пустыне и едят верблюжью колючку, такую траву с шипами. Больше её никто есть не хочет. Она бы совсем завяла, если бы не верблюды. А верблюдам она нравится. Они эту колючку сто раз во рту перекатывают, направо, налево. Как конфету-тянучку. Так она им нравится!

Когда стемнеет, верблюды придут ночевать на колодец.

— А сейчас что же нам придумать? — говорит тётя Надя.

— Пойдёмте в гости к Байрамчику, — сразу придумала Арина.

Байрамчик в самой крайней юрте живёт. Он наш друг. У него кто-то в юрте плачет.

Мы вошли. Сначала мы в юрте ничего не увидели. Потом видим: на ковре лежит младший брат Байрамчика. Он ржёт по-конски. На младшем брате сидит верхом ещё один младший брат Байрамчика и пятками бьёт. Он так скачет. Рядом лежит на ковре самый младший брат Байрамчика и сосёт свою ногу. Ему своя нога нравится. Он иногда вдруг бросит сосать и смеётся. А самый-самый младший брат Байрамчика на одеяле лежит. И кричит. Вот кто в юрте кричит.

Байрамчик стоит на коленках и трясёт над самым-самым младшим братом какой-то коробкой. Но самый-самый младший брат ни на что не хочет смотреть. Он глаза закрыл и кричит.

— А что в коробке? — любопытничает наш Витя.

Он уже коробку схватил. Хочет открыть. Вдруг говорит:

— Ой, что там шуршит?

— Там не шуршит, — объясняет Байрамчик. — Там фаланга щёлкает.

Он самому-самому младшему брату сделал такую погремушку. Он паука-фалангу поймал и посадил в коробку. Пусть фаланга там щёлкает своим красным клювом. Она здорово щёлкает, мы все послушали. Только самый-самый младший брат никак слушать не хочет. Кричит.

Тётя Надя его взяла на руки. Сразу замолчал. Глаза зажмурил и улыбается. Ох, хитрый!

— Заснул… — говорит тётя Надя.

— Очень много спит, — вздыхает Байрамчик. — Прямо не знаю, что делать. Всё спит. Хочешь с ним поиграть, а он уже спит.

— Пусть спит, — улыбается тётя Надя. — Что тебе? Поиграть больше не с кем? Вон у тебя сколько!

— Эти большие уже, — говорит Байрамчик. — Я маленьких люблю.

• Предыдущая
• 10/26
• Следующая