Плыви, кораблик! - Александрович Сергей Владимирович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/24
• Следующая

— Ну, скоро ты? Я пельменей налепила, уже сварились. Иди, пока горячие!

Мамины пельмени Кореньков очень любил. А сейчас и вовсе, услышав про пельмени, ощутил, что здорово проголодался. Он мгновенно позабыл о собственной смерти, выключил всё ещё бившую в ванну струю, кое-как развесил мокрую одежду и пошёл есть пельмени.

Кореньков сидел за столом и ел, а мама смотрела, как он ест, обжигаясь и быстро глотая, смотрела на его замурзанное, неумытое лицо, на грязные руки и с тревогой думала о том, как трудно одной без отца воспитывать мальчишку.

Вот хоть сейчас: явился весь в грязи, ободранный, явно после драки, и хоть бы что! Даже не потрудился умыться как следует, хотя проторчал в ванной столько времени. Уже теперь он такой упрямый, всё норовит сделать по-своему, а что же будет дальше? Разве мало она старается? Разве недостаточно заботится о нём? Да вся её жизнь отдана ему. Сын всегда одет, обут, накормлен. В доме порядок. У него есть свой уголок, свой стол. И даже стоит этот стол, как советовала учительница, возле окна, чтобы свет падал с левой стороны, хотя из-за этого ей пришлось расставить мебель совсем не так, как хотелось. Над столом полки для книг и игрушек. У неё в детстве не было ничего похожего. Люди постарше и поопытней говорили, что мальчишку надо держать в руках, и она старалась это делать. Она держала себя с сыном строже, чем ей самой бы хотелось — для его же пользы, но всё равно ничего у неё не получалось.

Кореньков об этих грустных маминых размышлениях ничего не знал. Насытившись, он почувствовал усталость и уже больше ни о чём не думал, кое-как нацарапал уроки, лёг и уснул. А сейчас он сидел, ждал Борьку, и мысли у него были весёлые.

В начале второго Кореньков понял, что хочет есть, и отправился на кухню. На краешке плиты в маленькой алюминиевой кастрюльке стоял суп. Мама всегда наказывала обязательно подогревать его, но Кореньков не подогревал. И в тарелку он суп тоже не наливал — ел прямо из кастрюльки, стоя над плитой. И со стола не надо было убирать, и посуды мыть меньше — одна кастрюлька и мисочка из-под второго. На обед были щи с мясом. Кореньков выловил его из кастрюльки, посыпал солью и с удовольствием сжевал вместе с горбушкой чёрного хлеба, выпил юшку, отгоняя губами стылые пластиночки жира, доел картошку, а капустные остатки выбросил в унитаз, чего, конечно, не посмел бы сделать при маме. Так же быстро расправился со вторым, налил в чашку компот. В это время в передней прозвенел звонок. Кореньков не стал приотворять дверь на цепочку, как велела мама, а сразу распахнул её. Но это был не Борька. На площадке стояли Света и Наташа.

— Здравствуй, Кореньков! — официальным тоном сказала Света. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо чувствую, — невольно поддаваясь этому официальному тону и вместе с тем несколько смущённо отвечал Кореньков.

— Ирина Александровна велела принести тебе уроки, — сказала Света.

Этот визит был весьма некстати. Ведь они с Борькой собирались в поход по мастерским. А теперь что делать? Приходилось мириться с действительностью.

— Раздевайтесь, — пригласил Кореньков. В роли хозяина он вёл себя непривычно смирно, даже несколько галантно. Ещё немного, и он бы, наверное, повесил пальто девчонок на вешалку, но не решился. Девочки сами повесили свои пальто. Света, сняв красную шапочку, задержалась у зеркала, поправила волосы, густыми кольцами окружавшие её румяное личико.

— А тапочки у вас есть? — спросила Наташа.

Кореньков засуетился, вытащил из шкафчика под зеркалом две пары старых тапочек и поставил их перед девочками. Те сняли сапожки и переобулись в тапочки.

Наташа нерешительно остановилась посреди комнаты, а Света деловито подошла к столику Коренькова, открыла свой ранец, достала учебник и тетрадь. Но расположиться за столиком было негде.

— Ну и порядок у тебя, Кореньков! — возмутилась Света. Кореньков суетливо стал сдвигать в сторону свои поделки.

— А марки у тебя есть? — спросила Наташа.

— Были, — сказал Кореньков. — Целый конверт. Я их Борьке Авдееву сменял.

— Я тоже марки собираю, — сказала Наташа. — Животный мир. У меня целый марочный зоопарк: и олень, и белка, и медведь, и даже кенгуру.

— А я значки собираю, — сказала Света. — Мне папа привозит из командировок. В каком городе побывает, оттуда и значок.

— А я спорт собирал, — сказал Кореньков.

Так они болтали, позабыв про уроки, пока Кореньков не спохватился, что гостей принято угощать. Он подставил стул, влез на него и достал с верхней полки серванта коробку шоколадных конфет, припасённых мамой явно не для гостей Коренькова. Но Кореньков широким жестом открыл коробку с царевной Лебедью на крышке и положил её на полированный без скатерти стол:

— Ешьте!

Конфеты кругленькие, квадратные, продолговатые уютно лежали в пластиковых гнёздышках — каждая с таинственной начинкой, которую невозможно было предугадать, не раскусив шоколадный панцирь.

Девочки сначала несколько стеснённо, а потом с воодушевлением принялись за конфеты. И опять шёл разговор — теперь уже более непринуждённый и весёлый, то и дело раздавался звонкий хохот.

— А мы вчера у Анны Николаевны были, — сказала вдруг Света.

Кореньков замер с надкушенной конфетой в руке. «Тайное становится явным», — вспомнил он фразу, услышанную однажды по телевизору. Этого ещё только не хватало. Анна Николаевна им, конечно же, пожаловалась, и Мурзилка теперь всё разболтает в школе. «Представляете себе, Ирина Александровна, оказывается, Кореньков... » Дело, конечно, не в этом, но всё равно неприятно. И молчали ведь всё время. Марочки, конфеточки, хи-хи да ха-ха. А тут на тебе, такой сюрприз.

— Ну и что она вам сказала? — как можно небрежнее спросил Кореньков.

— А чего она может сказать? — удивилась Света. — В булочную послала, да и всё.

Значит, Анна Николаевна ничего не рассказала девчонкам про фрегат!

— А про меня она не спрашивала? — уточнил Кореньков на всякий случай.

— Нужен ты ей больно, про тебя спрашивать, — хмыкнула Света.

Всё-таки Анна Николаевна была молодец! И хотя обычно люди не очень любят тех, перед кем они провинились, Кореньков почувствовал к старухе самую искреннюю симпатию.

Погода стояла такая, что впору было вспомнить стихи: «Зима недаром злится, прошла её пора. Весна в окно стучится и гонит со двора». Но всё-таки зима злилась. На улицах било жёстким колким снежком. Взметались в воздухе белые вихревые хвосты. Настроение у Коренькова и Борьки было под стать погоде. Обход мастерских завершился полным провалом. Игрушки ремонтировали только резиновые, в мебельных мастерских с ними даже разговаривать не хотели. «Вы что, мальчики, — сказала толстая приёмщица. — У нас столько работы, а вы со своими глупостями». Поди ей объясни, что это вовсе даже не глупость. А в туристской — они сегодня до неё целый час добирались, сначала на метро, а потом на трамвае, — там, наоборот, очень симпатичный был дядечка. Выслушал он Коренькова очень доброжелательно, но посмотрел на фрегат и только руками развёл: «Не возьмусь. Не сумею». Тут даже Борька повесил нос.

Настроение друзьям немножко поднял киоск «Мороженое» на углу, в котором скучала закутанная женщина.

Мальчишки пересчитали деньги, их хватило, и Кореньков протянул мелочь женщине в окошке:

— Два по тринадцать.

Женщина подала два пакетика, и мальчишки, развернув бумажную обёртку и облизывая на ходу брикетики мороженого, двинулись дальше. Снег летел и садился на шапки и пальто, на брикетики в руках, и мальчишки слизывали снежинки вместе с мороженым. Боря Авдеев даже нарочно подержал свой брикетик под летящими снежинками.

— Со снегом вкуснее, — сказал он.

Прохожих в этот неуютный день было немного. Маленькая собачонка с грязной белой шерстью стояла посреди улицы, никому не мешая, не привлекая ничьего внимания. В её глазах была тоска одиночества. Кореньков первый заметил собачонку, сказал Борису: «Смотри» — и свистнул ей. Та тотчас вильнула хвостом и, припадая к земле от покорной радости, подползла к мальчишкам. Шерсть у неё слиплась и торчала во все стороны, как серые перья.

• Предыдущая
• 10/24
• Следующая